На городских окраинах царили деревенская тишина и сонный покой. Изредка проплетутся нищие-слепцы с поводырем, дребезжащими голосами тянущие «Лазаря», прогромыхают дрожки или пролетка заезжего гостя, или мальчишки с криками затеют посреди улицы игру в бабки или станут гонять кубаря. Но центр города, особенно большого, столичного, с его пестрой толпой, оглушал.
Наверное, самым необычным для нашего современника звуковым аккомпанементом городской жизни стали бы крики уличных торговцев. Вот как вспоминал об этом князь В. А. Оболенский: «Если бы я был композитором, я бы создал музыкальное произведение из разнообразных напевов разносчиков, ходивших по дворам старого Петербурга. С раннего детства я знал все их певучие скороговорки, врывавшиеся весной со двора в открытые окна вместе с запахом распускающихся тополей.
Вот мальчик тоненьким голоском выводит:
Вот спички хоро-о-о-о-ши,Бумаги, конверта-а-а-а…
Его сменяет баба со связкой швабр на плече. Она останавливается среди двора и, тихо вращаясь вокруг своей оси, грудным голосом поет:
Швабры по-ловыя-а-а-а.
Потом, покачиваясь и поддерживая равновесие, появляется рыбак с большой зеленой кадкой на голове. На дне кадки в воде полощется живая рыба, а сверху, на полочке, разложена сонная:
Окуни, ерши, сиги,Есть лососина-а-а-а.
За ним толстая торговка селедками с синевато-красным лицом звонко и мелодично поет:
Селлледки голлански, селледки-и-и-и.
А вот въезжает во двор зеленщик с тележкой и поет свою заунывную песню:
Огурчики зелены,Салат кочанный,Шпинат зеленый,Молодки, куры биты.
В это разнообразие напевов и ритмов то и дело врывается угрюмое бурчание татар-старьевщиков:
Халат, халат,Халат, халат.
Иногда поющих торговцев сменяли шарманщики-итальянцы с мотивами из Травиаты и Риголетто, или какая-нибудь еврейская девица пела гнусавым голосом:
Я хочу вам рассказать,
Рассказать, рассказать…
Шарманщики, певцы и торговцы пленяли нас своими мотивами только во дворах. На улицах эта музыка была запрещена. Но среди торговцев были привилегированные. Так, торговцы мороженым ходили по улицам с кадушками на головах и бодро голосили:
Морожина харо-шее»
(95; 13–14).
Торговка вязаными чулками
Множество современников вспоминает эти то веселые, то заунывные крики торговцев, хотя никто не указывает на запрет их на улице; возможно, это была особенность Петербурга: все же столица. Эти крики были настолько типичны, что был сложен даже романс «Разносчик»:
Лимоны, пельцыны хар-рош-ши-и-и.
И уже после войны автор еще в слышал в Липецке крики молочниц на лестницах многоэтажного дома: «Молочкя-а кому…».
Нередко присказки уличных торговцев превращались в подлинные шедевры. Кажется, особенно отличались пристрастием к такому творчеству московские торговцы. Вот идет продавец табака: «Папиросы, табак и гильзы с турецкой девицей, в супружеском деле большой баловницей. Сама курит и людей солидных на то мутит. У султана турецкого триста жен, от них один гомон: одной покурить дай, другую изюмом накорми, а с десяток с собой спать положи. Смирно не лежат, брыкаются, бесстыдством похваляются. Послал их султан за это к нам в Москву гулять и папиросы набивать…». Или: «Махорочка, табак деревенский – сорока двух сортов и натуральных видов! Растет листом в Луганске для трубки цыганской, а для добрых человеков – путаная крошка, курится в «собачьей ножке». Заменяет сигары гаванские и лучшие табаки испанские. Был сорт «Богдан Хмельницкий» и «Кобзарь» – теперь-с вроссыпь их пустили на базар. «Золотая» и «Чудо-рыбка» – ныряет, где неглыбко. Была в одной цене, теперь подорожала, «Наталка-Полтавка» – самая душистая-с травка…» (56; 147).
Продавцы «морских жителей» выкрикивали на рынках: «Морской житель землю роет, себе могилу готовит, жил у кухарки Анфиски тридцать три года под постелью без прописки!». А торговцы «тещиными языками» объясняли: «Теща околела, язык продать велела!» (56; 153).
Точильщик
Тут же рекламировал свой товар книжные торговцы: «Смех без конца! Сто юмористических рассказов писателя Тургенева за один пятачок!», «Тысяча и одна ночь, с подробным описанием множества пикантных любовных похождений!». Газетчик выкрикивал: «Последние новости дня. «Вечернее время»… Хроника: Негус абиссинский купил апельсин мессинский, зонтик от дождика, два перочинных ножика! Португалия готовится к войне, Япония в дыме и огне! Как в Африке пушками сражаются с лягушками, как земля кружится, кто с кем дружится, как шах персидский шел по улице Мясницкой!..». А торговец пышками зазывал: «Пышки, пышки, подходите, ребятишки, подтяните штанишки!» (56; 155, 158).
