Павлов взял сына за руку, повел в ванную, открыл воду, дал кусочек мыла:
— А ну, покажи, какой ты большой, мой руки сам.
Сын стал плескаться под тонкой струей воды, а Павлов, закрыв дверь на шпингалет, достал из кармана золотой патрончик и поднес его близко к глазам. Точно, это золото! Такого же цвета, как слиток, который продали Одинцову. Вот тебе и наследство отцовское! Ишь, Елена Петровна, хранила до поры до времени, а как дочь определила и сама замуж собралась, так и достала из тайничка. Интересно, сколько в этом кусочке? Тяжелый, граммов пятьдесят, не меньше. В том, какой мы с Витькой из песка сплавили, было пятнадцать. И его купили у нас за триста рублей. Значит, за этот могут дать… Батюшки, целую тысячу!
Горло перехватила спазма. Ну и дела! Неужели тысячу? А ведь можно, наверно, и больше. Ведь тот зубодер минимальную цену дал, потому что у него больше денег не было.
— Папа, я уже! — Сын протянул вверх мокрые руки.
— Вот и молодец, умница ты у меня. — Павлов машинально взял полотенце, вытер сыну руки и открыл дверь. — Иди садись за стол, а маме скажи, что я сейчас, через две минуты приду.
Он снова закрыл дверь, сел на край ванны, закурил и лихорадочно затянулся дымом. Интересно, знает про это золото Василий Митрофанович? Не должен знать. Иначе давным бы давно прибрал его к своим рукам. Значит, теща не говорила ему про слиток. Значит, она боится. Как же он оказался на диване? Почему никто не заметил? Не специально же его подбросили. Вера говорит, что у тещи опять желудок заболел. Ну да, и она, как обычно, в халате, который до пяток, прилегла. А слиток возьми и выкатись. И она ничего не заметила, она же полная, а он такой маленький. Тем более что тут пришел Серегин.
Что же мне делать? Говорить или нет про то, что я слиток нашел? При Серегине она спрашивать вряд ли будет, побоится. При Вере тоже, тем более Вера убеждена, что от отца ничего не осталось. И мне она признаться не захочет. С какой стати? Что я ей, сын родной? Она вон замуж надумала и то ничего своему жениху про это золото не сказала. Так тебе и надо, Серегин, Митрофанушкин сын. Но искать слиток Елена Петровна, конечно, кинется, это без сомнения. А мне надо сделать вид, что я ничего не знаю, не видел, не слышал и не догадываюсь. Что пропало? Пулька какая-то? Патрончик? Понятия не имею. Может, Максимка ее куда-нибудь задевал? Вон в полу щелей сколько, вдруг туда закатилась? Пусть ее жених пол перебирает, может, и повезет ему, еще что-нибудь найдет. Интересно, где она золото прячет? Ведь быть того не может, чтобы этот патрончик был единственный. Значит, решено: не признаюсь даже под пыткой. Не видел, не брал, мне это сто лет не надо. И Глазову я ничего не скажу. Он же, паразит, сразу половину потребует. А мне тоже деньги пригодятся, целая тысяча! И продавца я найду сам, не маленький, тому же Одинцову предложу, он за это время как раз свои семьсот рублей от нашего слитка заработает. А я ему тут же второй: будьте любезны, гоните монету. И положу на книжку. Или нет, скажу, что выиграл в «Спринт». Скажу не сразу, а через полмесяца. Сначала привезу для затравки десять билетов, все вместе дома их откроем, будет там по рублю или по трояку. И тут как раз я вспомню, что один знакомый рассказывал, как его двоюродный брат в такую лотерею машину выиграл. А на другой день привезу эту тысячу. И все будет в ажуре, ни один Шерлок Холмс не подкопается.
Вот так-то, Глазов, Бинокль ты рыжий! Пора идти, а то Вера кричит, что картошка стынет.
В половине девятого, когда Вера повела Максимку спать, в коридоре загудел звонок.
— Саша, это мама из кино вернулась, открой.
— Я к бабушке и дедушке хочу, я играть с ними буду! — взбунтовался Максимка и побежал следом за Александром.
Вот чудак, дедушку нашел, подумал Павлов и открыл дверь.
— Внучек, милый ты мой, не спал, дожидался свою бабулю! — Елена Петровна быстро сняла плащ, оставила его на руках у Серегина и, подхватив с пола Максимку, прошла в комнату. Серегин протянул Павлову огромную руку, как всегда, с ухмылкой сжал пальцы, но Александр выдержал это железное рукопожатие.
— Василий Митрофанович, — донесся из комнаты голос тещи, — извините, пожалуйста, опять забыла для вас тапочки купить, совсем закрутилась по дому.
— Ничего, и так хорош, тапки-то сорок седьмого размера нужны, — Серегин протянул три конфетки Максиму. — Держи, парень. Ну, Елена Петровна, хвались обновкой, какую зять привез. — Он сел к столу, откинул крупную гривастую голову.
