Затем Стефановский приспособился, чтобы лучше разглядеть небо. Бездонное, оно было подернуто слабой белесой дымкой, будто маня к себе, и стратоплан упорно пробивался вверх.
В стратосфере могучими потоками текли быстрые, но плавные ветры. Они сносили машину, пытались свернуть ее с курса. Сверху казалось, что ее уводит не так далеко, но на самом деле большая высота скрадывала расстояние, и летчик понимал, что это обнаружится, когда он начнет спуск.
Он разворачивал машину против ветра, подставляя ему лоб, и настойчиво набирал высоту. Наконец мотор обессилел. Самолет то и дело проваливался вниз. Высота была рекордной для такого типа машин: она превышала четырнадцать тысяч метров. Летчик убрал газ и начал спуск.
Спуск оказался почти таким же трудным, как подъем. Радиатор остыл, и в кабине разлился страшный холод. Еще сильнее, чем прежде, замерзли окна. Машину пришлось вести только по приборам.
Высотомер показывает четыре тысячи метров, становится теплей и удается, хоть и с трудом, открыть окна. Летчики попадают как бы в другой мир: подними огромная Москва, а все окружающие ее города исчезли. Тень машины скользнула по аэродромным постройкам, и несколько секунд спустя колеса побежали по земле.
Летчики испытывали самолет не один месяц. Десятки раз поднимались в стратосферу, и труды их немало помогли инженерам.
С тех пор прошло не так уж много лет, но современные герметические самолеты так же похожи на первенца, как цветущий юноша на грудного ребенка.
Недавно, поднимаясь в высоту на новом, оборудованном по последнему слову техники герметическом самолете, летчик Стефановский с улыбкой вспоминал те трудные полеты, когда приходилось с таким нечеловеческим трудом накапливать опыт и добывать нужные для развития техники сведения.
Один шанс
Инженеры-конструкторы шли разными путями к совершенствованию своих самолетов. В частности, они в несколько раз увеличили весовую нагрузку на каждый квадратный метро площади крыла, уменьшив благодаря этому площадь всего крыла, а тем самым и сопротивление, что привело к увеличению скорости полета.
Но успех в одном сочетается с недостатком в чем-либо другом: выросли взлетная и посадочная скорости, что потребовало более обширных и лучших аэродромов.
В случае отказа в воздухе мотора эти машины круто планируют, быстро теряют высоту и резко сокращают время, нужное летчику на обдумывание вопроса: «Что делать?».
Все эти научные рассуждения, облеченные в известные многим летчикам формулы, строгие и отвлеченные в классе «теории полета», вдруг приобрели угрожающую реальность и потребовали от летчика-испытателя Кубышкина немедленного и, главное, практического решения.
Когда на вираже вдруг обрезал мотор, Кубышкин инстинктивно довернул в сторону аэродрома, быстро отжал вперед ручку и дал обратную ногу, чтобы не сорваться в штопор.
Наступила такая тишина, что ее, казалось, можно было потрогать. Сверкающий перед глазами серебряный диск пропеллера исчез. Его три лопасти торчали, как палки, направленные в стороны и вниз.
Машина очень круто планировала. Только таким путем можно было сохранить ту скорость, при которой рули еще эффективны, или, иначе говоря, летчик может еще кое-что сделать с самолетом по своему желанию.
Земля значительно быстрее бежала навстречу, чем этого хотелось летчику.
Наклонная линия, обозначавшая на классной доске траекторию планирования и упиравшаяся в горизонталь, изображавшую там землю, здесь, на практике, упиралась в лес.
Кругом были запорошенные снегом ели, кустарники, овраги.
Аэродром виднелся вдали белым овальным пятном и казался сейчас раем, куда очень хочется, но очень трудно попасть.
Кубышкин тоскливо огляделся. Среди деревьев виднелись снежные пятачки. Туда мог приземлиться разве что парашютист.
Сбоку, извиваясь, петляло асфальтовое шоссе.
За сосновым бором, у больших домов, играла детвора. Они, наверно, спорили, чей это папка кувыркался в небе и так громко гудел.
Может быть, там и его крохотные потомки играют в снежки и стараются перекричать других: «Это наш папка!»
Самолет тянуло к аэродрому, хотя нос машины смотрел в лес, в геометрическую точку, от которой до другой точки на границе аэродрома лежало внушительное пространство, которое во что бы то ни стало необходимо было преодолеть.
