— Прежде всего, стоит заметить, что я плохо осведомлен о ситуации в Литве и Латвии, — сказал Эдгар, прощупывая почву. — Эстонцы в значительной мере отличаются от литовцев и латышей. Поэтому называть всех прибалтами нерезонно.
— Разве? Но ведь эстонцы представляют собой смесь восточнобалтийских и северных кровей, — заметил вдруг незнакомец.
Менцель прервал его:
— Возможно, вы уже отметили, что эстонцы заметно светлее, чем остальные народы. Поэтому северную кровь можно считать доминирующей. Четверть всех эстонцев можно отнести к чисто северной расе.
— И гораздо больше синих глаз, конечно, мы отметили этот позитивный фактор, — согласился незнакомец.
Разговор прервал еще один вошедший в комнату немец, вероятно, старый знакомый берлинца. Об Эдгаре на секунду позабыли, и он постарался использовать время с пользой, надо было срочно придумать, что говорить и как действовать. Сведений о большевиках было теперь явно недостаточно, хотя именно они больше всего интересовали Менцеля в Хельсинки. Эдгар рассчитал неверно. Его больше никогда не позовут сюда, на карьере можно поставить крест. Зацикленность на собственной биографии ослепила его, заставила думать, что шуршащего в кармане аусвайса на имя Эггерта Фюрста будет довольно. В разговоре были упомянуты расовые признаки эстонцев и основные понятия из произведений рейхсминистра Розенберга, и Эдгар приготовился вступить в разговор. Все же не зря он выучил наизусть названия основных работ Розенберга “След еврея в перемене эпох” и “Миф XX века”, но, упомянув их, тут же испугался, что его могут спросить о содержании; к счастью, Менцель стал явно уставать от своего гостя. Эдгар скрыл вздох облегчения: пожалуй, коснись они более глубоких вопросов расовой теории, он бы не справился. Теперь важно не нервничать. К следующей встрече он подготовится более основательно, найдет людей, знавших рейхсминистра, одноклассников, родственников, соседей по улице Ванна-Пости, приятелей по ревельской мужской гимназии. Он найдет того, кто скажет, что за человек был в юности Альфред Розенберг и какие планы у него могут быть в отношении своей родины. Если он научится думать как Розенберг, он будет знать, какой информации ожидают от него немцы, каковы их истинные интересы. В голове уже кипела работа, внутренние архивы пересматривались в поисках подходящего человека, того, кто знал или мог знать о бежавших из Германии в Эстонию евреях или об эвакуированных в Германию и возвращенных обратно в Эстонию после ухода Советского Союза балтийских немцах. Их не так уж много.
Менцель направился к двери, демонстрируя, что аудиенция закончилась.
— Могу ли я еще немного поговорить с вами, — сказал Менцель и пригласил Эдгара следовать за ним.
В коридоре он выдохнул:
— Герр Фюрст, удалось ли вам собрать сведения, о которых я просил? Я очень жду ваших списков.
Чувство облегчения было настолько сильным, что Эдгар только у двери понял, что взял портфель неправильной рукой, правой. Менцель, казалось, не заметил замешательства Эдгара, а сосредоточился на полученных бумагах. Эдгар приоткрыл рот в поисках свежего воздуха.
— Управление безопасности, отдел Б-IV, отличное место, поздравляю, герр Фюрст. За пределами Талина нужны такие люди, как вы, работы в Hapsalin Außenstelle [6] очень много. Не забудьте сначала сходить в Патарей зарегистрироваться в канцелярии отдела Б-IV, там вы получите более точные указания.
— Герр унтерштурмфюрер СС, можно узнать… — Эдгар откашлялся, — за что такая честь?
— Самые заметные ячейки большевиков уже зачищены, но вы, безусловно, понимаете, как важно провести основательную дезинфекцию, когда речь идет о столь настырном вредителе. А вы можете его распознать, герр Фюрст.
Менцель повернулся на каблуках и ушел в свой кабинет, Эдгар остался стоять на месте. Ему удалось, несмотря ни на что, ему это удалось.
