– Нет, милый! – медленно возразил временно не работающий москвич Хабаров. – Чудо заключалось в том, что какая-то сила привела бесноватую в первое же Рождество по ее прибытии на Святую землю в Храм Гроба Господня, где дочь мусульманина и еврейки уверовала во Христа, ибо пролился на нее горний Божий свет и в одночасье вернулись к несчастной здоровье, разум, красота. Ты не поверишь, но она вновь стала ласковой и доброй, как в детстве. Способная к языкам, она быстро выучила иврит и теперь уже много-много лет живет на севере Шаронской долины в городе Хадера, учит детей языкам и музыке, гуляет с ними по берегу Средиземного моря, о чем мне рассказали во время ностальгического визита в нашу преобразованную преобразованиями страну мои товарищи детства из южного города Б., ныне граждане дружественного нам государства Израиль. Ее все уважают и любят, хоть она и христианка. А вот замуж она так и не вышла, целиком посвятив себя другим людям. Да ты спишь, что ли, на ходу? – вдруг напрягся он.
– Что ты, друг! Это я просто закрыл глаза от волнения, вызванного твоим святочным рассказом с хорошим концом, – живо отозвался бывший сибиряк, а ныне тоже москвич литератор Гдов.
И зачем-то добавил:
– Эти глаза не солгут.
Приятели долго смотрели друг на друга. Медленно оседали новогодние снежинки, доказывая своей дивной красотой, что жизнь все же не всегда подлая, скорей всего – вечная. Смеркалось. Новогодние дни короткие.
Оскал
Гораций, в мире много кой-чего, что…
W. Shakespeare, Hamlet.
Пер. Б. Пастернака
Идет автобус на Сан-Луи,
а из окошек … …
Фольклор
2008 год. Подошел официант, вежливо склонившись, всем своим видом излучая доброжелательность, радушие.
Писатель Гдов тогда сказал:
– Так. Для начала – полдюжины устриц Белон, два раза. И – ассорти сыров, как там у вас написано – «Бри де Мо», «Камамбер», «Шевро Сэн Мор». Суп из морепродуктов, приготовленный по рецепту испанских моряков. Годится? – обратился он к Хабарову.
Безработный Хабаров молчал.
– Годится, – подтвердил Гдов. – Горячее… Что бы взять на горячее? Филе оленя, что ли, приготовленное в прованских травах с гранатовым соусом? Или стейк «Гауди» из отборной испанской телятины с помидорами «Черри»?
– Лучше стейк, – сказал Хабаров. – Там мяса на 80 граммов больше. Стейк с картошечкой.
– Картофель по-африкански: запеченный на гриле молодой картофель с салатом из красных помидоров и лука, – пояснил официант.
– Годится, – не возражал Гдов. – Стейк так стейк. Две штуки с гарниром по-африкански. Авось, последние зубы не обломаем, – пошутил он.
– Десерт будете заказывать? – чуть-чуть напрягся официант. Почему? С чего бы это ему напрягаться, когда все сто раз было обговорено?
– Десерт мы заказывать будем потом. Или не будем, – широко улыбнулся Гдов.
– И устриц я тоже не хочу. Возьми мне лучше салат какой-нибудь, какой есть, – добавил Хабаров.
– Теплый салат с дарами моря: тигровые креветки, гребешки, брокколи, молодая спаржа, стручки гороха, кенийская фасоль, трюфельный соус? Салат из дикого сибаса с зелеными листья щавеля плюс миндальный орех и кунжутный соус? Или салат ординарный – листья, редис, помидоры, стебель сельдерея, соус «Айова»? – перечислил официант.
– «Айова», – угрюмо отозвался Хабаров.
– Плюс устрицы ему – тоже, – снова ввязался Гдов.
– А пить что будем? – осведомился официант.
– А пить не будем ничего, кроме той воды, что в графине… – Хабаров отчего-то покраснел, заговорил решительно, махнул рукой, чуть было не заехав официанту в глаз.
– Товарищ шутит. Пить будем э-э-э, ну что-нибудь там попроще. Например, вот это – «Chateau Cissac Haut-Medoc AOC Cru Bourgeois» две тыщи второго года.
– По четыре тыщи сто бутылка? – спросил Хабаров.
– Да, – подтвердил Гдов. – Ну и водочки, конечно, для разгона. Грамм, эдак, ну, допустим – триста. И минералки, конечно.
– С газом? – спросил официант.
– Без газа, – ответил Гдов.
Официант почтительно ушел, а Хабаров страшно скрипнул зубом.
– Ты че? – спросил его Гдов.
– А ниче? – окрысился Хабаров. – Ты куда меня привел, мля? Здесь же, здесь же ни одного блюда дешевле тыщи нету.
– Не твоя забота. Я же сказал, что я тебя приглашаю. Это я на Западе в первый раз столкнулся, когда меня немец позвал есть свиную ногу айсбан, я тоже жался, как ты, а когда дошло платить и я вынул деньги, то немец мне и говорит: «Что вы? Я же вас пригласил». Помню, в Мюнхене это было, на Имплерштрассе, там неподалеку Роз-Мари Титце живет, лучшая их немецая переводчица, – предался воспоминаниям словоохотливый Гдов.
