построено на взаимной выгоде.
"Сейчас, - сказал он, - у нас есть историческая возможность в отношениях с Советским Союзом. У нас есть шанс оставить позади послевоенный период со взлетами и падениями холодной войны. Мы можем выйти за рамки сдерживания, чтобы сделать изменения в сторону улучшения отношений между сверхдержавами более надежными и менее обратимыми. Наша задача - найти прочные точки взаимного преимущества, отвечающие интересам как Соединенных Штатов, так и Советского Союза."
Отметив, что в ходе этого поиска "мы не должны преждевременно поддаваться ложному оптимизму", он заявил, что было бы "столь же большой ошибкой", если бы Соединенные Штаты были настолько подозрительны и разобщены, что не смогли бы "проверить на практике обещания перестройки".
В конце своей речи Бейкер сказал: "Мы готовы предоставить техническую помощь в определенных областях советской экономической реформы". Хотя этот момент был второстепенным и не получил развития, это первое указание на готовность США предоставить какую-либо материальную помощь доминировало в реакции американской прессы. (В Советском Союзе, напротив, все основные сообщения начинались со ссылки на "историческую возможность").
В справочных материалах и репортажах отмечалось, что это действительно представляет собой существенное изменение по сравнению со сдержанной позицией первых нескольких месяцев администрации Буша. Многие статьи отмечали контраст с ранее цитируемыми заявлениями, сделанными всего за месяц до этого заместителем госсекретаря Лоуренсом Иглбургером, а также более ранними заявлениями пресс-секретаря Белого дома Марлина Фицуотера, вице-президента Куэйла, секретаря Чейни и других. Но сдвиг был, по сути, настолько неожиданным, что плохая координация (как и реальные разногласия) привела к новому почти одновременному противоречию. Выступая в Сан-Франциско на следующий день после речи Бейкера и не видя ее, вице-президент Куэйл отверг идею помощи США советским реформам и сказал: "Пусть они реформируют себя сами". Куэйл назвал наращивание советских вооруженных сил и политику в Афганистане, Никарагуа и других странах "темной стороной советской внешней политики" и "столь же реальной, столь же значимой, как и перестройка". "Советский Союз", - сказал вице-президент, - "является нашим потенциальным противником". Похоже, он не видел никаких точек взаимного преимущества. Пресса спросила: "Чей голос является официальным?". Президент Буш попытался отмахнуться от любых различий, но вопрос, конечно, не прояснился, когда пресс-секретарь Марлин Фицуотер сказал: "Все мы поем с одного листа, но есть несколько куплетов". Были высказаны предположения, что президент либо не контролирует ситуацию, либо цинично играет во внутреннюю политику с вопросом серьезной политики.
Пыль еще не успела осесть, как просочилась информация о том, что Бейкер заблокировал выступление заместителя советника по национальной безопасности Роберта Гейтса, который планировал произнести речь о том, что Горбачев в любом случае не добьется успеха, тем самым, похоже, поставив под сомнение любую политику сотрудничества.30 Пресса снова спросила, где был президент Буш и на чем он остановился. Только несколько дней спустя вице-президент Куэйл снова заявил, что он по-прежнему считает Горбачева сталинистом и "не уверен, что [его] намерения сильно изменились". И президент Буш снова замялся, отказавшись опровергнуть комментарии Куэйла.
Между тем, в своем крупном докладе о советской внешней политике в Верховном Совете Шеварднадзе заявил, что "советско-американский диалог достиг новых высот в плане открытости, деловой интенсивности, спектра поднимаемых вопросов и степени взаимопонимания и дружелюбия".33 Особый интерес для американской (и советской) аудитории представляло то, что он также заявил, что советская военная интервенция в Афганистан в 1979 году "нарушила нормы международного права". Что еще более поразительно, он также впервые признал, что строительство большого радара раннего предупреждения под Красноярском было "откровенно говоря, нарушением Договора AB�l" и заявил, что он будет демонтирован. Советское руководство явно двигалось к тому, чтобы устранить прошлые нарушения, которые все еще препятствовали развитию отношений с Соединенными Штатами.
Как уже отмечалось ранее, весной начались переговоры по проблемам ООН и других международных организаций. Это отражало добавление новой, пятой категории к традиционным четырем областям диалога: транснациональные мировые проблемы (такие как глобальная экология, терроризм и т.п.). В августе, переломив тенденцию американской политики при Рейгане, Соединенные Штаты и Советский Союз согласились принять обязательный арбитраж Международного суда в спорах по интерпретации ряда договоров, касающихся терроризма, угона самолетов, контрабанды наркотиков и тому подобного. В ноябре это соглашение было продолжено первым в истории американо-советским соавторством резолюции Генеральной Ассамблеи ООН, призывающей все страны укреплять Организацию Объединенных Наций в деле защиты мира и прав человека.
Хотя диапазон сотрудничества между Соединенными Штатами и Советским Союзом был все еще ограничен, он расширялся.
Триумфы и испытания перестройки
Горбачев был полон решимости продвигать вперед внешние отношения, особенно с Соединенными Штатами, но в 1989 году он был вынужден отдать приоритет внутренним делам. Отчасти это было его собственное предпочтение, прежде всего в том, чтобы продвигаться вперед с неполной программой демократизации и институционализации перехода к гражданскому обществу, которую он наметил на двадцать седьмом съезде партии в марте 1986 года и запустил на пленуме ЦК в январе 1987 года. Процесс изменения партийной машины был лишь частично реализован на Девятнадцатой партийной конференции в июне 1988 года. Он был намерен продолжить этот процесс в 1989 году путем проведения первого всенародно избранного национального съезда народных депутатов и нового постоянного законодательного органа, воссозданного Верховного Совета СССР. Не менее важным элементом его программы фундаментальной социальной перестройки, которой, однако, он не смог уделить должного внимания и приложить столько же усилий, был неудачный экономический переворот, начатый в 1987 и 1988 годах. Наконец, третьей областью растущей важности, значение которой Горбачев не признал, был быстрый рост этнических трений, национальных чувств, а в некоторых случаях и сепаратистских настроений независимости.
Все эти отдельные, но взаимосвязанные области внутренних дел, требующие политических решений и действий, подкреплялись растущим общественным недомоганием и неудовлетворенностью. Осторожный и скептический интерес к новому руководству и к тому, что оно будет означать для широкой общественности, к 1987 и 1988 годам привел к росту ожиданий. Но если интеллектуальные круги продолжали наслаждаться все более широкими возможностями для свободы мысли и самовыражения, то к 1989 году широкая общественность разочаровалась в несбывшихся ожиданиях. Даже рост политических свобод компенсировался ухудшением экономической ситуации и возрождением скептицизма. В то время как гласность принесла много новых доказательств провала обещаний прошлых лидеров, она не принесла признаков выполнения обещаний горбачевского руководства. Успехи во внешней политике также не рассматривались как противоположность неудачам внутри страны.
Горбачев начал год с решения, которое косвенно отражало его понимание растущего народного разочарования. На пленуме Центрального комитета 10 января были выбраны кандидаты от Коммунистической партии на предстоящий съезд народов. (Одна треть мест
