— Я человек простой, и еду люблю простую. Вы, я вижу, тоже, — брудершафт брудершафтом, но поэт — натура тонкая, понимающая, где «ты» неуместно просто из соображений эстетики. — Еда — это всего лишь еда, не следует делать из нее культа.
— Культа, наверное, ни из чего делать не следует.
— Из чего — правильно. А вот из кого — тут надо подумать. Особенно если кто — не личность, а например, народ. Можно ли, стоит ли, нужно ли делать культ из народа?
— Так ведь и народ — понятие неоднозначное. Одни под народом понимают исключительно крестьян, другие — вообще беднейшие слои общества, третьи — всех без исключения — ответил Арехин.
— Народ я противопоставляю личности. Где личности нет, или она слаба, плывет по течению — то и народ.
— А вот вы — Арехин тоже понимал условность брудершафтов, — вы — безусловно личность. Но вы — народ? Нет?
— Вышли мы все из народа, знаете такие строки? Очень жестокие. Но правдивые. Вышли. И обратно уже не войдем. В этом и заключается проблема интеллигенции. Вот я — происхождения наиподлейшего, говоря по-старому. По-новому — из беднейшего крестьянства. Но сам уже — не народ. Дай мне землю, коня, плуг, скажи: отныне и навсегда ты землепашец — умру. Удавлюсь. Оторвался, так оторвался. Вы-то, я вижу, военспец, или что-то близкое к этому.
— Близкое, — подтвердил Арехин. — В уголовном сыске служу.
— Ну вот, с бандитизмом воюете. А я — кавалерист стиха, — поэт усердно ел и усердно пил. — Днем-то ни крошки во рту не было, — посчитал нужным объяснить свой аппетит поэт. — Только чай. А вот сейчас, как говорили в нашей деревне — Жрун напал. Дедок такой маленький, с лапоток. Из-под лавки зыркнет — и сразу есть захочешь, да так, что спасу нет. Все, что есть в избе, съешь. Здесь, в Кремле, хорошо придумали — ночной буфет. Вот кончится война, построим коммунизм — по всей Москве будут такие ночные буфеты. Не рестораны, как при буржуях, а именно для трудящихся.
— А не в Москве? В вашей деревне?
— Ну, в деревне — то вряд ли. Деревенский — человек самостоятельный, у него и печь в доме, и корова, и всякое другое. Найдет, чем закусить. Хотя позже… Не знаю. Увидим. Может, и будет по селу буфетчик разъезжать с судками для работников-полуночников, вот как здесь сейчас. Вы знаете, их здесь пятеро работают. Двое на кухне, готовят, греют, разливают. А трое при буфете.
— Не вижу я троих что-то.
— А они на квартиры носят судки. Мне, правда, не носят, — загрустил вдруг поэт. — Не пиши стихов…
Опьянел он внезапно, вдруг. Словно шел по вешнему льду, шел, шел — да и провалился. Глаза остекленели, язык завязался в узел. Поэт встал, и не прощаясь, зашагал к вызоду. Шел он механически, как заводная кукла.
— Дойдет, — сказала женщина, убирая посуду поэта. — Он всегда доходит. Недалеко ему. Не впервой. Кушать хотите?
— Еще нет, благодарю.
Арехин сидел и ждал. Ошибся — так и ошибся, эка невидаль. Что он — маг, в самом деле? Он — сотрудник московского уголовного сыска, и должен руководствоваться логикой. А логика говорит, что если есть десять версий одного события, то минимум девять из них ошибочны. А зачастую и все десять.
Люди приходили, но все не те. Зайдут, быстренько хлопнут рюмку, закусят кто сушкой, кто кусочком сыра, и побегут дальше. К Арехину не подсаживаются.
Наконец, дождался. Не он один:
— Что ж это ты, Кузьма Ефимович, задержался? — спросила женщина у вышедшего в зал из кухни буфетчика.
— Да ведь требуют уважение оказать, — ответил буфетчик. — Пока одно, другое. Спешить нельзя. Уважение — штука тонкая.
Говорили они тихо, чтобы не беспокоить Арехина, но он услышал.
— Уважение — это хорошо. А наваждение — плохо, — сказал Арехин, поднимаясь со стула. — А уж доводить мороками до смерти — вообще преступление. Очень серьезное.
12
Буфетчик отпираться не стал. Подошел к столику Арехина и сказал, глядя в глаза:
— Что ж, Дорошку вы поймали. Дальше что?
— Дальше ничего, Кузьма Ефимович. Мое дело, как вы изволили выразиться, поймать. А определять меру наказания будут другие.
— Любите вы грязную работу на других перекладывать.
— Всякий любит.
— Руки вязать будете, или как?
— Или как. Доставлю вас товарищу Беленькому, да и хватит с меня.
— Ведите, — согласился буфетчик.
— Только после вас, — отверит Арехин.
— Воля ваша.
