справа от алтаря. Черные густые волосы и борода скрывали черты лица служителя Господа, но вот руки, теребящие чётки выдавали его прошлое. На фалангах пальцев виднелись тюремные наколки. Утром в церкви тишину нарушало лишь скворчание свечей и едва слышные молитвы бывшего зэка. Алексей не мог разобрать слова и мог только догадываться о чём молит Бога человек, который побывал по ту сторону закона. Может замаливал грехи? Просил прощение? Пытался искренне раскаяться?
Любопытство терзало Севастьянова и однажды после службы он догнал Илариона и с деревенской непосредственностью спросил:
– О чём Вы молитесь, отче?
Монах поднял голову и Алексея пронзил его суровый взгляд. Повисла неловкая пауза.
– Пойдем за мной…
Наш герой вместе с монахом дошли до келий. В одном крыле здания жили трудники, в другом братия. Иларион повернул на свои половину, где Севастьянов ещё ни разу не был. Вдоль по коридору было несколько дверей, на которых висели таблички: «Без благословения не входить», а ниже написана молитва: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного». Алексей зашёл внутрь одной из келий вслед за монахом. Помещение напоминало солдатский кубрик: четыре кровати, письменный стол и зашторенное окно. Иларион подошёл к кровати, над которой висели фотографии Афона, Серафимо-Дивеевского и Новоиерусалимского монастырей.
Иларион вытащил из под матраса пожелтевшую вырезку из газеты. Главной иллюстрацией статьи был снимок молодого крепкого мужчины за решеткой «аквариума» в зале судебного заседания. Заголовок: «15 лет за массовое убийство». Подзаголовок: «Двое приятелей жестоко расправились с двумя девушками, стариком и рабочим».
– Нам с Павликом смогли приписать лишь четыре убийства, хотя мы убили пятерых, – произнёс монах. – Первой нашей жертвой был бомж, чьё тело так и не нашли. Избили его ради забавы и сбросили в реку. Бедолагу никто не стал искать и для меня с приятелем этот случай стал некой чертой, переступив которую мы не смогли остановиться. Следующего человека мы убили на пьянке в общаге. Рабочий местного градообразующего предприятия спокойно ужинал на кухне, когда мы вломились в помещение и стали глумиться над ним. В ответ на оскорбления он ударил меня в лицо и я оказался на полу. Закрыл голову руками в ожидании ударов, но вместо них на меня потекла кровь. Мой дружок вонзил ему под мышку охотничий нож. Я вскочил и начал пинать ещё живого человека ногами. Бездыханное тело даже прятать с утра не стали, для этой общаги постоянные убийства считались нормой. После этого мы ушли в гости к подружкам, с одной из которых я крутил роман. Помню, как соврал ей, что подрался с толпой такой же, как мы гопоты. Она смывала с меня кровь, гладила мою грудь и мускулистые руки и шептала: «Мой мужчина…» Третье убийство произошло спустя две недели на глазах у девчонок. Мы напросились в гости к местному деду самогонщику. Он выпил с нами и, как нам казалось, придремал. Но когда увидел, что у него выносят несколько бутылок «сэма» вскочил и поднял вой. Паша полоснул его ножом по горлу, а я несколько раз ударил старика молотком. Эксперты не смогли установить от чего он точно умер, все ранения были смертельными. Он ползимы пролежал в канализации, менты нашли его тело в нескольких стах метров от коллектора, в который мы его сбросили. Две из трёх подружек, пивших с нами заверещали, что пойдут в милицию и всё расскажут. Среди них была и моя Катя. Мы с трудом их успокоили и попросили дождаться утра, якобы мы сами явимся с повинной в отделение. Предложили им провести последнюю ночь перед разлукой в доме у Пашиной тётки в соседней деревне. На зиму хозяйка уехала в город, поэтому он пустовал. Там разыгралась кровавая драма. Мой приятель вырубил свою девушку чугунной сковородкой, а я накинул на горло Кати заранее приготовленные чулки. Она сначала попыталась сопротивляться, но быстро обмякла, лишь смотрела мне в глаза, пока её взгляд не остекленел. Третья девчонка Танюха наоборот нас поддержала и даже помогла стащить в подвал тела бывших подружек. Перед тем, как поджечь дом, она вернулась и поснимала с жертв золотые серёжки. Тогда и выяснилось, что одна из них ещё жива. Танюха плеснула на девчонок бензина и крикнула нам: «Поджигай»! Дикий вопль из подвала никто не услышал, да и пожарных вызвал случайный прохожий, увидевший за окраиной города красное зарево. Мы к тому моменту уже свалили. Танька добилась своего, Пашка стал её любовником и когда нас объявили в розыск он прятался у неё на квартире. Да вот она его и сгубила. Понесла в ломбард серьги убитых. Паху убили при задержании, а Танюха сиганула из окна, когда её попытались арестовать. Какие-то дебилы ещё прозвали погибшую парочку «Бони и Клайд», пока следствие не обнародовало материалы дела. Кстати, там помимо убийств нам припомнили и разбой, и грабежи. В те времена мы отжимали чужие мобилы, как семечки щёлкали. Когда пришли за мной, то я даже не попытался убежать. Мне несколько недель подряд снилась Катя и её светло-голубые глаза. Помню, как её мать на суд пришла с фотографией дочери. Судья зачитывал приговор, а я ничего не слышал, лишь видел её глаза. Потом были 15 лет ада, как мне тогда казалось. Страшные сны посещали меня всё чаще и чаще. Мне снилось, как я тону, вода заполняет мои легкие, а ужас всё остальное тело. Я тяну руку из воды, пытаюсь кричать, но слышу глумливый смех каких-то ублюдков. И лишь утонув, я понимал, что это были мы с Павликом. Во сне ко мне приходила Катерина, она ничего не говорила, а просто смотрела. В другом сне я горел, сначала пламя охватывало меня сверху, а потом вырывалось из груди. Меня спасла от безумия исповедь. В колонию приходил священник, который выслушивал чаяния падших людей. Отец Николай… Именно он объяснил, что меня сжирают изнутри мои грехи, мои чудовищные поступки, что бесы хотят лишь одного, чтобы я совершил последний несмываемый грех.
Монах замолчал, подошёл к столу, на котором стоял графин и налил себе воды. Алексей не проронил ни слова и смотрел на священника, словно на чудовище. «Как этот человек оказался здесь? Почему он носит церковное одеяние?» – пронеслось в голове у Севастьянова.
– Осуждаешь? И правильно, про таких как я говорят: «как их земля носит?». Я бы сам провалился сквозь землю прямиком в ад, да вот не мне это решать. Наша душа не принадлежит нам. Сейчас когда я принял постриг у меня нет другого пути, кроме как молиться Господу и просить прощения. В колонии отец Николай открыл мне совершенно
