Недосказанное было слишком понятным и слишком страшным, чтобы произносить это вслух.
Подбежал наместник. Ахнул.
Перед ними было то, что уже много поколений жило только в сказках и преданиях. На гобеленах, рисунок которых не менялся веками, в книгах сказок, картинки в которых от века к веку строго повторялись.
У мертвеца была темно-серая кожа, большие круглые ярко-желтые глаза и ярко-красные губы. В распахнутом в беззвучном крике рту поблескивали слишком большие клыки. Волосы были белыми. Черты лица и телосложение были слишком человеческими, от чего тварь казалась еще ужаснее.
— Сними с него… — знаком показал Вирранд. Фарна быстро распорол кинжалом одежду. Вирранд стиснул зубы. Теперь различие было слишком очевидно. Не мужчина и не женщина. Не человек. Только внешнее сходство.
«Как же они плодятся-то?»
Ойха. Никто не знал, как ойха размножались, и размножались ли вообще, потому, что люди все же выбили их, а детенышей ойха не встречал никто и никогда. Так что мудрые предполагали, что ойха были созданы один раз и навсегда, и размножаться не могли. Но кто их создал, и смертны ли они как таковые — тоже никто не знал.
Они больше всего напоминали термитов, и крепости их походили на термитники. Они выжирали вокруг все живое — людей, скот, диких зверей — а затем переселялись на новое место. Спасало лишь то, что ойха, в отличие от термитов, не размножались. Или размножались чудовищно медленно. Когда люди уничтожали очередной термитник, они находили там только оружие, останки страшной трапезы — и больше ничего. Даже самый нищий человек имел какие-то личные мелочи — хоть амулет на шнурке. У ойха не было ничего подобного. У них даже не было доспехов — жесткие костяные пластины сами нарастали на их теле.
С ними нельзя было договориться. Если у них и был язык, люди его не понимали. Ойха могли повторять слова людей, но за ним не стояло смысла. И все же у них был разум, потому, что в Грозовые Годы они вели против людей беспощадную войну, тяжелую, страшную, а для этого нужен разум и речь. Или был кто-то, кто направлял их действия. У них были вожди, более разумные, чем остальные, и главного из них звали Майюхитта. Но предания не говорили, откуда люди узнали это имя.
Непонятно было, появились они в этом мире раньше людей или пришли одновременно с ними. Люди вошли в мир по Белой Дороге, дороги ойха не знал никто. Эрин Эньяльт предполагал, что они пришли из-под земли, из Провала или даже из-за Провала. Что на этот счет думают Ночные, никто не знал.
Их предводитель, Майюхитта, считался последним из ойха. Его убил Силлата Красное Копье на поле Энорэг. Но перед ними сейчас лежал ойха, вне всякого сомнения. Может, он был последним, уцелевшим еще с тех пор — ведь никто не знал, сколько они живут и смертны ли они.
«Это последний. Последний!»
Вирранд понимал, что это лишь слабая попытка успокоить себя самого. Он нутром чувствовал, что это не последний, а один из новых. Они возвращаются.
Кровь стучала в виски Вирранда. Во рту пересохло. На языке был железистый кровяной привкус.
«Почему я эту тварь не заметил? Откуда он взялся? Зачем он был тут? Как его заметила Анье, именно Анье? Нет, немедленно отправить ее в Тиану, и приставить бардов… А барды могли бы распознать личину? Откуда он пришел? Из леса? Сколько их? Что могут барды? Знают ли они? Что же творится? Или правда что-то не то с королем? Иначе как на земле, осененной его правдой, земле, с которой он повенчан, может оказаться такая тварь? И как его увидела Анье?»
Он вспомнил случай с тем Ночным…
Анье!
Мысли неслись в голове вихрем, и от этих мыслей кружилась голова и сводило живот. Если кто-то натравливает народ на выродков, которые могут распознать ойха… Значит, это не единственный, их много. И снова ими руководит чей-то разум.
Кто?
Где?
Он повернулся к наместнику. Встретил его взгляд. Король медленно шел к ним, очерченный по контуру лунным серебром. Остановился над тварью. Прикусил губу.
— Никому. Ни-ко-му! Понятно?
