Как только это произойдет, Бурцев первым вступит на ристалище. И прилюдно бросит вызов фон Бербергу. Чужих копий он не воровал, а после вчерашней потасовки его вроде как простили. Так что теперь отказать тайному рыцарю в схватке, не запятнав позором свою честь, нельзя. Да и не откажет фон Берберг – это ж ясно как день. Биться за Аделаиду придется пешими, на мечах, без щитов – ничего другого Бурцев сейчас предложить не может. И уж на этот раз вульгарным мордобоем дело не закончится. А потом – когда один из них умрет – пусть вызывают друг друга и выясняют отношения между собой фон Балке и фон Грюнинген.
Вышло иначе.
Завыли трубы. Взреяли пестрые флажки. Однако вместо торжественного открытия очередного турнирного дня бледный герольд сразу объявил первую пару поединщиков.
– Благородный рыцарь и ландмейстер германского братства Святой Марии Герман фон Балке сегодня утром с восходом солнца вызвал на суд Божий оружием благородного рыцаря и ландмейстера германского братства Святой Марии, Дитриха фон Грюнингена, – отчеканил в морозном воздухе старший герольд.
Народ ахнул. Такого не ожидал никто. Бурцев – тоже. Блин! Похоже, с фон Бербергом теперь придется обождать.
– Вызов принят! – распорядитель турнира запнулся, словно ошарашенный уже сказанным и не веря в слова, которые ему еще надлежало произнести. Впрочем, ристалищный оратор быстро взял себя в руки, продолжил: – Его преосвященство епископ Вильгельм Моденский, посланник Его Святейшества Папы Григория Девятого благословил этот бой от имени Господа и Святого Рима.
Толпа загомонила. Папский легат не препятствует бою Христовых братьев! Наверное, здесь это было сенсацией. Герольд ждал тишины. Бурцев невольно прислушивался к разговору окружавших его крестоносцев.
– Мир катится в тартарары, – недовольно пробормотал один. – Мало того, что посланник Рима лично присутствует на турнире, так он еще и поощряет поединки между рыцарями креста, которых Господь призвал карать язычников, а не сражаться друг с другом на потеху публике.
– Боюсь, его преосвященство епископ Моденский сейчас думает о чем угодно, но только не о соблюдении Божьих заповедей, – согласился второй тевтон.
– А может быть, это всего лишь попытка преодолеть раскол в братстве, – задумчиво произнес третий – пожилой и седовласый рыцарь. – Если на Божьем суде, да при стольких свидетелях, один из ландмейстеров одержит верх над другим, вокруг победителя, несомненно, сплотятся и прусские и ливонские рыцари. Тогда… Наверное, тогда в поединке есть смысл. Но только в поединке честном и правом.
Гомон наконец стих. Ненадолго. Зрители удивленно выдохнули в третий раз, когда герольд закончил свою речь:
– Благородный Герман фон Балке и благородный Дитрих фон Грюнинген решили биться насмерть в вольном поединке. Каждый выберет оружие для боя по своему усмотрению. И да рассудит Господь спор братьев ордена.
Глава 53
Герман фон Балке не был оригинальным. Классические черные тевтонские кресты на белом фоне наглядно демонстрировали, интересы какой орденской группировки он здесь представляет. Пожилой ландмейстер выехал в снаряжении, предназначенном для благородного гештеха. Конь, латы, шлем‑ведро, щит, копье. Копье – не турнирное – боевое. Видимо, того же фон Балке ждал от противника. Собственно, того же от ливонца ожидали сейчас все.
Дитрих фон Грюнинген, однако, ожидания эти обманул самым бессовестным образом. Глава Ливонского дома немецких крестоносцев ступил на ристалище пешим. Без доспехов, без оружия. С непокрытой головой. В грубом рубище. В руках его было лишь кое‑как свернутое знамя ливонских рыцарей. То самое – с Девой Марией и маленьким крестиком в уголке. Простое полотнище, даже без древка, которым можно было бы попытаться отмахнуться от противника.
Бурцев охнул вместе со всеми. Что за фигня?! До какой же степени нужно быть фанатиком, чтобы выходить против конного рыцаря‑копейщика с куском тряпицы? Дитрих же неторопливо и благоговейно разворачивал хоругвь.
Фон Балке сорвал шлем. Гневный пурпур заливал лицо крестоносца.
– В чем дело?! Я отказываюсь биться с безоружным и пешим противником!
– Таково условие боя, сын мой! – строго провозгласил папский легат. – Вы оба вышли на суд Божий, и каждый из вас держит в руках то оружие, на которое уповает. И совершенно неважно, насколько грозно или безобидно оно выглядит…
– Но, ваше преосвященство, какая честь и какой прок будет в столь очевидной победе? – негодовал фон Балке.
– Ты еще не одержал победы, а уже предаешься гордыне, – грозно нахмурил брови эмиссар Рима. – Это великий грех. И он может быть жестоко наказан сегодня. Если не желаешь сражаться, Герман фон Балке, – тогда склони свое копье к земле и покинь ристалище. Но отказ от поединка будет расцениваться как поражение в Господнем суде.
