там и схоронил на полянке той собрал в себя лес густой и подался очертя голову к облакам к почти уже ночным облакам уплывавшим в сторону уходящего солнышка
Погиба
Её звали ПОГИБА – бронзовое сокровище с чёрточками мечты на улыбке тонких бронзовых губ. Ей сразу было не всё равно, и она спросила первая меня «Почему у тебя нет глаз?». А я лишь мельком и видел её: я смотрел, как завороженный, смотрел в пульт… Как-то не было для меня ни комнаты, ни пульта, ни звуков, ничего. Я еле распознал вопрос её в волнах обеззвученного во мне шума. Я поднял… я с трудом поднял, оторвал от цвета глаза… глаза на неё и спросил «Кто я?..». «Передвигайся тихо», попросила она, «Ты почти задеваешь меня». Я почти что застыл и спросил «Погиба, я – кто?». Её тонкие мечтательные губы вздрогнули в лёгкой улыбке, но глаза остались в тишине. «Ты змей огромный… огромный… ведь ты же змей, наверное, самый огромный… только с глазами невидящими… у тебя глаза не как зеркало, у тебя глаза – как бездна… и поэтому кажется, что у тебя совсем нет глаз…». Я воспринял себя её восприятием. Я действительно был огромен. Кольцами тела в движении я занимал чуть не весь объём комнаты, и кольца мои исходились и подрагивали не в такт воле, а в ритме токов моей нервной системы. Я поправил ворот гимнастёрки в своём восприятии и сказал «Пошли, Погибушка, тесно нам с тобой здесь». Она тихонько выскользнула в дверь, а я просто разорвал на себе стены комнаты…
красный мир раскалённого счастья человеческого вечный закат ядерного пришествия пустыня накалённая зноем и радиацией ей сразу стало смертельно тяжело невыносимо тяжело она ушла в подсознание и я выводил её из смертельного сна страшным сцинием из походной аптечки я боялся её потерять сразу здесь на вдохе на первом вдохе я делал уколы с интервалом в семь сотых секунды и я видел себя змеем чудовищно обвившим бронзу её уходящего тела впившимся судорожно жалящим с интервалом в семь сотых секунды всем холодом своего тела я чувствовал её жар и я берёг её жар чтобы он не перехлестнулся через меня через поры сочилась в неё моя ледяная стойкая к радиации кровь… она очнулась через несколько толчков её горящего сердца и в глубине моей зародился покой кто пережил блокаду страшного сциния тот переживёт сталь я собрал походную аптечку и ослабил кольца хватки моей вдоль погибушки Погиба спала я не знал можно ли здесь спать прямо на открытом пространстве этого кроваво-угрожающего мира где-то рядом ходила опасность но тяжесть входа прижала к раскалённому песку мою плоскую свирепую башку и я не понёс погибу я лишь сложился охранными кольцами вокруг спящей неё и она тихо спала
когда она проснулась ей не страшна уже была радиация и не страшен был раскалённый камень бронзовой стрелой рассекая раскалённый воздух стремительно двигалась она вперёд через пески к чёрным силуэтам над горизонтом вдали города и улыбка та же лёгкая мечтательная улыбка только почему-то не переливающаяся как у живых а застывшая но всё равно красивая хорошая и за стремительным движением её скользил я огромным змеем а в своём восприятии мне даже пришлось форсировать мышечную активность чтобы не отставать от них
город искрошенной стали запаха металла руин некогда мощных домов город без никого острый иззубринами расколов и скользкий темью провалов закат радости предчувствие большой темноты и воздух впитавший растворивший в себе смерть очень неловко быть живым в городе мёртвых в мёртвом городе мёртвых каждая попытка сильного обычного движения отдаётся неловкостью и не удаётся мы больше не были с погибушкой стремительны и сильны мы споткнулись о первые же развалины окраины города мы сбились со своей целеустремлённости и заковыляли в нелепом танце слепых и калек Погиба с трудом преодолевала больной камнелом я змей бился в извивах неуюти обрушенных стен а я сам просто сразу и очень устал это было в чём-то даже выше моего понимания город был необычно не совсем хорошо мёртв я звал в себе память и звал память мёртвых память мёртвых предков не воспринимала этот город память ускользала и с уходом её осталось лишь понятие неупокоенный я не совсем понял но чувствовал чувствовал уже что город наваливается надвигается страшным удушьем чем-то в несколько порядков превышающим мощь губительной радиации странно что Погиба ещё не чувствовала этого удушья карабкалась и карабкалась через завалы и провалы израненных улиц но я чувствовал и тогда я её увёл