Надо решать. Или рвануть вон ту, изогнутую красную рукоятку, — фонарь летчика отскочит в сторону, — встать на сиденье и легко, вниз головой, спрыгнуть с машины через просторный люк.
Или тянуть на посадку, на практике решать те безобидные в учебнике формулы, где числители и знаменатели выражены латинскими и греческими знаками, закрытыми простыми и фигурными скобками, возведенными в степень под знаком корня.
Иначе говоря, движениями рулей, своим уменьем так варьировать переменными величинами формул, чтобы за знаком равенства был аэродром, целенькие летчик и машина.
А если малейшая ошибка? Тогда что?..
Кок винта первым врезается в листву, крылья, как бритва, срезают тонкие кроны деревьев. Затем толстые стволы начинают срезать крылья. Из разбитых баков хлещет бензин, попадает на горячее тело мотора…
Обезображенный фюзеляж падает горящим факелом вниз, оставляя за собой просеку…
Или… Но есть всего два «или». И одно из них уже отброшено, так как чувство долга оказывается сильнее других.
Все дело сейчас заключалось в том, чтобы как можно экономней расходовать оставшийся запас высоты, подольше продержаться в воздухе и подальше улететь.
И летчик ведет машину на посадку, на аэродром, на обетованную землю. Он ведет машину так, будто ее и нет, будто крылья приросли к нему, к его, Кубышкина, телу.
Сосны, ели, березы, извилистые прогалины между ними, покачиваясь, убегают назад. Летчик тянулся к их краю, как бегун к ленточке финиша, достижение которого награждалось жизнью.
На каждом аэродроме есть люди, похожие на футбольных болельщиков. Они любят спорить.
В то время как одни считали это безрассудством, другие говорили, что если и есть шансы благополучно сесть, то их не больше одного из ста, третьи с помощью длинных рассуждений высказывали короткую идею: «Вот их бы сейчас на эту машину, они бы показали!»
Но вдруг все притихли. Самолет был почти над краем леса, но просвет между крыльями и пушистыми верхушками деревьев исчез. Кубышкин невольно пригнул голову. Он услышал треск ветвей; они дробно простучали по фюзеляжу и хвосту, но дальше был простор — ленточка, финиш. Он энергично потянул ручку к себе. Колеса немного пробежали по рыхлому снегу и встали.
Если не считать мотора, который разобрали на части и некоторые из них отправили просвечиваться на рентген, то все остальное было в порядке.
Этому обстоятельству все спорщики не только удивлялись, но и восхищались. Кубышкин тоже удивлялся, что все обошлось благополучно.
А когда генерал, командир соединения, специальным приказом объявил Кубышкину благодарность за мужество и выдающееся мастерство, спасшие летчика и ценную опытную машину, Кубышкин, смущаясь от поздравлений, шутил:
— Так этому же еще в школах учат: если сдал в воздухе мотор, немедленно выбирайте площадку и садитесь!
Случай в пике
Вначале летчик Стефановский решил, что он совершенно оглох. Он даже закричал изо всех сил, чтобы проверить себя, и услышал лишь слабый писк.
Потом увидел свои ноги, за которые он как будто был неподвижно подвешен к бледному, едва подкрашенному закатом небу.
В следующий миг он заметил куски крыльев, которые невдалеке от него кружились и колебались, как сорванные бурей листья. И по тому, что расстояние между ним и этими кусками увеличивалось, он понял, что не висит на месте, а летит вниз.
Стефановский схватился за парашютное кольцо, но вовремя вспомнил, что в воздушном море лучше не встречаться с такими «соломинками», как обломки самолета, переждал несколько секунд и рванул руку. Его очень сильно встряхнуло: еще не полностью погасла бешеная скорость, сообщенная его телу пикирующим самолетом.
Летчик взглянул вверх. Купол был цел. Парашют остановил падение и теперь бережно опускал испытателя на землю.
Неужели он потерял слух? Стефановский произнес несколько слов. Услышал слабый, но внятный голос. Значит, слух в порядке: просто после гула, свиста и воя самолета, вошедшего в пике, внезапно наступившая тишина обманула его. Что же стряслось? Он принял машину от техника в полном порядке.
Погода? Не сказать, чтобы идеальная, но и пожаловаться нельзя: на высоте семи-восьми тысяч метров ходили облака, изредка закрывая солнце. Но он не добрался до них. Летчик нормально взлетел, как десятки раз до этого, проводя обширную программу испытаний той же машины.