Праздник кончился. Спокойствие и благость ушли. Пришел страх. Те, кто знал, что случилось, молчали. Остальным сказали, что какой-то нехороший человек пытался похитить госпожу Анье, за что его и убили на месте. Танниэльт, у которого язык был подвешен хорошо, тут же сочинил чрезвычайно занимательную и чувствительную историю и рассказывал ее, как очевидец, по секрету всем и каждому. Так что вскоре даже появилась баллада о прекрасной Анье и злом разбойнике, в которой брат спасал сестру. Но это уже совсем другая история.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Слуги убирали столы и кресла, уносили ткани и ковры. Фарна велел по всему лагерю расставить охрану и зажечь везде факелы и костры. Наместник отдал своих людей под команду Фарне, и тот расставил стражу за пределом светлого круга, в темноте.
А Вирранд, король и наместник молча стояли у реки, глядя на молчаливый Олений лес, теперь страшный и угрожающий. И каждый понимал тревожные мысли друг друга.
— Говоришь, твоя сестра подняла крик? — Он помолчал, глядя вниз, на темную воду. — Я хочу ее видеть.
«Это не со мной».
Вот брат. Вот наместник. Вот человек в темно-пурпурном плаще, застегнутом брошью барда. А вот и государь.
Он был красив, очень красив. Но Анье не чувствовала к нему ничего, кроме острой жалости, почти нежности. У него была тень на лице, она ясно видела это. Он еще светился сквозь эту тень, но света хватит ненадолго.
— Анье Тианаль, — он поклонился, — твой брат позволил мне говорить с тобой.
Тихо мерцает светильник.
Они сидят рядом, не глядя друг на друга.
— Тебе очень страшно?
Анье помотала головой.
— Я не успела испугаться.
— Я не про ойха. Про меня.
— Да. Мне страшно.
В романах было все не так. Ощущение несправедливости и неправильности стояло комком в горле.
— Твой брат говорил, что ты увидела Ночного, неподвижного Ночного? Не бойся меня. Скажи. Это так?
Анье кивнула.
— Ты особенная.
Она быстро подняла взгляд. Он не сказал — выродок.
— Я бы тоже хотел видеть то, что не видят другие. — Он поджал губы. — Тогда я, наверное… Ладно.
Он крутил черную прядь.
— Прости меня. Анье, я хочу, чтобы ты стала моей женой. Сегодня. Сейчас. По закону. — Он говорил так жестко и напряженно, словно кому-то что-то доказывал, а глаза его смотрели куда-то в пустоту, в тень, затаившуюся в углу шатра.
Почему-то его слова не вызвали ни восторга, ни ужаса, только тяжесть. А ведь как хотелось их когда-нибудь услышать. Тонкий белый юноша в цветущем саду, изящно склонившийся перед белой тонкой же девой…
— Ты нежна и тверда, я вижу это.
«Ночной тоже так сказал. Остается поверить».
— Я слишком многое вижу. Если людские преданья не лгут, скоро я умру.
— На тебе тень.
— Ты видишь ее? Что ты еще видишь?
— Ничего.
— Ты увидела эту тварь. Остальные так и не распознали его.
— Я выродок?
— Только боговниматели так говорят. Ты не выродок! Ты особенная! — он опять жестко подчеркнул эти слова, будто с кем-то спорил. — Я не верю, что они слышат богов. Или они слышат вовсе не богов. А кого?
Анье молчала. Что она могла сказать? Разве то, что все ее мечты умирали. Словно таяли, бледнели дивные и прекрасные миниатюры, и оставалась только полная страха и тоски ночь.
— Анье, я зову твоего брата и королевского барда. Надо скорее
Анье кивнула и опустила голову. Золотисто-рыжие волосы скрыли ее лицо.
Ночь шла к исходу.
Тишина в шатре стояла такая, что, казалось, взгляд щекотал обнаженную кожу. Анье лежала, еле сдерживая слезы. А ее внезапный муж и государь говорил, отчаянно, словно оправдываясь. Он не смотрел на нее.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Я уехал из дворца тайком. С немногими верными людьми. Я просто знал, что мне надо ехать. Я не знал, что встречу именно тебя, но знал, чувствовал, что должен ехать. И решение само собой пришло.
