Вечером ко мне пришёл Ромка Хейфец. Мы с ним решали задачи, а потом сидели на диване и разговаривали. Ом целый час рассказывал свой сон. Якобы я с ним летала на ракете. В безвоздушном пространстве мы вместе с ним вышли в космос, и у меня в скафандре кончился воздух. Тогда он перекачал воздух из своего скафандра в мой, и мы с горем пополам вернулись в ракету. Потом мы прилетели на Луну и там, прыгая по лунным кратерам, я сломала ногу. Тогда Ромка понес меня на руках, но, забыв про отсутствие иного притяжения, прыгнул очень высоко и вместе со мной взвился опять в космос. Мы летели в космосе и отодвигали руками метеориты, чтоб они об нас не стукались.
Ничего себе сон! Вот мне ни в жизнь такое не приснится. Хотя, моему, Ромка что-то поднаврал. Самую малость.
8 февраля
Шестого урока не было. Крючок заболела. Мы с Милкой решили ее навестить. С нами увязалась Зося. Соседи сказали, что Крючок в больнице. Одна толстая тетка продержала нас целый час и все время рассказывала, как ей стало плохо да как все испугались и среди ночи бегали вызывать «скорую помощь», то мне от этого стало не по себе.
12 февраля
Воскресенье. Хотели репетировать в школе, но нянечка не пустила. Оказывается, директор запретил пускать нас в неположенные дни и часы.
Репетировали дома у Володьки Золотова. Они очень хорошо живут, просторно, мебели мало, и есть рояль. Его родители и трое братишек были за городом. Мне теперь ужасающе хочется посмотреть на его родителей.
Опять немножко записала. Репетировали сцену, когда сестре Золушки Анне удается натянуть хрустальный башмачок.
«…Как вы понимаете — это трагедия. Это самое трагическое место в пьесе. Заразе удалось выбиться в люди. Зараза пробилась к власти. Нина! Теперь всё! Не мельтешись, теперь ты должна измениться во всем, потому что это свойство подонков — меняться, добившись чего-то.
Твои движения должны стать такими, какими, по твоему усмотрению, только и бывают движения королев. Ну как бы тебе пояснее? Ты видела швейцаров в роскошных ресторанах? Хотя нет, этого ты ещё не могла видеть. Что бы тогда?.. Тебе приходилось просить в долг у подонков? Тоже нет? Черт побери, тогда тебе надо показать швейцаров. Когда они стоят у дверей — это ангелы, охраняющие вход в рай, настолько им присуще самоуважение, хотя их величию не вредят чаевые. Даже мачеху должно быть жалко. Она билась для своего любимого дитяти, а эта, натянув башмак, разговаривает с ней еле-еле. Маша, ты слышишь, ты впервые испугалась за дело рук своих. Даже ты — не такое чудовище, как твоя дочь. Леночка, а ты отойди на задний план. Тебе нельзя выдавать скорби. Ты привыкла к этому. Сделай так, чтобы зритель разозлился на тебя за твою дурацкую доброту: своими руками отдала счастье. Надо, чтоб все негодовали на тебя и чтоб все это возненавидели в себе — головотяпство и попустительство.
Вот теперь, пожалуйста, сбейте темп. Пусть действие катится еле-еле. Пусть чудовище поторжествует. Пусть зрители, которые отлично знают, что сказка кончается хорошо, вдруг испугаются, что на этот раз она кончится плохо.
Нина! Ты можешь ногой в башмачке стать на спину своей матери?
Маша, склонись перед ней, а она пусть поставит на тебя ногу. Ха-ха! Нет, я вроде ничего придумал.
Ребята, как? Настасья Филипповна, а вы как думаете? Настасья Филипповна, дайте какую-нибудь пышно-торжественную музыку.
— Игореша! Нет у меня такой музыки!
— А вы найдите.
— Сегодня нет.
— Ну что-нибудь, пожалуйста!
— Ну нет!
— Настасья Филипповна, вы срываете нам репетицию!
— Ну что я, рожу музыку?
— Хоть родите, хоть что хотите. Давно бы так! Ребята, а если мы Настасью Филипповну нарядим во фрак и посадим на сцену к роялю? Ведь это сказка! Вот захотелось Анне, чтоб заиграл оркестр, она кивнула и пожалуйста — полилась какая-то пошлятина. Чтобы все знали, что именно в ушах Анны звучит такая музыка!»
Это хорошо, что я записываю то, что говорит Игорь Александрович. Во всём этом надо потом долго разбираться.
После репетиции пили у Володьки чай и танцевали. У них чудесные пластинки и много места. Кашин танцевал со мной. Игошина рыдала на кухне, опять какие то тайны мадридского двора. Хохма! А у нас с Кашиным хорошо получается. Игорь Александрович почему-то нам подмигивал. Странно.
