Старик татарин любил русских и с радостью принял Серебрякова и Ольгу.
Он отвел им две горницы; дом Узбека был довольно поместительный и считался лучшим из окрестных селений; Узбек жил богато; имел работников и работниц; земли у него было много, пастбища большие.
— Вы русские… я рад вам, рад; я люблю русских, люблю… русский народ хороший, живите у меня сколько хотите, — говорил Узбек, показывая Серебрякову и Ольге их новые жилища, а также предлагая им вино и еду.
— У меня хорошо… обиды вам ни от кого не будет… Да я и не позволю обижать своих гостей.
— Нам только дай приют ненадолго. Мы у тебя, Узбек, не загостимся, — отвечал ему Серебряков.
— Зачем ненадолго… гости больше.
— Нам бы на родину попасть.
— Куда спешишь? и на родину попадешь.
— Мне надо в Киев спешить, — проговорила татарину Ольга.
— Киев знаю, хороший город, большой город. У тебя там батька, мамка?
— Да, отец и мать… Только не знаю, живы ли они?
— А еще кто есть? — спросил Узбек у молодой девушки.
— Жених…
— Жених! А разве он не жених твой? — опять спросил татарин, показывая на Серебрякова.
— Нет, это мой брат названый, мы с ним томились в неволе у турок.
— Турки злой народ, нехороший. Вы бежали из Турции?
— Да, бежали. Мы, Узбек, боимся, чтобы нам опять не угодить в неволю.
— Не бойся, барин, не бойся, старый Узбек сумеет защитить и укрыть своих гостей.
— Если бы ты нам помог добраться до России, как бы мы были тебе благодарны.
— Отчего не помочь, помогу, у меня кони есть, лихие кони, старый Узбек сам свезет своих гостей домой, хоть и далеко до вашего дома.
— Мы хорошо за это тебе заплатим, — проговорила татарину Ольга.
— Зачем плату, мне не нужны деньги. Узбек со своих гостей не берет плату.
— Скажи, Узбек, не слыхал ли ты или не знаком ли с татарином Ибрагимом, он торгует невольниками? — спросил Серебряков у своего хозяина.
— Как не знать, знавал я торговца «живым товаром», хорошо знавал, дурной он был человек, злой.
— Жив он?
— Нет.
— Как, умер? — воскликнул Серебряков.
— Давным-давно.
— Он меня и продал туркам.
— Не одного тебя, барин, а много сделал он людей несчастными, за то и смерть его была лютая: по злобе один татарин Ибрагиму брюхо ножом пропорол, все кишки выпустил, так и подох Ибрагим. Жаден был до золота, да ведь все оставил, с собой в могилу ничего не взял.
— А я очень боялся, чтобы не попасть ему на глаза.
— Не бойся, барин, Ибрагим давно спит в сырой могиле, теперь он никому не страшен.
Серебряков и Ольга прожили у старого татарина Узбека почти целый месяц. Ранее Узбек никак не хотел их отпускать.
Гостить у доброго и ласкового татарина им было неплохо.
Узбек по своему радушию и гостеприимству не походил на татарина, а скорее на русского хлебосольного хозяина.
Ни Серебрякову, ни Ольге теперь как-то не хотелось покидать гостеприимного и предупредительного татарина, они за последнее время так привыкли к нему, как будто были давно с ним знакомы. Все дни проводили вместе с Узбеком, гуляли с ним по картинному морскому берегу.
Старик-татарин рассказывал им про Крым и про его прошлое, говорил, что многие татары ждут не дождутся того времени, когда они от турецкого султана перейдут под власть «белой» русской царицы и как им в ту пору будет хорошо жить.
— И время то придет скоро, русские орлы возьмут Тавриду. Мы молим Аллаха, чтобы он скорее даровал победу вашей славной царице над турками. Много нас, готовы помогать русским, мы любим русских и ненавидим турок, — говорил Узбек своим русским гостям, — пусть ваша царица возьмет нас под свою царскую руку. Мы будем ей служить и подати платить исправно!
Желание старого татарина скоро сбылось, и весь Таврический полуостров присоединен к обширным русским владениям.
Настало время, когда Серебряков и Ольга должны были проститься с ласковым и хлебосольным Узбеком и выехать на родину.
Напрасно старый Узбек оставлял своих гостей.
— Спасибо, Узбек! — за все спасибо, но мы должны ехать в Россию, мы крепко соскучились по родине, — за себя и за Ольгу ответил татарину Сергей Серебряков.
Серебряков и Ольга стали собираться в дальнюю дорогу.
Узбек выбрал пару лучших из своих коней, запряг их в телегу, или арбу, с верхом, сделанным из толстого полотна, которая могла укрыть путников и от солнца, и от дождя; он сам захотел проводить гостей своих.
