— Сядь, Томас, — произнес он. Я немедля сел с ним рядом на голый пол.
— Уверь их, — сказал он тогда, неопределенно поведя рукой, — что все идет хорошо.
— Ничто не идет хорошо.
— Все идет, как должно идти. Только вот: кормят они меня слишком уж хорошо. Вода и хлеб: поговори с Гайнолем.
— Пойдут разговоры. Бароны…
— Все делается по моему приказу. Объясни им. Уверь их в этом, и они будут довольны. Дай слово, Томас.
— Даю вам слово. Довольны они не будут.
— Ну, будут не так недовольны.
Я вспомнил моего острого умом четырнадцатилетнего ученика, препиравшегося со мной в отцовском саду по вопросам логики. Если каждая из ипостасей Троицы обладает реальным бытием, как можно утверждать, что Бог един? Если же каждая из ипостасей Троицы реальным бытием не обладает, тогда в каком смысле их три?
Что-то вдруг порхнуло в воздухе, испугав меня. Я вскочил на ноги, выдергивая меч из ножен. И в глубоком сумраке темницы увидел ворона Короля, сидящего у него на колене. Я ощутил неудобство — стыд даже — за то, что стою в полутьме с мечом над моим Королем.
— Позвольте мне оставить вам меч, — взмолился я.
— У узников не бывает мечей.
— А если бы это была крыса?
— Тогда я произвел бы ее в архиепископы, и она отпустила бы мне грехи.
— Двор скучает по вам.
— Двор? Никакого двора не существует. Вот он мой двор: три паука, ворон и муха. И разве не богаче я короля Корнуэлла, который не правит ничем, кроме пустого царства?
— Господин мой…
— Я устал, Томас.
Выйдя из темницы, я приказал стражу не спускать с Короля глаз и докладывать мне все о его столе, здоровье, речах, движениях — мыслях, хотел сказать я. Потом вернулся к себе.
Король сам повелел заточить его. Ясно, что он желает наказать себя, но вот причина такого желания представляется далеко не столь ясной. Считает ли он, что заслуживает наказания за то, что был не прав перед Королевой и Тристаном, изгнав их без доказательств, без чего бы то ни было, способного оправдать его решение, исходя лишь из подозрений и сплетен? Или существует объяснение не столь простое? И заточив свою особу в темницу, он не столько наказывает себя, сколько ищет способ показать всем свои страдания, придать им форму определенную и узнаваемую.
Имеется и другая возможность. Король, обремененный грузом государственных забот, жаждет чистоты страдания, которое бежит от него. Освобожденный заточением от всего, что его отвлекает, мешая страдать в достаточной мере, вольный теперь погрузиться в свои несчастья на полную глубину, не испытывает ли он порою, в этом новом своем королевстве, темное утоление, тайную радость?
Королевская опочивальня пуста. Король в тюрьме, Тристан с Королевой изгнаны в царство фей, замок мечется в неспокойном сне, а я, Томас Корнуэльский, сижу за моим столом над листом на славу отскобленного пергамента, окунаю перо в чернила, что еще чернее ночи, и вывожу слова, которые на миг посверкивают, озаренные пламенем свечи, точно капли черной крови.
Шесть дней остается Король своим собственным узником, спит на соломе, питается хлебными корками, ни с кем не видится. Рыцарь, коему вверена забота о Короле, докладывает, что тот почти не шевелится, встает лишь затем, чтобы перейти к противоположной стене, где и садится, понурясь. Он попросил принести ему корону, которую носит, точно веригу. Порою Король снимает ее, чтобы прибить слабым ударом крысу. Глаза Короля, когда он их открывает, кажутся над впалыми щеками необычно большими. Взгляд его пуст, он ни на что не смотрит. Большей частью Король спит.
* * *
На девятый день добровольного заточения Короля некий рыцарь вступил, широко шагая, в главную залу, когда мы там ужинали. Вот его рассказ.
Рыцарь охотился в лесу де ла Рош Соваж, в трех лигах от королевского леса, и там, преследуя оленя, переехал поток и углубился в совсем уж густую и дикую часть леса, где ему трудно стало пробираться между деревьями. Невдалеке о себя рпиметил он маленькую поляну с грубой хижиной на ней. Пока рыцарь подъезжал к поляне, дверь хижины отворилась и из нее вышел мужчина. И рыцарь, узнав в нем Тристана, забросил все помыслы об охоте, пришпорил коня и понесся к нашему замку.
Я сообщил обо всем Королю, и тот, выслушав это известие, нетвердо поднялся на ноги. Опираясь на мое плечо, он покинул свое жалкое узилище и вернулся со мной в королевскую опочивальню.
