Но уже тогда все вышло не так, как того хотелось русскому царю, и на трон в соседнем государстве попала самая неприемлемая для Грозного кандидатура. Правда, нахождение на нем француза оказалось очень недолгим.
В мае 1573 года Генрих Валуа был провозглашен польским королем. В августе за ним в Париж приехала целая делегация от избирательного сейма, но только в начале следующего года, после долгих, мучительных переговоров об условиях, на которых герцог Анжуйский соглашался принять польскую корону, он, наконец, прибыл в свою новую столицу и короновался короной Речи Посполитой. Но уже в июне того же года он получил известие о неожиданной смерти брата, французского короля Карла IX, трон которого должен был наследовать Генрих, но только в том случае, если бы он не носил на голове другой короны. Понятно, что трон в Париже Анжуйскому герцогу был больше по душе, чем трон в Кракове, и он согласился на последний только потому, что ничто не предвещало скорой смерти брата. Теперь он вдруг увидел, что теряет наследство рода Валуа и все только потому, что поторопился принять чужую корону. Все дальнейшие действия нового польского короля могут показаться не отвечающими его характеру. Вялый, нерешительный, нерасторопный, изнеженный и бездеятельный, он вдруг проявил несвойственную ему прыть. Видимо сознание того, что из рук уплывает корона, и не какая-нибудь там польско-литовская, приютившаяся на задворках Европы, а корона Франции, превратило вдруг герцога в непохожего на самого себя. Прежде всего, он скрыл от окружающих известие о смерти брата, дабы никто его не заподозрил в истинных намерениях. Но по законам Речи Посполитой король мог покинуть пределы страны только с разрешения сейма, а Генрих знал, как долго собираются польские паны на свои сборища, кроме того, он был не уверен, что сейм согласится на его отъезд. Потому-то он ночью тайком покинул Краков и бежал за границу.
В Польше долго не знали того, куда пропал их новый король, а когда выяснилось, что Генрих в Париже, послали ему туда предупреждение, что если он через девять месяцев не вернется в Краков, то будет развенчан а сейм приступит к выборам нового короля. Впрочем, этим извещением польские власти лишь выполнили соответствующий ритуал. Они прекрасно понимали, что их новый король не вернется и что снова придется выбирать монарха.
Приступили к новым выборам, снова прозвучала московская кандидатура, и снова была составлена промосковская партия. После предательства Генриха, с нескрываемым пренебрежением бросившего польский престол, акции Грозного заметно возросли, поступок француза давал солидные козыри в руки сторонников русского царя. Можно было склонить на московскую сторону многих на сейме, но для этого нужны были деньги. Польские и литовские сторонники Грозного обращались с такой просьбой к Ивану, но тот отказал, хотя в кремлевской казне были немалые средства. Дело здесь было отнюдь не в материальной стороне. Русский царь посчитал ниже своего достоинства покупать себе трон, он и так, как ему представлялось, оказывал неслыханную честь полякам и литовцам, соглашаясь принять их королевство. Какие тут еще могли быть деньги и покупки?! Иными словами, русский царь оставался самим собой до конца. Больше всего он боялся унизиться, сделать какой-нибудь недостойный его божественного сана шаг. Но тогда царь не догадывался, что всем своим отношением к делу он только приближает это самое унижение. В конце концов, его опасения оправдаются, потеря им своего достоинства станет полной, случится именно то, чего он так опасался. Но об этом речь еще впереди.
Только в ноябре 1575 года в Польше вновь открылся избирательный сейм, на котором московская кандидатура почти не рассматривалась. Во все время нового бескоролевья активность русского царя продолжала заключаться в повторении всех своих первоначальных требований, а нежелание раскошеливаться полностью дезавуировало промосковскую партию. Больше других голосов звучало в пользу императора Максимилиана, за него ратовали крупные польские вельможи. Неожиданно в число претендентов на польскую корону вмешался король Швеции Юхан. Шведский посол в Кракове вдруг огласил его кандидатуру, мотивируя тем, что жена Юхана есть родная сестра покойного Сигизмунда-Августа и что их сын остается по матери единственным представителем Ягеллонова рода. Но, как это не покажется странным, удачливее христианских государей в деле проведения на польский престол своей кандидатуры оказался турецкий султан. Он предложил своего ставленника, христианина по вере, но подданного Османской империи, седмиградского князя Стефана Батория. Расчет султана был прост. Он понимал, что в случае победы на сейме кандидатуры Максимилиана традиционно враждебная ему Австрия будет состоять в союзе с Речью Посполитой.
