Оба эти дня были праздники. Дома пекли пироги, но ни единого пирожка мы не съели сами. Всё, что нам давалось, мы честно несли Якубу. К большому белому камню у юрты были принесены все наши сокровища.
— Эте што? — спрашивал Якуб, вертя в руках целлулоидную куклу. — Эте йок, не нада. Тащи ещё мала-мала чай.
Банку с чаем, сахар и табак мы доставили благополучно. Но вот была задача, когда Якуб потребовал, чтобы мы принесли рубаху и брюки. Мы обшарили весь дом, но ничего подходящего не нашли.
— Мама, нет ли у нас какой-нибудь рубахи и брюк?
— Зачем вам?
— Надо.
— Скажите — зачем, тогда поищу.
Но Якуб строго-настрого запретил нам говорить отцу или матери о нашей с ним сделке, и мы молчали.
— Неужели же во всём доме не найдётся какой-нибудь несчастной рубахи и брюк для своих же родных детей?! — воскликнула я, выбрав удобный момент, когда в комнате находился один только отец.
— А для чего им эта «несчастная рубаха и брюки»?
— Нужно, значит.
Отец полез в свою дорожную сумку и вытащил пару рубах.
— А брюк нету, — сказал он. — Не могут ли наши родные дети обойтись без брюк?
Мы взяли рубахи и отправились к Якубу. Он лежал всё там же, на своём камне. Около камня стояла Ишка, а рядом с ней… крохотный серенький ишачок.
Он уже обсох и хотя ещё нетвёрдо стоял на ножках, но уже пытался играть и брыкаться. Ишка не спускала с него глаз. Она лизала его, кормила и ревниво загораживала от нас своим телом.
— Девочка. Эте маленьке девочка, — сказал Якуб.
— Тоже ишка? Вот чудесно! Как же мы её назовём? Ишкой уже нельзя.
— Милка ты моя! Пушистая, как цыплёнок! — восторженно вскрикнула Наташа, погладив украдкой мягонькую ляжку ишачонка.
— Милочка, Милка! — подхватили мы хором.
Якуб взял Ишку на верёвку и повёл к кордону. Крошечный новорождённый мотнул в нашу сторону головкой и затопал за матерью, путаясь и спотыкаясь на не окрепших ещё ногах.
— Ну, спасибо тебе, Якуб, — сказала пастуху мама и принесла ему рубль.
А отец догадался, куда пошли его рубахи, и отыскал всё-таки для Якуба ещё и брюки.
Мы возились с Милкой, как с куклой. Она и в самом деле была игрушечная, точная копия Ишки, только до смешного маленькая. На другое же утро она прыгала, брыкалась, тянулась своей хорошенькой мордочкой к собакам и сердито лягала их, если они на неё брюзжали.
Улучив удобную минуту, когда Милка, насосавшись молока, резвилась на солнце, мы подхватили её на руки и утащили в дом.
Ишка оглянулась, заревела и принялась галопом носиться вокруг дома, заглядывая в окна. А Милка тем временем беззаботно расхаживала по комнате. Она доверчиво тёрлась мягким носиком о наши руки, шевелила ушками и разглядывала кровати, стулья и игрушки.
Вдруг в окно всунулась взъерошенная голова Ишки.
«И-а, и-и-их, ах-ах!..» — захлёбывалась она, делая попытки влезть в окошко.
— Давайте откроем ей дверь, — предложила Соня.
Она побежала открывать и позвала Ишку.
А мы пока придумали шутку: на Милку натянули юбку, передние ноги просунули в рукава кофточки, а голову повязали платком.
— Вот так девочка!
Милка была уморительная — совсем мартышка.
Ишкины копыта застучали по крыльцу. Она ворвалась, оглядела комнату, увидела у меня на коленях наряженную Милку и завопила от ужаса.
«Батюшки! Что с ребёнком сделали!» — так и слышалось в её вопле.
Я опустила Милку на пол. Она, забавно путаясь в юбке, подковыляла к матери. Ишка бросилась тянуть с неё зубами юбку. Вся она дрожала и шумно дышала от волнения: «Ах, ах, ах!..»
Мы помогли ей раздеть Милку, и она увела её из комнаты.
— Скажите мне, что это за животное? Разве она похожа на ишака? — спрашивала мама, постоянно натыкаясь на Милку в комнатах. — Она, наверно, считает себя собакой. Чего она толчётся под ногами?
Неизвестно, чем считала себя Милочка, но большую часть времени она действительно проводила не с животными, а с нами, в комнатах, около дома или в горах. Мы совсем избаловали Милку, так что, когда она подросла и настало время её объезжать, она оказалась капризным, непослушным созданием.
Ума и сообразительности у неё было достаточно. Вся премудрость дрессировки давалась ей легко. Но иногда на неё находил такой «стих», что она совершенно не хотела слушаться.
— Проучи ты её хоть раз, — уговаривала Наташу Юля. — Вот увидишь — ты потом с ней не справишься.