Во множестве торговых и ремесленных профессий был свой язык, «секретная» терминология и формы обращения с клиентами. Разумеется, самыми изысканными были манеры и речи парикмахеров. По словам современника, «если парикмахер французские слова или говорить знает, большая ему цена в хороших купеческих домах. Зовут даже на балы и велят в передней громко с прислугой разговоры произносить, чтобы все слышали. И не о чем, а говори… Очень удобно, если два промеж себя по-французски спорят! Можно что и приврать, понимающих-то нет!» (56; 205). Такой «мастер Базиль Сидоров из Парижу и Лондону», нежно обращаясь с клиентом, а паче того с клиенткой, выражался с утонченнейшей деликатностью: «Атансьен, не торопе!.. Леже боме, займемся в основание!.. Усики сделаем с поджарочкой на ангруазе! Гарсон, апорте ло!.. Живее, дурак, черт!.. Вытаращил глаза!.. Мальшик, шипси апорте дусманс иси! Сервет иси, воды горячей! Апорте вит пур месье, канайль!.. Ах-с, марси вас, марси за похвалу, много раз марси!». Должен был завлечь клиента сладкими речами и мальчик-зазывала из лавки. Однако привередливого покупателя или гордо шествующую мимо даму могли и «ошпарить»: «Вам, сударь, из женского белья ничего не требуется?» или «Из мужских штанов, сударыня, не желаете ли?».
По городским мостовым гремели ошинованные железом колеса экипажей, слышался прерывистый цокот подков и раздавались крики извозчиков: «Пади, пади-и-и… Пр-р-рава дер-р-жись!..»
А на тротуарах торговых улиц раздавался немолчный гул голосов – гул русского языка, который ныне утерял изрядную долю своей бытовой лексики.
В «большом свете» сам русский язык долго считался низким и непригодным для выражения высоких идей или тонких чувств. Ядовитый Ф. Ф. Вигель в «Записках» писал, что в 1812 г., когда патриотизм и все русское стали в моде, светские барыни хвалили красоты русского языка… по-французски. Да иначе они бы и не могли; во всяком случае, умение грамотно писать по-русски было доступно далеко не всем. Правда, литературный русский язык еще и не сформировался: этим Россия обязана писателям и ученым следующих десятилетий, и, прежде всего, А. С. Пушкину. После неудачных попыток В. К. Тредиаковского и М. В. Ломоносова первая сносная грамматика русского языка была издана Н. И. Гречем в 1822 г., да и то учившиеся по ней современники ее не похваливали. И в устной речи, и в переписке пользовались сочным разговорным, практически простонародным русским языком с множеством диалектизмов и провинциализмов, и нет ничего удивительного, что старшее поколение русского дворянства, особенно из аристократии, обучавшееся «чему-нибудь и как-нибудь» у домашних учителей – семинаристов, а то и случайных иностранцев из кондитеров и колбасников, писало по-русски так, что сейчас может показаться безграмотным. На самом деле оно не знало грамматики потому, что ее попросту не было: писали, как слышали.
Знаменитый создатель известного «Толкового словаря живого великорусского языка» В. И. Даль в «Напутном слове» (в напутственном, по-нынешнему!), прочитанном в Обществе Любителей Русской словесности в 1862 г. писал: «С той поры, как составитель этого словаря себя помнит, его тревожила и смущала несообразность письменного языка нашего с устною речью простого человека»! Обратим внимание: сам Даль – сын датчанина и немки, окончил Морской корпус и мичманом служил на флоте; выйдя в отставку (не переносил качки), прослушал курс медицинского факультета Дерптского университета, по случаю войны с турками был направлен в армию и ввиду успехов в учебе получил право защищаться на доктора медицины; а затем долгие годы – чиновник в Министерстве внутренних дел и в Департаменте уделов. Конечно, занимался науками и даже был избран в Академию Наук, но по Отделению естественных наук и за описание флоры и фауны Оренбургского края, где долго служил. Не филолог! Ибо не было еще ни филологов, ни самой филологии. Отсюда и специфика самого словаря с его несообразными «гнездами» слов, когда «звенеть» и «звено» оказываются в одном «гнезде» (и в словарной статье СОЗВУЧИТЬ сам Даль писал: «Случайное созвучие нередко вводит в грех корнесловов»), и частые несообразные словообразования, вроде НАНИЗЫВАНЬЕ, нанизать, нанизыванье, нанизанье, наниз, нанизка, и рекомендации «класс», «классный» писать клас, класный, и принятое ныне «клирик» писать клерик. Русский литературный язык только начинал свое существование, а словарей русского языка после появившегося в 1653 г. в Киеве «Лексикона славяно-русского» Памвы Берынды и до далевского вышло всего-то: «Краткий словарь славянский» иеродиакона, затем митрополита Киевского Евгения (1784), «Словарь Академии Российской» в 6 томах (1789–1794 и 1806–1822), который В. И. Даль часто и с основанием оспоривал, «Словарь Российской орфографии» С. Руссова да «Опыт словаря древних славянских слов и речений» А. Петрова (оба 1831 г.). Правда, за несколько лет до Даля И. И. Срезневский выпустил трехтомные «Материалы для справочного и объяснительного словаря и грамматики», но Владимир Иванович начал свою работу намного раньше Срезневского.
