— Нет, конечно, нет. Потому мы и принимаем меры…
— Отвечайте на вопрос, вы знаете, где он, или нет? — Ленин побледнел еще больше, и, видя это, Беленький поспешно сказал:
— Нет, не видели и не знаем. Пока. Но я распорядился, и на поиски этого Дорошки будут направлены лучшие люди Кремлевской Охраны. Также считаю целесообразным привлечь ЧеКа.
— Ну-ну, привлекайте. Ступайте, не смею вас задерживать. Одно только скажу: первым делом распорядитесь, чтобы вот этому человеку, Арехину Александру Александровичу, сотруднику Московского уголовного сыска, отныне и впредь до особого распоряжения дозволяется проводить любые следственные действия, включая допросы любых лиц любым способом, включая кафедральный на территории, подведомственной Кремлевской Безопасности. Любой сотрудник Кремлевской Безопасности обязан бесприкословно выполнять распоряжения товарища Арехина, выдавать незамедлительно любые сведения, включая особо секретные. Любая волокита в отношении запросов и распоряжений товарища Арехина должна рассматриваться как злостный саботаж и караться по всей строгости революционного закона. Пока вы будете готовить этот документ, мы с Александром Александровичем тут попьем чайку да поговорим о том, о сем.
Товарищ Беленький ушел шагом быстрым, стремительным. Спешил выполнить поручение, конечно. Но еще показалось Арехину, что Абрам Яковлевич спешил, чтобы не высказать все, что он думает об Арехине. Этакий сливкосниматель, любимчик вождей. А каких вождей? Не будет Ленина, Троцкого и Дзержинского — съедят ведь. Живьем. Треугольник — фигура прочная, жесткая. Убери любую из сторон — Ильича, Льва Давидовича или Феликса, что останется? Посыпется его позиция, посыпется стремительно, шумно, и тот же Беленький его на кафедру и потащит.
Арехин знал, что кафедрой Ленин звал пыточные застенки, расположенные в подземельях Кремля. Кафедра — потому что на пытке человек становился очень разговорчивым, как профессор или архиерей. Со времен Екатерины Скавронской пытать в Кремле уже не пытали, другие места были в ходу, но пыточную со всем инструментом сохранили в полном порядке.
И вот — пригодилась. Теперь он может хватать кого угодно — ну, почти кого угодно, — и тащить на кафедру. Дыба там, железная дева или испанский сапог, Арехин не знал и знать не хотел. А вот товарищ Беленький, вероятно, знал, и думал, что Арехин мечтает стать заведующим кафедрой, а то и вовсе на место Беленького метит. И это Беленький ему припомнит если сможет.
Чай, однако, пить они не стали. Ильич сел за стол, бледность потихоньку уходила с лица. Ну и славно, что уходила. А то Арехин помнил, как у одного подследственного (человек обвинялся в краже трех полотен из Эрмитажа, и как не обвинить, если его арестовали именно с этими полотнами, когда он в Москве пришел в квартиру-мышеловку) во время допроса тоже появилась нехорошая бледность. Не от страха — от гнева. Он обличал революцию за вырождение, говорил, что она станет рассадником таких гадов, по сравнению с которыми Романовы, даже Петр, покажутся милейшими людьми. Он обличал, Арехин слушал, давая выговориться, и вдруг — бах, и у человека инсульт. Ишемический инсульт, как потом уточнил знакомый профессор, делавший вскрытие. Арехин хорошо запомнил ту бледность и теперь с тревогой следил лицом Ильича.
Сегодня минуло. А завтра? А через год?
Ладно, в распоряжении Ленина — лучшие российские врачи из оставшихся в живых. Приглашаются ежемесячно и берлинские светила. Дороги в России хуже, чем прежде, однако гонорары… Ни одно светило ехать в Россию крови, мрака и слез не отказалось!
Ленин поднял голову.
— Вы действительно думаете, что Инессу убили?
— Считаю, что убийство весьма вероятно. Другое дело — способ убийства.
— Способ?
— Абрам Яковлевич только что сказал, что Дорошка — ярмарочный гипнотизер, жалкий фигляр. Но иногда под личиной фигляра скрываются силы весьма могучие, если не сказать — могущественные. Он мог путем гипнотического воздействия влиять на товарища Аберман.
— Такие могущественные, что он заставил Инессу совершить самоубийство? — Ленин явно не верил в подобный поворот событий.
— Нет. Заставить человека себя убить — это против природы. Но он мог внушить ей, что крысиная отрава — обыкновенный сахарин. Захотела выпить чаю, взяла сахарин, а в результате смерть…
— Как-то это все…
— Сложно? Это для простого убийцы сложно. А для Дорошки как раз легко. Вот проникнуть в Кремль с револьвером или ножом, стрелять, подвергаться опасности быть схваченным — это, действительно, сложно. А внушить, что в пакетике под столиком сахарин — свалился случайно минуту назад — это просто.