– Хорошо! – рявкнул фон Балке. – Я убью этого ливонского молокососа, но призываю всех в свидетели, что он сам хотел своей смерти.
Всадник снова надел шлем. Вильгельм Моденский молча кивнул.
– Готовы ли к бою господа рыцари? – заискивающе поинтересовался старший герольд.
Бедняга страшно волновался. Неудивительно. Вряд ли до сих пор ему приходилось объявлять о начале более странного и предсказуемого поединка.
– Давно! – прогудел из‑под шлема фон Балке.
– Я тоже готов! – ливонец наконец развернул ливонское знамя.
Нет, он не стал устрашающе размахивать хоругвью, читая молитвы и распевая церковные гимны. Фон Грюнинген жестом фокусника извлек из складок своего полотнища… извлек… извлек?!
Взмах геральдического флажка – и Герман фон Балке пришпорил коня. А Дитрих фон Грюнинген аккуратно положил знамя подле себя и…
Ну, ни хрена ж себе!
Безоружный пехотинец обрел оружие. И мгновенно изменил расклад сил. В руках ливонского ландмейстера тоже появился металл – не вызывающе‑блестящий, как у противника. Тусклый, скромный… Знакомый, слишком хорошо знакомый Бурцеву. Видел он уже такую штучку. В музеях видел. А еще во Взгужевеже – в главной башне Освальдова замка. Даже держал в руках. И палил из нее. Очередями.
Дитрих поднял ствол «шмайсера». Короткий автоматный ствол. Или, если уж быть совсем точным, ствол пистолета‑пулемета «МП‑40». Но, блин, откуда?! От‑ку‑да‑он‑здесь?!
Дитрих дернул затвор, навел оружие на приближающегося всадника.
Откуда‑а‑а?! Обе обоймы «шмайсера», занесенного в тринадцатый век фашистским послом, Бурцев собственноручно опустошил в бою за «Башню‑на‑Холме», а автомат позже утопил в болоте. Значит, тот «МП» не был единственным?
Дитрих целился. Со знанием дела, но неуклюже. Как боец, прошедший ускоренные курсы огневой подготовки. Очень ускоренные, но прошедший. Кто же, интересно, ему преподавал? Кто сунул в руки оружие, которое появится лишь семь веков спустя? Кто продемонстрировал убойную силу немецкого «шмайсера»? У Бурцева имелось только одно соображение на этот счет: хэр тайный рыцарь, владелец эсэсовского кинжала и кольца «Мертвая голова». Кажется, напрасно он его недооценивал. Кажется, зря успокаивал себя все это время.
Конный тевтон уже проскакал половину ристалищного поля. И останавливаться не собирался. Ландмейстер несся вперед, нацелив смешное копьецо на врага, выставив перед собой жалкий щит. Разглядел, небось, уже неведомую вещицу в руках ливонца, сообразил, что парень‑то вовсе не так прост, как кажется. Но вот насколько непрост, этого фон Балке, конечно, уже не понять. Ишь, как галопирует – всадил шпоры в конские бока по самые пятки. Наверное, принял незнакомое оружие за диковинный самострел, вот и прикрывается щитом, вот и старается поскорее проскочить простреливаемое пространство да достать противника копейным острием. Только вот недооценил тевтонский рубака мощь и скорострельность фон Грюнингова «самострела».
Дитрих ждал. Подпускал поближе. Чтоб уж наверняка. Да куда ближе‑то! Расстояние осталось – можно лупить не целясь – с бедра, с живота… Мишень – более чем ростовая. Мчит прямо, не виляет зигзагами. Остается только нажать на спусковой крючок. Если, конечно, знаешь, как это делается.
Фон Грюнинген знал. Фон Грюнинген нажал.
Грохот выстрелов.
Дернувшиеся кони.
Застывшие люди…
Длинная очередь оглушила Бурцева. Очередь ударила снизу вверх – от копыт рослого тевтонского коня до топхельма крестоносца. И прошила все.
Черный крест на белом щите – тоже. Легко и просто прошила. Навылет.
Вскрик фон Балке. Вопль толпы…
Упали оба – и конь, и всадник. Закувыркались, покатились по инерции в грязном снегу. Задергались, забились в конвульсиях.
Еще очередь.
Ни тот, ни другой не поднялся.
Вообще‑то, жертв было больше. Не зря ливонец подпускал врага так близко – стрелок из него все‑таки никудышный. Нетвердо, ох, нетвердо держали немецкий «шмайсер» неумелые руки ландмейстера. Оружие в тех руках ходило ходуном, ствол водило, как у старшеклассника, впервые посетившего стрельбище на школьных военных сборах. Да, конечно, несколько пуль вошли в цель. Не могли не войти на таком‑то расстоянии. Но остальные ударили в снег. В небо. И по плотной стене зрителей.