И провожал их далеко.
При расставанье Серебряков и Ольга хотели дать ему денег, но старик татарин отказался от этого.
— Вы мои гости, а с гостей денег не берут, — промолвил Узбек.
Расставание его с гостями было самое сердечное.
XXIII
Далек и тяжел был путь Сергея Серебрякова и Ольги из Крыма в Киев, но все же кое-как они добрались до «стольного» города. Продолжительное путешествие еще более сблизило Серебрякова и Ольгу; они смотрели на себя, как брат и сестра.
Ольга была бесконечно счастлива, когда, подъезжая к Киеву, она увидала позлащенные главы церквей и монастырей, горевшие на солнце и утопавшие в зелени. Картина была очаровательная.
— Вот мой родной город, мой дорогой Киев. Посмотри, брат, какая чудная картина перед нашими глазами, — восторженным голосом проговорила молодая девушка, показывая Серебрякову на видневшийся вдали Киев.
— Да, да… Чудная картина, оторвать не хочется своего взора от такой картины, — согласился с нею Серебряков.
— А ты прежде в Киеве не бывал?
— Нет… Я в первый раз.
— Ах, мой брат, не знаю, с чего у меня начинает замирать сердце. Боюсь не перед добром. Не знаю, живы ли мои отец с матерью, также не знаю, жив ли мой милый жених, мой Тимофей. Ведь уже более трех лет как я не видалась ни с отцом, ни с матерью, ни с милым женихом, — печально проговорила молодая девушка.
— Скоро их увидишь, Ольга.
— Увижу ли… Может, их уже и на свете нет… Чай, родимая матушка с горя да с тоски, что любимая ее дочка пропала бесследно, не перенесла несчастья и умерла… Может, также и отец мой давно в могиле.
— Что за грустные мысли у тебя, Ольга? Мы еще и в город не въехали, а ты уже печалишься, как будто знаешь, что твои родители и жених умерли… Ты вот скоро их увидишь… А я… У меня в Киеве нет ни родных, ни знакомых, — промолвил Серебряков, как-то и сам невольно впадая в печальный тон.
— Как?., ты совсем забыл… у тебя в Киеве будет сестра, которая любит тебя братской любовью и заботится о тебе, как о родном брате.
— Спасибо, Ольга!
— Я повезу тебя прямо в наш дом, он на самом берегу Днепра. Мои отец и мать рады будут такому гостю. Потом тебя я познакомлю со своим женихом. Да нет, что я говорю… Может, Тимофей давно уже женился на другой… Станет ли он помнить меня, ждать.
— Если он тебя любит, то едва ли до конца позабудет.
— Ведь более трех лет, как я не видала моего Тимофея. Он, наверное, думает, что меня нет в живых.
Так разговаривали Серебряков и Ольга, подъезжая к Киеву.
Вот и самый город «стольный, древний». Широко и красиво раскинулся он по берегу величественного Днепра.
Вот и величавая лавра киевская со своими вековыми памятниками, воздвигнутая трудами подвижников православия.
Красавица Ольга, бледная, взволнованная, показывает своему вознице дорогу к родимому дому.
Домик черногорца Данилы Христич, который давным-давно переселился из Черногории в Россию и принял русское подданство, был на Подоле и буквально утопал в зелени каштановых деревьев и пирамидных тополей.
Обширный сад, примыкавший к домику, был почти на самом берегу Днепра. Черногорец Данило и его жена Марья Ивановна были, хоть и не стары годами, но страшное горе, на них обрушившееся, прежде времени их состарило.
А горе их было великое, непроходное: единственная дочка Ольга, краса и радость всей их жизни, пропала бесследно, почти накануне своей свадьбы с молодым боярским сыном Тимофеем Зарницким.
Из сада Данилы Христича была калитка на берегу Днепра; Ольга отворила эту калитку и пошла пройтись немного по берегу Днепра.
Данило и его жена видели, как их дочка подходит к калитке, они в то время в саду находились.
— Гляди далеко не ходи, время позднее, — предостерегала Ольгу ее мать, Марья Ивановна, без ума любившая свою дочку, шестнадцатилетнюю красавицу.
— Не бойся, мама, не пропаду и не растаю, — с веселой улыбкой отвечала Ольга.
— Ох, Оля, так не говори…
— Почему же?
— Потому — не гоже, дитятко.
— А почему, мама, не гоже?
— Отстань, Олюшка… с тобой, стрекозой, только заговори, не отстанешь…
— А разве я к тебе, мама, пристала?
— Известно…
— Не так, мама, пристают…
— А как же, по-твоему?