Едва посол седмиградского князя прибыл в Краков и после неизменного в таких случаях перечисления добродетелей и доблестей своего господина огласил его обещания, за Батория стало большинство средней и мелкой шляхты как в Литве, так и в Польше. А дальше разгул знаменитой польской вольности, доходящей до буйства, и несовершенство парламентаризма выплеснулись через край. На сейме, на котором голоса за императора и седмиградского князя поделились примерно поровну, уже никто никого не слушал. Дело закончилось тем, что 12 декабря 1575 года стоящая за германского императора партия провозгласила его королем Речи Посполитой, а 14 декабря партия сторонников Стефана Батория также провозгласила королем своего кандидата. Каждому из провозглашенных королей своя партия отправила извещение о его избрании с приглашением явиться в Краков и занять трон.
Понятно, что оба короля, провозглашенные таким странным образом, знали каждый о своем сопернике, и здесь победа определялась характером, решительностью и настойчивостью каждого. В этом смысле Максимилиан не мог оказать соперничества Баторию. Не обладавший ни большой энергией, ни надлежащей смелостью, ни тем более воинственностью, он легко уступил первенство борьбы за престол седмиградскому князю. Получив от послов известие о своем избрании и одновременно о том, что у него есть соперник, также провозглашенный королем, германский император проявил крайнюю медлительность, заведя разговоры с послами насчет условий, которые на самом деле были уже давно все оговорены, иначе бы и не состоялось его избрание. Потом вдруг предложил послам вместо себя в короли сына, полагая, что так будет лучше для всех. Изумленные послы отвечали, что они не правомочны решать такой проблемы, что выборы короля дело решенное и т. п. Но выбравшая сразу двух королей Речь Посполитая недолго оставалась в столь неопределенном положении. Ее из него вывели нерешительность одного короля и энергия другого.
Едва получив весть о своем избрании, Баторий не медля двинулся в Польшу. 18 апреля он вступил в Краков, не раздумывая подтвердил все предложенные ему сеймом условия и 1 мая короновался короной Речи Посполитой.
Но еще раньше, едва каждый из двух кандидатов на трон узнал о своем избрании, об этом же стало известно и в Москве.
Все это время русский царь поддерживал кандидатуру императора, вернее не поддерживал, а просто был на ее стороне, ибо поддержка предполагает какое-то содействие, влияние на работу сейма, а именно этого Грозный и избегал, боясь уронить свой престиж. Он за свою-то собственную кандидатуру не хотел сделать лишнего движения, считая это за унижение. Но сердцем он оставался на стороне императора, и мы выше приводили объяснения этому: царю был нелишним альянс Речи Посполитой с Германской империей против турецко-татарского союза.
Еще в декабре 1575 года в Москву прибыло посольство из Вены с просьбой к русскому царю поддержать кандидатуру Максимилиана или его сына. Венский двор словно не видел того, что московский властелин в свою-то поддержку не хочет ничего сделать. Тогда, обращаясь к Ивану, посол говорил:
«Избрание Эрнеста в короли будет очень выгодно твоему величеству: ты, Эрнест, цесарь, король испанский, папа римский и другие христианские государи вместе на сухом пути и на море нападете на главного недруга вашего, султана турецкого, и в короткое время выгоните неверных в Азию; тогда по воле цесаря, папы, короля испанского, эрцгерцога Эрнеста, князей имперских и всех орденов все цесарство Греческое восточное будет уступлено твоему величеству и ваша пресветлость будете провозглашены восточным цесарем».
Грозный и без того понимал выгоду союза с Германской империей, объединенной с короной Речи Посполитой, но поскольку и сам был не прочь отхватить что-нибудь из Ягеллонова наследства, опять вспоминал вдруг, что неплохо было бы получить для себя Великое княжество Литовское без Польши. С этой идеей он обратился теперь к послам Максимилиана, настаивая на том, что Литва должна отойти к нему, а император или его сын пусть ограничатся одной Польшей. Послы выразили сомнения, поскольку у Литвы с Польшей успел сложиться крепкий союз и разрушить его на сейме не удастся никакими дипломатическими усилиями. Сторона императора продолжала настаивать на общей короне Речи Посполитой и на том, что принадлежать она должна представителю венского двора, больше ратуя при этом за Эрнеста. Московского царя венские послы старались успокоить тем, что став королем Речи Посполитой, Эрнест уступит русской стороне Киев и некоторые другие города как плату за поддержку. Интересно, что пока польско-литовская шляхта решала на сейме судьбу короны своей державы, русский царь и германский император принялись делить ее между собой. Вместо того чтобы как-то в свою пользу повлиять на работу сейма, Грозный, имевший поначалу немало шансов на победу и постепенно растерявший их полностью, и Максимилиан, сохранивший шансы до конца и даже избранный в короли, но избранный вместе с соперником, с которым судьбу трона приходилось теперь решать в очной борьбе, занялись дележом Речи Посполитой так, будто она уже принадлежала им.