Когда Эдгар вошел в стены тюрьмы Патарей, у него закружилась голова — он был жив, в отличие от стольких других. Он приступит к изучению еврейского вопроса сегодня же вечером. Метровые каменные стены поглотили крики тысяч расстрелянных и замученных, казалось, эти камни сами источают смерть, прошлую и будущую, не знающую разницы в национальностях, правителях и столетиях, но его шаги эхом разносятся по коридорам и направляются в сторону жизни. В отделе Б-IV его тепло приняли, он заполнил бумаги на имя Эггерта почерком Эггерта, знакомых лиц не увидел и почувствовал, что находится в правильном месте. Ему разрешили съездить повидать мать, перед тем как он приступит к работе в Хаапсалуском отделе Б-IV. Работы много, дни будут длинными, сказали ему, но Эдгара это не пугало. Одного он не знал — как сказать об этом Роланду. Было бы хорошо, если бы Роланд тоже пошел работать в полицию, во-первых, у него безупречная репутация, а во-вторых, за ним стоит присматривать, а присматривать, как известно, легче вблизи. К тому же лучше не отправляться в бой без напарника. Роланд умел молчать, и на него всегда можно положиться — Эдгар не сомневался в том, что кузен не выдаст его. Свои вопросы Роланд мог бы задать ему еще в тот момент, когда Эдгар ушел из НКВД и появился на пороге его дома. Попасться на получении взятки было крайне непрофессионально, Эдгар сам это признавал и стыдился. Но Роланд ни о чем не расспрашивал, а просто взял его с собой в Финляндию. На лице у него было все то же усталое выражение, как и тогда, когда Эдгара поймали на продаже пропусков для пересечения границы в погранслужбе эстонской армии, где оба они отбывали воинскую повинность. Тогда Роланд вступился за него, соврал, будто бы им сказали, что пропуска платные, и Эдгар избежал тюрьмы. Роланд считал, что увольнение Эдгара из армии будет и так для мамы достаточно тяжелым ударом, и в этом он, конечно, был прав. В общем, Эдгар рисковал ради Роланда не напрасно: без кузена, его рекомендаций и Финляндии он никогда не заработал бы такой хорошей репутации и никогда не встретил бы Менцеля. К тому же Роланд всегда слушался маму, Розали слушалась Роланда, а его будущая теща слушалась своей дочери. Мама же слушалась Эдгара и очень быстро привыкла к его новому имени, ни о чем не спрашивая. Ей было достаточно того, что она смотрела в глаза Эдгара и видела, что он настроен решительно. Она была счастлива, что, побывав у ворот смерти, он вернулся домой живым и невредимым. Маму надо только убедить в том, что у него все в порядке, а теперь будет и работа. У Эггерта Фюрста все замечательно. Надо только придумать, как заманить с собой Роланда. Мама найдет нужные слова, а если кузен ее не послушается, то мама поговорит с будущей невесткой. Мама ведь хочет, чтобы и у Роланда тоже было хорошее будущее.
1942 Деревня Таара Генеральный округ Эстланд Рейхскомиссариат Остланд
Эдгар стоял на пороге лесной избушки, и рот его открывался и закрывался. Я прочитал по губам имя Розали, руки кузена летали, но я не понимал, почему он говорит о моей любимой. Из приоткрытой двери подул ветер, моя рубашка затрепыхалась, пол потемнел от воды.
— Ты слышишь меня? Ты понимаешь, что я говорю?
Крик Эдгара прилетел откуда-то издалека. Стеклянная банка упала со стола на пол и разбилась, в ней стояли калужницы. Ветром их унесло к стене, к мышеловке. Я смотрел на них. Их собрала Розали, ее пальцы касались моих пальцев совсем недавно. Я дрожал, как лист табака, подвешенный на просушку, меня охватила лихорадка, как будто сердце мое заковали в бочку. После жара от сердца к животу пополз леденящий холод, я не чувствовал больше ни рук, ни ног. Рот Эдгара продолжал открываться и закрываться.
— Ты понял, что я сказал? Ее уже похоронили.
— Вурсти, закрой дверь, дует.
— Роланд, ты должен понять маму и Леониду. Похоронить пришлось тайком, на шее остался след.
— Вурсти, не кричи.
Я взглянул на мышеловку. Она была пуста.
— Какой такой след? — закричал я.
— Остался след! Женщины такие чувствительные, кто знает, что заставило ее совершить этот грех.
Я бросился запрягать мерина.
Ответов на вопросы не было, но факт оставался фактом: Розали умерла. Мать и Леонида встретили меня как чужого, Леонида потуже затянула платок на шее, словно хотела сплющиться и исчезнуть, и стала заваривать корм для скота. Мне здесь были не рады. Мать открыла рот, словно тяжелую дверь, но слов не было. Я попытался вытащить из нее хоть какие-то намеки на то, что произошло и почему, кто приходил и когда, за жиром или яйцами, какие солдаты, их имена. Я не поверил грязным словам кузена, не могла Розали сделать с собой что-то дурное. Взгляд матери запрыгал от моего крика, она приказала мне выйти вон. Я хотел встряхнуть ее, но руки дрожали. Хотел ударить, но вспомнил отца. Он выбрал в жены неподходящую женщину и нес свой крест, не жалуясь и не ругаясь. Я пошел в отца, любовь и меня сделала слабаком, но все же я не хотел, чтобы он вернулся в дом, где сын поднял руку на свою мать, даже ради любви. И я опустил кулак.
— Она опозорила наш дом своим грехом, — прошептала мать.