Буфетчик шел, но шел иначе, чем вечером. Тогда Дорошка был полон силы, энергии, этакая грозовая туча, а сейчас от тучи остались жалкие ошметки. Вышло все, истощилось. И походка смертельно уставшего человека. Так задержание подействовало? Или так ловко притворяется, а потом возмет, да и очарует до смерти?
Нет, не похоже. Да и он сам, Арехин, сейчас тоже другой. В ментальной броне, и смотрит — через перископ.
Ночное небо давило. Облака низкие, ветер сырой, и еще собака воет неподалеку. Совсем как в деревне.
Дорошка остановился.
— Знаете, а вы сами не можете меня того… пристрелить, да и все? При попытке бегства?
— Не могу, — ответил Арехин.
— Ну, конечно… Вам ведь доказательства нужны, что я волхв Дорошка, а не простой буфетчик?
— Лично мне они не очень-то и нужны.
— А кому нужны? Не отвечайте, сам скажу. Ульянову-Ленину.
Арехин промолчал.
— Ну, хорошо, может, оно и к лучшему. Это я так, перенапрягся, вот и хочется кончить все разом. Но можно ведь еще и пожить?
— Это вряд ли.
— Ну, хоть до завтра?
— До завтра — другое дело, — согласился Арехин.
Молча дошли они до особой части. У самых дверей встретились с патрулем — тем самым.
— Что, домой хотите? Сейчас организуем… — сказал старший.
— Нет, не домой. Мне товарища Беленького.
— Зачем?
— Сдать ему человека, пусть сам разбирается. Это дело кремлевское.
Товарищ Беленький, судя по всему, тоже еще не ложился.
— Принимайте, — сказал Арехин. — Вот он, волхв Дорошка, убийца товарища Аберман.
— Вы уверены? Это ж буфетчик, Кузьма Ефимович.
— А вы у него самого спросите.
Беленький посмотрел на буфетчика.
— Око за око, зуб за зуб, — невозмутимо сказал буфетчик. Похоже, силы возвращались к нему, и возвращались быстро.
— Не понял? — Беленький сел на стул. Арехин тоже. Один буфетчик продолжал стоять.
— Фанни Каплан, ту, которую вы сожгли, моя сестра.
— Вы в этом признаетесь?
— С гордостью. И признаю, что путем гипнотического внушения заставил Инессу Аберман насыпать себе в чай отравы.
— А причем здесь Инесса Аберман? — спросил Арехин.
— Вы не знаете. А он, — кивнул Дорошка на Беленького, — знает.
— Товарищ Аберман участвовала в вынесении приговора Фанни Каплан, — подтвердил Беленький. — Она и предложила способ наказания.
— А остальные женщины причем?
— Не при чем, — ответил Дорошка. — Остальным ничего не угрожает, напротив, они спасутся.
Арехин почувствовал, что теперь уже из него энергия выходит, как вода из опрокинутого ведра. Не Дорошка тому причина — Кремль.
— Человек у вас есть, признание у вас есть, дальше разбирайтесь сами. А я пойду домой. Вы обещали мотор.
— Да, конечно, — засуетился Беленький. Вызвал патруль. — Заковать. Отвести на кафедру, стеречь. Решать, что и как, будем утром.
— Кого заковать? — спросил старший.
— Ну, конечно, его — Беленький указал на Дорошку. — Да, и скажите, пусть разъездной мотор подадут побыстрее.
Когда буфетчика увели, Беленький спросил:
— Как же вы все-таки угадали, что буфетчик и есть Дорошка?
— Он сам ко мне подошел вечером. Видно, был в своих силах уверен. Оказалось — зря. Я его запомнил — не столько в лицо, он хорошо гримируется, а по запаху.
— По запаху?
— Сытые люди пахнут иначе, нежели голодные. А нюх у неня пусть не собачий, но вполне приличный. Хотя и лицо тоже запомнил.
Прошло пять минут, десять.
— Что-то опаздывают, не иначе — поломка, — Беленький по-прежнему хотел, чтобы Арехин оказался за кремлевской стеной. Снаружи, естественно.
За окном послышался звук мотора.
— Засим — прощайте, — поднялся Арехин. — А почему вы отложили допрос Дорошки до утра?
— Ну, не я один буду допрашивать. Товарищи сказали — до них Дорошку не трогать, чтобы волос с головы не упал.
— Понятно, — Арехин не стал спрашивать, какие товарищи. Ясно какие. Тех, кто мог указывать Беленькому — на пальцах одной руки можно перечесть, еще и останутся, пальцы-то.
Он сел в автомобиль, назвал шоферу адрес.
— Я почему не сразу-то, — оправдывался шофер. — Нас двое, очередь была Аркадьева, но тут подошел какой-то, наверное, большой человек, и Аркадьев его повез.
Уйдет Дорошка, понял Арехин. Уже ушел. Загипнотизировал, заставил расковать, потом очаровал этого Аркадьева…
Ну, теперь это целиком и полностью забота товарища Беленького. И других кремлевких товарищей.