Игорь Александрович все это время разговаривал с кем-то по телефону и просил пойти с ним в кино, а если не в кино, то на каток или куда угодно. Но, видно, она не соглашалась. Наверное, дурочка какая-нибудь.
15 февраля
Были у Крючка в больнице. Она стала какая-то не такая. Очень молчаливая и недоброжелательная. Даже как будто ей было неприятно, что мы пришли. Может, болезнь?
Пришла домой, а дома лежит письмо от Дити. Он пишет, что, может быть, мы скоро увидимся, потому что какие-то неизвестные хлопочут об его освобождении, а так как он работает хорошо и взысканий не имеет, то это дело может выгореть. Передает привет всем нашим и Игорю Александровичу.
Ну, теперь мне косяком пошли письма. Расхватали — не берут. Надо, чтоб об этом как-нибудь невзначай узнал Кашин. Что-то он запоёт?
17 февраля
Милке дали роль тыквы. Той самой тыквы, которая потом превращается в карету. Из такой ерундовой роли сделали конфетку.
«Мила, ну-ка, радость моя. Давай! Роль маленькая, но важная. Стоп! Так ты можешь наигрывать для своей соседки тети Гули. Тете Гуле это должно понравиться. А я требую другого. Ты знаешь, что такое тыква?
Это здоровая баба, которая всю жизнь ничего не делала.
Я тыква!Я дородная!!Царица огородная!!!Лежала на боку!!!
Мила, возмутись, как это такая здоровая баба могла лежать на боку! Как это можно всю жизнь лежать на боку. Каретой! Вот именно, каретой! Надо быть каретой, надо двигаться! Все по правде, но чуть сильнее! Мила! Ну давай! Настасья Филипповна, погромче, чтоб Милка пошире разевала рот. Поехали!»
После репетиции было собрание коллектива. На Игошину нажаловались учителя. Она действительно обнаглела. Уж столько двоек нахватать надо умудриться. Игорь Александрович сказал, что хотя бы она его пожалела, потому что все шишки валятся на него. Еще он сказал, что если она будет продолжать хватать двойки, то придется снять её с роли, а это нанесет ущерб нам всем.
Потом выступали другие и ругали Нинку за легкомыслие и за то, что она только и думает о мальчишках. Нинка поклялась, что больше не будет получать двойки и думать о мальчишках.
21 февраля
Был вечер, посвященный Советской Армии. Выступал генерал, потом мы читали стихи. Все было бы хорошо, если б я не забыла текст. А я забыла. Сбежала со сцены и весь вечер пряталась от Зинаиды.
Потом были танцы. Все наши сбились в один угол. Я танцевала с Золотовым, с Начинкиным, с Кашиным и со всеми нашими. Милка тоже. Зося потом сказала, что все девчонки из нашего класса лопались от зависти — как-никак и Володька, и Мишка, и Алик Никифоров ребята взрослые. Я вот только думаю — почему они больше любят девчонок из кружка, чем из своего класса? Наверное, потому, что в кружке мы все сплотились по дружбе, а не потому, что нас столкнули в кучу по необходимости.
Потом мы все вместе шли домой. Меня провожал Кашин. Сказал, что я сегодня очень хорошо выгляжу.
23 февраля
Воскресенье. Что-то становится похоже на весну. Настроение тоже весеннее. Скоро, скоро весна. И в природе и в людях чувствуется смутное ожидание. Вечером мы с Милкой пошли и больницу к Крючку. Она вроде бы уже ничего. Я начинаю её любить. Наверное, потому, что чувствую — я ей нужна. И поэтому она мне тоже.
Позже был Кашин. Кашин — Кашин. Когда мы прощались, он задержал мою руку. Вот и все. Называет меня «Сухова», даже не Маша, а Сухова… Я для него только Сухова!
1 февраля
Был кружок. Ничего необыкновенного не было. Репетировали начало и первый акт. Полный прогон. Заглянули в зал две нянечки и хохотали как сумасшедшие. Игорь Александрович сказал, что надо подумать об оформлении.
Нинка Игошина мне надоела. Ей после того собрания очень хочется доказать всем, что она не двоечница. Она показала мне свою тетрадку по литературе. Там у нее одни пятерки, и она очень хотела, чтоб это увидели все. Поэтому она попросила меня якобы отобрать у неё эту тетрадку, а потом поднять визг. Тогда все, конечно, налетят и станут смотреть, что я там такое схватила, и, конечно, увидят, что это тетрадка Нинки Игошиной со сплошными пятерками. Смех! Я отказалась. Мне надоел ее мелкий авантюризм. Я ей так и сказала. Она разревелась, и все стали ее утешать, а на меня покосились. Только Игорь Александрович подмигнул, потому что, по-моему, ему она тоже надоела со своими штучками. И что это такое: стоит человеку заплакать, как все начинают его жалеть, не выяснив, прав он или виноват. Я бы, может, тоже заплакала, но у меня нет слез.