мы ушли в тёмные коридоры мы ушли в чёрное подземелье мы давно уже перестали спрашивать разрешения у богов я увёл её в этот чёрный провал зиявший порванными краями и полной внутренней неразрешённостью там сразу стало невероятно темно и сразу стало свободно волна удушья схлынула с плеч осталась там наверху в городе и чем глубже уходили мы тем становилось прохладнее и спасительно свежее но ещё надо было пройти этот участок они понаставили там своих или автоматов или роботов или ещё какой-то нежили а Погиба не видела совсем в темноте не умела видеть я взял её к себе и по извивам коридорам пошёл всё вниз а просто куда-то вперёд это очень мягко если сказать пошёл они стрелялти из-за каждого угла а я в стремительных извивах бился об эти тёмные углы так что от скорости прохождения голубые и скры сыпались из камня углов и из стали моего кожного покрова в своём восприятии я отстреливался ещё а змеем проходил я почти не замечая выстрелов их это хорошо было потому что Погиба не видела в темноте не умела в темноте видеть ничего кроме вспышек искр и отсветов выстрелов как умирали они они машины хоть но умирали и похоже на нас и их жаль
пробился я через ту полосу почти без потерь и мы остановились в подземной пещере на регенерацию вода здесь была много воды целое подземное озеро покойно было здесь и на берегу разбил я привал я зажёг свечу и когда вспыхивало лёгкое пламя мысль мелькнула во мне и ещё до того как острый огонёк в первый раз взметнулся над свечой я перевёл восприятие погибы моей в солнечный мир мы по-прежнему находились во тьме пещеры нарушенной лишь лёгким язычком пламени а погибы видела солнце и у ног её не покоилось чёрное подземное озеро а с лёгким шумом плескалось о берег волнами настоящее море она сидела на жарком песке у изумрудного бескрайнего моря а я был в прохладном спокойном подземелье и нам было хорошо сталь моих ободранных чешуебоков восстанавливалась Погиба бронзовая подставила свою застывшую мечтательную улыбку солнцу и я спросил кто ты? она улыбнулась мне и спросила что? я спросил кто ты? мамка-папка живы? и тогда она поняла поняла даже улыбка застывшая дрогнула чуть-чуть она молчала немного и я понял что она поняла и не говорил ничто а потом говорила она мамка-папка? С едва уловимой странностью переспросила – мама умерла ещё до войны в городе полном игрушек и шахт не знаю почему мне запомнились игрушки и шахты шахт я и не видела даже и плохо знала что такое шахты игрушки были любимые все а шахты было любимое слово игрушек в моём городе все и часто говорили это слово – шахта – мама умерла а папка ушёл на войну давно ушёл… ещё до войны…. И последние годы мне было грустно одной казалось что солнце остановилось на западе и никак не может уйти и никого никого никого почему ты так долго не шёл? – вдруг встревожено спросила она у меня и я погладил её по голове и сказал тихо – я шёл – не было никого – успокоилась она – кто мог бы помочь солнцу а потом началась война – ты из этого мира? спросил я – не знаю – ответила она – иногда мне кажется да иногда мне кажется нет у нас всё было не так но в городе мне было больно так будто это был мой город там наверху у нас было умиравшее солнце но живой город а здесь солнце живое хорошее только город мёртв и как-то неправильно мёртв – ты тоже заметила? – спросил я да только это лучше хоть не замечать от этого невыносимое что-то внутри и хорошо совсем хорошо что мы оттуда ушли… – она помолчала немного и добавила – ты мой хороший змей… я понял что она вспомнила голубые вспышки в коридорах темноты и сказал переливаясь кольцами в пещере и в солнечных лучах – – это ничего… а потом я замер взглядом это очень хорошо было в солнечных лучах кольца моего сверкающего тела вокруг её бронзово-прекрасного тела она смотрела с улыбкой своих тонких прекрасных губ на своё живое солнце а я просто смотрел вдаль на море просто смотрел в даль это очень хорошо было в солнечных лучах я это мог это правильно было а в подземной пещере моё предынфарктное состояние подвигался из былых времён неугасающий мой сердечный приступ я замер взглядом в недвижную пучину чёрных подземных вод чёрного тихого озера я понял сразу неотвратимо и безвозвратно что в пучину вод мне идти
это очень было нехорошо я лежал холодными кольцами на прохладном полу возле моей погибушки я сидел возле неё и я чувствовал этот страшный холодный подкат изнутри кверху грудной клетки как из разверзающейся чёрной пучины подземных вод я почувствовал что мне идти БЕЗ НЕЁ
