Комиссар взглянул на Деда, в волнении расстегнул косоворотку.
— Итак, вы хотите нас уверить… — майор обводил кляксу аккуратной рамочкой, — будто немцы шли на все это лишь затем, чтобы, так сказать, опорочить честного патриота?
Было невыносимо видеть эти упитанные, самодовольные щеки, непрошибаемый лоб… Невыносимо! Ленц выхватил у майора из рук перо, вонзил в чернильницу. Сдержался. Терпеливо, сквозь стиснутые зубы объяснил:
— К сожалению, намерения их идут дальше. Подорвать доверие к собранной мной информации.
Старые ходики на гвозде с подвязанной к гирьке обоймой равнодушно разрезали остановившееся время на тягучие дольки тишины.
— Ну вот… — дернулись пересохшие губы девушки, — так и ждала, когда у него черное станет белым… Выкручиваться — это он умеет… Так и ждала…
Но на повзрослевшем, с поблекшими веснушками лице ее Ленц прочел такое облегчение, такую готовность верить ему снова, что вздохнулось полегче, и разведчик взял, наконец, себя в руки.
— Потом, потом! — предупредил он очередной вопрос дотошного майора. — А сейчас прошу вызвать Большую землю. Пусть срочно высылают самолет. — И, совсем уже успокоившись, подмигнул с добродушной укоризной все еще хмурому Деду: — А гостей-то у вас кормят? С утра во рту ничего не было. Если не считать, конечно, партизанского кляпа!
На помощь штандартенфюреру приходит доктор философии
Кляйвист неистовствовал. Умилявший всегда подчиненных своей интеллигентностью и умением сохранять при всех обстоятельствах личное достоинство, он на этот раз так кричал, что в здании звенели окна.
— Никаких оправданий! — выгнал он из кабинета начальника оперативного отдела. — В штрафную роту!
…Что можно сделать, когда тебя окружает бестолочь! Предостерегал ведь, что Ленца попытаются выкрасть, — упустили, тупицы! Теперь, когда тот в лесу, увидит там девчонку и начнет все распутывать… Упустили, ничтожества!
Не оставалось ничего иного как поставить в известность обо всем случившемся генералитет — тягостный долг для контрразведчика, поручившегося своей честью, что сумеет предотвратить утечку секретных данных.
Фельдмаршал выслушал Кляйвиста, казалось, спокойно, но студенистые щеки его дрогнули.
— Узнали о нашей ловушке?! Столько надежд — и все рушится?!. Но как они сумели? Казалось, были закрыты решительно все каналы!
— Экселенц, сейчас не время вдаваться в объяснения, — уклонился от ответа начальник СД. — Задача в том, чтобы и в новой, осложнившейся обстановке найти возможности осуществить намеченный план, заставить русских наступать там, где выгодно нам, а не им.
Но командующий покачал головой, склонился над картой:
— Теперь, зная все, они перенесут удар в незащищенный центр. Необходимо как можно быстрее перевести туда с флангов все наши резервы… — Он придвинул «лягушку» — зеленый телефон, связывавший его по прямому проводу со ставкой.
— Простите, экселенц, — задержал его руку штандартенфюрер. — Но при всей очевидной вынужденности этой меры, она обречет нас на пассивную оборону. Между тем, помимо чисто военной целесообразности, над нами тяготеют и более далекие, общестратегические требования.
Он уже обдумал ситуацию и, чтобы скорее быть понятым, излагал свои доводы подчеркнуто сухо.
— Вам не хуже меня известно, что положение рейха становится едва ли не критическим. Экономические и людские ресурсы под ходят к концу. Время работает против нас. Затяжная оборона — не в наших интересах. Даже если мы и удержим плацдарм — это всего лишь несколько оттянет катастрофу. Только полный разгром данной вражеской группировки может создать перелом в войне, увеличить шансы на сепаратный мир с западом.
— Иными словами, вы предлагаете поставить на карту все?
— Да! Это риск, но разумный. И вот почему. Осуществленные нами меры маскировки и дезинформации исключают полную уверенность противника в том, что он безошибочно ориентирован относительно наших замыслов. В подобной обстановке, согласитесь, сильнейшее влияние на решение должны оказать факторы психологического порядка.
— И что отсюда следует?
— Сумей мы скомпрометировать чело века, информировавшего Советы о нашем «сюрпризе», — и донесение его неизбежно сочтут фальшивкой.
— Даже если оно согласуется с данными войсковой и авиаразведок противника? Те ведь тоже действуют!