Завтра, несмотря на слабость, он намерен возглавить отряд охотников и отправиться с ним в лес де ла Рош Соваж.
Постараюсь записать лишь самые важные события этого незабываемого дня.
Король, подкрепленный пищей и сном, но все еще сильно ослабленный девятью проведенными в башне днями, пробудился на заре, отстоял в капелле мессу, позавтракал хлебом и элем и приказал нашему отряду выступить в путь. Если не считать мгновения дурноты, охватившей его, когда он вскочил на коня, Король держался в седле прямо; я дивился возврату его сил, но в то же самое время томился тревожным чувством, что живость Короля вызвана не столько телесной бодростью, сколько неестественным накалом снедающего его нетерпения. В лесу де ла Рош Соваж — лесу Дикой Скалы, названном так за голый утес, возвышающийся на восточной его оконечности, — отряд наш, состоявший из двух дюжин человек, разбился на пары. У каждого охотника имелся слоновой кости охотничий рог, в который ему надлежало трубить, обнаружив первые же признаки присутствия Тристана и Королевы. Я остался при Короле.
По лесу де ла Рош Соваж можно скакать целыми днями и ни разу не увидеть поляны. Местами лес становится так густ, что через него и не проедешь; среди дубов и сосен возвышаются там и сям переплетенные заросли терний с черными шипами длиною в наконечник копья. На гордом, с еще впалыми щеками, лице Короля стали проступать признаки слабости. Сославшись на собственную усталость, я убедил его спешиться и посидеть со мной на мшистых корнях великанского дуба, сквозь темную, колкую листву которого различались лишь маленькие кусочки синего неба.
Пока мы сидели, прислонясь к толстому стволу, бывшая с нами белая ищейка что-то вынюхивала вокруг. Король, откинувшись на ствол, наполовину закрыл глаза. Внезапно ищейка метнулась, преследуя кролика, и исчезла в подросте.
Она была одной из любимейших собак Короля. Он позвал ее, затем со вздохом поднялся и отправился на поиски. Я следовал за ним между стволами, стоявшими столь тесно, что конь здесь никак не прошел бы. Подрост становился все гуще, сквозь него пробивались папоротники, длинные, как клинок меча, и внезапно мы выбрались на полянку. Нам открылась крестьянская хижина — тростниковая крыша, каркас из неокорённых стволов с переплетенными ветвями, замазанными глиной, из-под которой они кое-где проступали.
Король положил ладонь на рукоять меча, и я пошел за ним сквозь солнце и тени полянки к единственному маленькому оконцу хижины.
На устланном тростником земляном полу возлежали в своих мантиях спящие Королева с Тристаном. Оба полностью одетые, в туниках и накидках, они лежали лицом друг к другу, так что губы их разделяло расстояние, не большее ширины ладони. Между ними покоился на одеяле обнаженный меч Тристана. Солнечный луч, проникая в окно, косо тянулся во мгле, ударяя в щеку Королевы, в кончик меча, в плечо Тристана.
Король долго смотрел как эти двое лежат перед ним, мирно дыша. Локон Королевы подрагивал, колеблемый дыханием Тристана.
Я взглянул на лицо Короля, увидел страшное смятение радости и отчаяния и отвернулся.
Приложив палец к губам, Король вытащил меч из ножен и бесшумно обогнул хижину, направляясь к ее двери. Сквозь оконце я увидел, как отворяется дверь. Король, подступив к спящей паре, стоял, глядя на нее сверху вниз, с мечом, воздетым, словно для удара. Затем склонился, осторожно взял меч Тристана, и положил между спящими свой.
Он постоял, вглядываясь в лежащих бок о бок Тристана и Королеву, в солнце на ее щеках, в подрагивание пряди под дыханьем Тристана. На миг у меня возникло странное чувство, что он собирается лечь рядом с ними. Но тут Король повернулся и вышел из хижины на поляну.
Он заговорил, лишь когда мы вернулись к коням. «Любовники лежат нагими», — сказал он. Близкий шорох заставил его резко поворотиться, сжимая рукоять тристанова меча.
Но то была всего лишь белая ищейка, продиравшаяся сквозь подрост, — хвост буйно молотит вправо-влево, вся шкура в репьях.
Любовники лежат нагими: Королева с Тристаном невинны. Между ними меч: истинный знак и символ этой невинности. Тристан с Королевой, став жертвами ревности и злобных наветов, бегут в темный лес, где он охраняет ее, словно брат. Когда она омывается в потоке, Тристан стоит у воды на страже, обнажив меч, озирая лес в поисках грозящей опасности. Ночами они снимают с себя лишь мантии. И меч лежит между ними, пока они спят.