Но у Наташи не хватало характера. И потом, Милка очень хорошо знала, что у её маленькой хозяйки всегда имеется в кармане кусочек сахару или ещё что-нибудь вкусное. Должно быть, поэтому она не принимала всерьёз Наташины угрозы и наказания.
Бегала Милка ещё лучше и быстрее Ишки. Но у неё была тысяча всяких увёрток, и падали мы с неё без конца. Все предпочитали ездить на Ишке: у неё год от году характер становился всё положительное и степеннее. Одна только Наташа охотно ездила на Милке. Она частенько потирала ушибленные бока, но не любила говорить об этом:
— Может, я это нарочно на полном ходу взяла и завернула на землю.
Теперь, с двумя ишаками, мы целые дни путешествовали по горам и лесам. Бывало, спросит кто-нибудь о нас на кордоне — отец выйдет и смотрит на горы в бинокль. Где-нибудь высоко, на гривке горы или по её склонам, карабкаются, как козы, два ишачка и мелькают яркие ситцевые платьица.
— Вон они, бездельницы! Ишь куда забрались! И как только голов себе не посворачивают! Эх, заберу я, кажется, у них этих ишаков…
— Придётся к зиме продать ишаков, — сказал нам как-то отец.
— Это почему?
— Сена у нас не хватит всех кормить. А вам зимой надо о школе думать, а не об ишаках.
— Пожалуйста, не надо нам твоего сена. Мы сами заготовим корму для Ишки и для Милки.
— Хотелось бы посмотреть, как вы это сделаете.
— А вот увидите…
После этого разговора мы усердно принялись за заготовку сена. Дело ведь шло о сохранении Ишки и Милки.
С восходом солнца мы с большими мешками отправлялись в горы и целый день рвали траву, набивали ею мешки доверху, привозили домой и разбрасывали сушить на крыше сарая. В первую же неделю ладони у нас покрылись громадными водяными пузырями. Рвать траву такими руками было очень трудно. Соне удалось раздобыть откуда-то старый, заржавленный серп. Много понадобилось хитрости, чтобы наточить его потихоньку от старших.
Как всегда, рано утром мы отправились в горы, захватив с собою провизию.
В этот раз мы ехали верхом. Под Соней была большая кобыла Машка. Я ехала на старом гнедом иноходце, а Юля и Наташа — на ишаках.
Добравшись до места, мы слезли, стреножили лошадей и принялись за работу.
Соня уверенно взмахнула серпом, отрезала большой пучок травы и… подошву на своей сандалии.
Пока мы рассматривали сандалию, Юля ухватила серп и принялась жать. У неё дело пошло недурно.
— Ишь ты, как она ловко…
Вдруг она вскрикнула и бросила серп. Вся рука у неё залилась кровью.
— Что же теперь делать?
Я схватила бутылку с водой, намочила носовой платок и приложила к порезу. Кровь стала униматься.
— Ну, теперь, пока рука не заживёт, тебе нельзя работать. Сиди здесь, на опушке! Вари картошку и посматривай на кордон. Может, будут звать нас — тогда скажи. А то вчера опять там бранились, что нас не дозовёшься.
— Ладно. Сложи мне костёр и разожги, а я уж сама буду подкладывать хворост.
На ровном месте, у самой опушки рощицы, мы развели огонь под котелком и пошли рвать траву. Серпа не взяли: решили, что он неправильный. К полудню кое-как набили один мешок и вернулись на опушку завтракать. Картошка сварилась и успела остыть.
— Вот это хорошо. А то в такую жарищу горячее есть невкусно.
Мы разостлали под осинами кошму и растянулись на ней. Юля принесла еду.
Было тихо. В полдень в горах почему-то бывает особенно тихо. Пахло мёдом от цветов и кашки, в лесу перекликались две голосистые птицы, хрустели под ногами ветки, и снизу глухо доносился шум реки. Юля вышла на опушку рощи — посмотреть на кордон.
— Кто-то к нам приехал, и все бегут встречать!
Мы подошли к ней. Кордон внизу был как на ладони. Несколько верховых подъехали к крыльцу. У дома суетились какие-то человечки.
— Скачем домой, живо! — скомандовала Соня. — Может, ещё какого-нибудь зверёнка привезли.
Я взгромоздилась на своего Гнедка. Соня уже спускалась по склону горы осторожными зигзагами. Юля поехала следом за ней, также заворачивая Ишку ударами по щекам каждый раз, когда слишком слезала ей на шею.
Я для скорости стала спускаться прямо вниз и тотчас же, конечно, сползла иноходцу на самые уши. Он нагнул голову и мягко стряхнул меня себе под ноги.
Оправившись от неожиданности, я первым делом оглянулась: заметили ли это сёстры? Соня и Юля были заняты спуском и не обратили на меня никакого внимания. А Наташа возилась с Милкой ещё наверху. Она видела всё и хохотала, глядя на моё смущённое лицо.