— Крысиный яд под столики не кладут.
— Вы уверены? Была команда: крыс травить, яду не жалеть. Вот и не жалели.
— Значит, такова ваша версия?
— Убийство могло быть совершено и другим способом. Просто подали чашку чая с ядом.
— Кто? — Ленин поднялся, наклонился над столом, вглядываясь в лицо Арехина.
Говорят, император Николай — не нынешний, а Николай Павлович, имел взгляд гипнотический. Возможно, правда, возможно, императору льстили. Но вот во взгляде Ленина гипноза никакого. Просто — гнев и страх. Страх, что отравитель — жена.
— Полагаю, что опять-таки волхв Дорошка.
— Но как?
— А так. Возможно…
Но тут разговор их прервался — вернулся Беленький с заготовленной бумагой.
— Вы подпишите, Владимир Ильич?
Ленин взял бумагу, внимательно ее прочитал и подписал.
— Теперь вы, — вернул он бумагу Беленькому.
Тот расписался ниже и протянул бумагу Арехину. Ага, печать заранее поставил. Хорошо.
Александр Александрович тоже прочитал документ. Дуболепный канцелярский язык с сельским прононсом, но такой только и понимают люди, ставшие недреманым оком Революции. Даже печать — глаз в треугольнике. Ничего, пообвыкнуться и заменят чем-нибудь более солидным.
— Я могу идти? — всем видом Беленький выказывал готовность к немедленному, решительному и всесокрушающему действию.
— Позвольте еще вопрос, — Арехин подал Беленькому листок с фамилиями лиц, видевших Дорошку у галереи и, позднее, во снах. — Эти люди живут в Кремле? Если да, то мне нужен план, на котором указаны их квартиры.
— Срочно нужен?
— Сейчас.
— Хорошо, я распоряжусь. Только вот Товарищ Коллонтай живет вне Кремля. В особняке Кувшинского, что на Малой Дворянской.
— Я буду ждать плана — мне достаточно самого простенького, лишь бы видно было, кто где живет, без деталей.
После ухода Беленького Ленин вернулся к разговору:
— Вы думаете, что убийца живет здесь, в Кремле?
— Живет… или служит… Вариант Халтурина.
— Да, это возможно, — после короткого раздумья заключил Владимир Ильич. — Без обслуживающего персонала не обойтись никак. А брать приходится тех, кто есть. Старых большевиков со стажем на подобную работу не назначишь. Оно к лучшему, среди них могли быть, да что могли — были и провокаторы, агенты охранки. Поэтому брали людей по рекомендации. Но если допустить наличие провокаторов среди рекомендателей, отчего ж не быть им среди рекомендуемых. Да, это возможно, — повторил Ленин, явно предпочитая иметь дело с предателями и провокаторами, но не с гипнозом и прочей не поддающейся простому обнаружению материей. А вдруг и не материей.
— Хорошо, Владимир Ильич. Я пойду работать.
— Работайте. С чего вы думаете начать?
— Со всего сразу. Время не ждет.
Ответ Ленину неожиданно понравился, на секунду серое лицо его ожило — но тут же и угасло.
— Вы его постарайтесь живым взять. Понимаете — живым!
— Понимаю. Чего ж тут не понять. Живым так живым.
И он ушел.
9
Никакого плана ему, конечно, не дали. Готовили. К вечеру будет. В крайнем случае — к завтрашнему утру. План Кремля кому угодно чертить ведь не доверишь, нужны особо проверенные люди, да еще способные изобразить карандашом на бумаге план особо секретного объекта.
Спокойно, без пыла, Арехин объяснил, что белогвардейцам, монархистам и прочим враждебным элементам Кремль известен гораздо лучше, нежели его сегодняшним обитателям, и потому секретом быть никак не может. Потом попросил адреса указанных в списке товарищей. Адреса были у товарища, который сейчас занят.
— Пять минут, — сказал Арехин, демонстративно открыл крышку «Мозера», а рядом положил именной наган.
Кремлевские к такому обращению привыкли — только с другой стороны. Наганы показывать, а то и стрелять для острастки. Поэтому чего ждать — знали и предоставили адреса пусть не через пять, но через восемь минут точно. Но тут у Арехина претензий не было — писали при нем, старались, а что скорописью не владели, так то не вина. Он попросил провожатого: раз плана нет, иначе нельзя. Не спрашивать же у посторонних, где живут эти товарищи. Утечка сведений, она чревата… Только провожатого знающего, не первогодка неразумного.