— Сейчас, Василий Митрофанович. — Она присела перед трюмо и застегнула цепочку. Потом выпрямилась с румянцем на щеках и счастливой улыбкой: — Ну, как?
— Годится! — Серегин жестом хозяина пригласил Павлова, Веру и Елену Петровну к столу, на котором стоял пузатый самовар. — Каждый из нас знает, как приятно получать подарки. А я еще знаю, что их так же приятно дарить, особенно такому замечательному человеку, как Елена Петровна, за счастье и здоровье которой я предлагаю сейчас выпить чаю, поскольку спиртное в вашем доме — гость редкий.
— А мне Саша, между прочим, тоже подарок сделал, — вспомнила Вера и, убежав в спальню, тут же вернулась с платком на плечах.
Серегин изумленно посмотрел на платок, потом на Павлова и перевел взгляд на Елену Петровну:
— Ну, Саня, ты на глазах растешь. Прекрасный подарок. Просто молодец! С учетом твоих молодых лет и твоей зарплаты ты меня сейчас обогнал на полной скорости, честное слово, обогнал!
— Ба, Вера, да ты красавица в нем! Мне будешь давать иногда пофорсить, ладно? — Кудрявцева привстала и потрепала зятя по светлой шевелюре. — Умница, Саша. А деньги откуда? Ведь он же стоит дай бог.
— Он премию получил, мама. И еще Максиму машину купил.
— Тоже ничего, — улыбнулся Серегин. — Пока игрушечную, а там, глядишь, и на настоящую заработает. Верно, Саня?
— Может быть, — Павлов неуверенно пожал плечами. — Но пока нам с Верой нужно твердо на ноги встать. А машина на крайний случай у меня и служебная есть, я от нее устаю.
— Вот видишь, Елена Петровна, какие интересные рассуждения. — Серегин снова налил себе чаю из самовара.
Павлов опустил левую руку на ногу и едва не вздрогнул, почувствовав золотой патрон. Покосился на спокойную, улыбающуюся Елену Петровну. Странно, неужели она ни о чем не догадывается, не вспоминает? Серегин заметил его пристальный взгляд:
— Ты чего, Саня?
— Так, — смутился Павлов, — устал немного.
— Бывает, особенно у вас, молодых, — сказал Серегин. — Быстро вы устаете. Я хочу продолжить свою мысль. Саня сказал сейчас не совсем искренне, что свою машину ему иметь вовсе не хочется. И я скажу, почему он так говорит. Потому, что теперь молодежь неискренняя пошла. Да, неискренняя. Я знаю, что вам, молодым, больше всего на свете хочется. Вам самостоятельности хочется, вот чего. А без денег этой самостоятельности не видать, как своих ушей. Вот и получается, что больше всего на свете вам хочется денег. Много денег. Ведь чем их больше, тем человек свободнее, самостоятельнее: захотел — машину купил, или дачу, или в турпоездку в какую-нибудь там Францию или Японию съездил. А разве вы, молодые, заслужили право на такую самостоятельность? Нет, ни на грош. Это вот мы, я и Елена Петровна, наше поколение, заслужили ее. Мы заслужили, чтобы у нас было много денег. Почему? Потому, что мы — дети войны, мы не участники, а только дети, но это, сами понимаете, тоже чувствительно. Мы голодали, мы холодали, наши отцы с фронтов не повозвращались. А вы все — сытые, одетые, довольные, обученные в разных школах управляться с разными сложными машинами. Так что мы имеем полное право на счастье в первую очередь. А уж вы, молодые, уж вы, миленькие, потерпите, вы подождите, пока мы не насытимся. Я правильно говорю, Елена Петровна? Подтвердите!
Кудрявцева слушала Серегина зачарованно, не шевелясь, а когда он закончил свой монолог, резко поднялась и прерывающимся голосом, взволнованно блестя темными глазами, сказала:
— Василий Митрофанович, я вам так благодарна, так благодарна за эти слова, вы даже представить себе не можете. Особенно за детей войны. Верочка, Саша, вы послушайте старшего и более опытного человека. Ведь он по-настоящему прав. Может, Василий Митрофанович немного погорячился, но ведь это на самом деле: и недоедали, и недосыпала, и отцов не дождались. — Елена Петровна крепко зажмурила глаза, чтобы удержать подступившие слезы, отчаянно покачала головой. Потом села, потерла виски руками и вдруг удивленно посмотрела на них: — Ничего не понимаю. А где мое колечко? Маленькое такое, ну, помните, вы мне его совсем недавно подарили? Василий Митрофанович?
— Может, там, в серванте? — безразлично сказал Серегин, довольный, что Кудрявцева его безоговорочно поддержала, а Сашка и Вера не посмели возразить.
Кудрявцева подошла к серванту, пошарила на полках:
— Знаете, не вижу. Но я точно помню, что еще сегодня днем, до кино, оно было у меня на руке. Постойте, а что я делала перед тем, как вы пришли?