— Мой генерал, если русские поверят, что их агент перевербован нами, то любые факты, подтверждающие его правоту, будут также расценены как дезинформация.
— Допустим…
— Мне удалось уже бросить тень на этого разведчика. И я твердо надеюсь начатое удастся довершить.
— Надеетесь… Но каковы основания для подобной надежды?
Кляйвист снял очки, чернеющие из под воспаленных век зрачки смотрели куда-то вдаль, сквозь рыхлую фигуру собеседника.
— Основания? Этот мир слишком вероломен, чтобы в нем оставалось место для доверия к людям. Зная, что ты способен лгать сам, не допускаешь, что кто-то говорит правду. Предавая другого, ждешь того же самого от него. Взгляните на свое окружение, фельдмаршал! Кому даже из близких вам лиц вы могли бы верить безраздельно?
— Но у наших противников несколько иная идеология, штандартенфюрер.
— Нет и нет! Как бы ни различались политические и социальные взгляды, человек остается человеком, всего лишь человеком! И в знании этого — наша сила, досточтимый партайгеноссе, наша надежда на победу.
Фельдмаршал задумался.
— Ну что же, действуйте… Правда, мне все же придется пока подстраховать центр… Но если вам удастся задуманное, мы успеем вернуть резервы на фланги. Желаю успеха, штандартенфюрер!
Цель оправдывает средства
В напряженном раздумье Кляйвист перебирал самые различные варианты, — увы, одни из них были не вполне убедительны, другие требовали слишком длительной подготовки.
Однако, как известно, перенасыщенному раствору достаточно малейшего толчка, чтобы тут же началась бурная кристаллизация. Таким толчком послужила очередная радиограмма из леса. «Бритый» предупреждал, что этим вечером партизаны нападут на штаб одного из карательных батальонов, размещенный в селе Вырубки.
— Цоглих, — вызвал начальник СД адъютанта, — вы уже довели это предупреждение до сведения батальонного начальства?
— Еще не успел, шеф.
— Отлично. Я хочу, чтобы партизанам… удался их налет.
Уши-плавники однорукого поползли вверх.
…Милый верный Цоглих, всей его редкостной работоспособности и прилежания не хватило бы на создание мало-мальски оригинального плана. Так же играет он и в шахматы умеет с педантичным упорством реализовать минимальный перевес, но любая неожиданная комбинация повергает его каждый раз в смятение.
— Вы хотите, чтобы… их налет… чтобы…
— Да, удался! Пусть они захватят помещение штаба и среди прочих трупов найдут тело моего нарочного в портфеле которого окажется бумага примерно такого содержания…
Адъютант читал черновик, уши его, казалось, шевелились.
— Какой ход… Великолепный ход, шеф!
Кляйвист откинулся на спинку кресла, подставил горячий лоб под струю вентилятора. Кажется, все правильно… Цоглих, это олицетворение германского здравого смысла, был прекрасным пробным камнем для рискованных замыслов штандартенфюрера, своеобразным «заземлением» для электрических разрядов вдохновения, рождаемых неутомимым мозгом Кляйвиста. И если даже трезвый Цоглих признает его идею неотразимой…
— Я сейчас же отдам перепечатать это на вашем официальном бланке, — устремился адъютант к двери.
— И позаботьтесь, чтобы с началом партизанской атаки батальон получил приказ отходить. Надо избежать лишних потерь.
— Надо ли, шеф? Чем больше жертв, тем менее очевидна предумышленность операции. Да и часть эта составлена в основном из власовцев и уголовного сброда.
— Тем лучше. Главное, чтобы выполнил свое предназначение мой посыльный.
— Я пошлю его с парочкой сопровождающих, те его и «уберегут».
Кляйвист поморщился. Не всегда следует называть вещи своими именами — это неинтеллигентно…
— Ну хорошо, хорошо. Подберите только на эту грустную роль какого-нибудь штрафника.
— Извините, шеф, но надежнее, если жертвой будет ваш приближенный. Иначе как понять, что вы доверили ему «важный» документ…
— Мой приближенный?… — Кляйвист упер ладони в край стола. — А это мысль… Кому придет в голову, что я пожертвовал своим сотрудником!
Нетерпеливым щелчком пальцев он потребовал список подчиненных.
— Может быть, Венце? — предложил адъютант, доставая из сейфа нужную папку.
— С тем, кто сделал карьеру, стреляя в спину другим, не легко учинить то же самое… Может сорваться.