– Оскал, – только и выговорил Хабаров, а его товарищ замер с открытым ртом.
– Повтори, повтори, что сказал, – вскричал он.
– Оскал капитализма. Зверский оскал капитализма, – уточнил Хабаров.
– Это прямо мистика какая-то, – сказал Гдов.
– Не мистика, а символизм, – возразил Хабаров.
И неизвестно, какое направление принял бы этот литературоведческий спор, но было уже поздно. Гдов раскрыл портфель властной рукой, положил на стол, крытый белоснежной скатертью, тощую пачку мятой бумаги и откашлялся.
– Ты че? – испугался Хабаров.
– А ниче, – дерзко ответствовал ему Гдов. – Буду читать тебе рассказ с одноименным названием. Итак, «Оскал». Рассказ…
«Сейчас-то уже все, конечно, не то, – начал он, – и прекрасность жизни заменена общечеловеческим прогрессом. Ракеты с богатыми туристами каждый божий день летят то на Венеру, то на Плутон, на Луну ходит дешевая космическая электричка. Генетически модифицированные щи растут на деревьях, заключенные в целлофановый мешок, не подверженный тлению. Вкусные щи, между прочим. Я ел. И даже горячие. Каждый обыватель нашего всемирного государства норовит себе со склада службы национального обеспечения геликоптер выписать, управляемый желудочно-кишечными газами. Летят себе на работу, попукивают, мурлычут под нос официальный гимн России «Песня счастья завтрашнего дня». И хоть, несомненно, и счастье, и одеться, и кушать у всех у нас есть, и средняя продолжительность жизни 374 года у мужчин, 542 у женщин, но, однако же, следует констатировать: сейчас уже все не то!»
– Это что еще за чушь? – заинтересовался Хабаров, но Гдов не успел ему ответить, потому что официант уже принес им плетеную корзину, где круглились пеклеванные булочки и подобно хищным рыбам вытянулись, замерев, мини-багеты, источающие хлебный аромат сиюминутной выпечки. Официант имел бейджик. На бейджике было написано «ДМИТРИЙ». Дмитрий еще и высокие такие цилиндрические бокалы поставил перед каждым из друзей. Бокалы были наполнены какой-то полужидкой желто-зеленой массой, похожей на продукцию расстроенного живота.
– Это – крабовый коктейль с тертым сельдереем. Подарок от повара, – пояснил Дмитрий. Он был, кстати, очень интеллигентного вида. В дорогих, кстати, очках. С хорошей правильной речью, столь отличной от распространенного быдлячьего пришепетывания, безвкусно использующего арго и ненорматив.
– А водка где? – спросил Хабаров.
– Водка следует, – по-доброму улыбнулся интеллигентный официант его простоватой нетерпеливости.
«…Общечеловеческий прогресс. А вот двадцать восемь лет назад, как сейчас помню, тридцатого числа августа, когда лист с дерев уж вниз летит, случился один такой ужасный случай, – неожиданно продолжил Гдов, когда официант Дмитрий временно удалился. – Случай, когда целый автобус пассажиров вместе с водителем пропал бесследно, и никто, кроме меня, не знает, куда он исчез. Кроме меня. И никогда не узнает. Поскольку, чтобы узнать, надо осушить всю великую сибирскую реку Е., впадающую в Ледовитый океан, а это невозможно, потому что река Е. до сих пор дает слабый ток для нашей мощной экономики, как еще работают где-то же в декоративных целях туризма водяные и ветряные мельницы. И хотя сейчас даже детям известно, что ведущая роль электричества неизмеримо упала, замещенная расщеплением и нанотехнологией, осушать реку Е., впадающую в Ледовитый океан, все равно нельзя, себе дороже обойдется. Да и ни к чему это, если уж говорить честно. А если нечестно, то зачем тогда вообще говорить?
А тогда, как сейчас помню, много появилось глупых и плоских предположений относительно пропажи целого автобуса пассажиров вместе с водителем. Такую городили ересь, что – сплошной идиотизм, слабоумие и отсутствие фантазии. Я-то знал, в чем дело, да помалкивал. Мне это надо было, светиться?»
Принесли тем временем, даже не Дима, а какой-то другой лакей, водку в запотевшем хрустальном графинчике, сопровождаемую рядом пузатеньких бутылочек французской минеральной воды, но Гдова пока что невозможно было оторвать от читаемого им текста даже ради такого важного дела, как накатить, вылить в пасть и заглотнуть.
«Мне это надо было, светиться? Пропал, пропал автобус бесследно. «ЛИАЗ», автобус старый ржавый пропал, а я пережил такие ужасные минуты, что все эти двадцать восемь лет боялся взяться за компьютер, чтобы все подробности этой пропажи описать. Не то из суеверия боялся, потому что пошатнулась православная вера, не то из страха, что если бросишь в прошлое камень, то получишь оттуда палкой по голове. И лишь сейчас, когда я стар, сед, плешив и лыс, сейчас, предчувствуя, что дни мои сочтены, что я впадаю в вечность, как река Е. в Ледовитый океан, что сейчас уже все не то – все это всей кожей и душой чувствуя, боясь опоздать на Тризну Истины, я, наконец, решил открыться миру. Сейчас уже все не то…»
