Низкий берег Голландии был еще не виден, когда впереди показались заводские трубы и красная крыша белой водонапорной башни. В точке встречи лоцманов патрулировало небольшое чистенькое судно с гигантским государственным флагом на гафеле и № 1 на скуле.
— Только для нас! Королева Юлиана выслала для встречи свой лучший лоц-бот, — пошутил Тулаев, приглядываясь к новому старпому, отдающему распоряжения по приемке на борт лоцмана.
Подход к аванпорту Амстердама Эймейдену, шлюзование, безукоризненные действия лоцманов, буксиров и экипажа танкера все это отвлекло мысли Тулаева от прошлого. Но едва судно набрало положенную скорость в Нордзе-канале, он снова вспомнил о Крокенсе.
Что за человек Крокенс? Тулаев с ним и пятидесяти граммов соли не успел съесть. Отсюда неуверенность в оценке собственных поступков, имеющих отношение к судьбе этого полузнакомого человека. Может, не стоит ему звонить? Оставить все как есть: прошлого не вернешь, а будущего у них нет, и не надо… Ведь не спросишь напрямую, как бы он поступил, оказавшись на месте Тулаева?
Что бы сделал капитан Крокенс, увидев малюсенький сигнал бедствия? Неужели прошел бы мимо? К сожалению, у них такие случаи бывали…
Танкер Тулаева уверенно пронес свое крепко сколоченное тело сквозь узкий пролет разводного моста Хомбрюг и, коротко рявкнув тифоном, пошел вправо, оставляя слева по корме знакомый городок Заандам.
Капитан бывал там несколько раз, выработал определенный ритуал: цветы к подножию памятника Петру I на Даймплац, русский сувенир хранительнице Домика Петра Валентине Блом. Среди полустертых надписей, испещривших стены и потолок Домика, он находил автограф Наполеона: «Для истинно великого ничто не является малым» — и возвращался на судно с чувством гордости за основателя российского флота, которому служил сам Тулаев в меру сил и способностей.
Когда закончились встречи и проводы портовых властей, беседы с агентом и грузополучателями, подписание всевозможных документов, Тулаев снял телефонную трубку и набрал номер Крокенса. Не окажись он дома, Иван Карпович скорее обрадовался бы, чем огорчился.
— Хелло, Джон! Вы ли это? Какими ветрами? Я очень, очень рад! — кричал Крокенс, и Тулаеву стало стыдно. — Где вы стоите? Я немедленно выезжаю за вами. Моя жена и дети горят желанием познакомиться с вами.
На судне Крокенс забыл про голландскую сдержанность и дал волю филиппинскому темпераменту, унаследованному от матери. Восторги, комплименты Тулаеву, дружелюбные улыбки так и сыпались из него, как из рога изобилия.
— Помните, Джон, я спрашиваю у мистера Максака, как же мы откроем подплавившийся сейф? Он плюнул на ладони, взял лом и… раз! Все секретные швейцарские замки полетели ко всем чертям!
— А помните, Антон, как мы первый раз шли к «Атлантику»? Невольно думалось: как ахнет! Не успеешь спеть «Легко на сердце от песни веселой»…
Они мчались в машине вдоль безлюдного нагромождения портовой техники по автостраде, а мысли их столкнулись в одной точке Атлантического океана…
Загородный дом Крокенса утопал в цветах. Они привораживали взгляд к палисаднику и к широкому окну нижнего этажа, заставленному цветами в горшочках. Сквозь окно, как в телевизоре, объемно виделась гостиная. Зато окна верхних помещений, в которые заглянуть невозможно, были плотно зашторены.
Тулаев слышал легенду, что со времен кровавого правителя Нидерландов герцога Альбы голландцам под страхом смерти запрещалось задергивать занавески на окнах, чтобы в домах не зрели заговоры против испанского короля. Альба давным-давно сгнил в могиле, а обычай остался. Голландцам нравится держать свои гостиные напоказ.
Мадам Крокенс и сын Альберт усадили гостей за стол. Кругом ни соринки, ни пылинки, в серванте и на книжных полках порядок. Подали легкий коктейль и кофе. На мотороллере примчалась дочь Джудит.
Она извинилась за свой небрежный вид: джинсы и мужская рубашка навыпуск, подпоясанная узким ремешком, — и убежала наверх. Вернулась опять-таки не в платье, а в белых джинсах и ролинге. Вся белая, гибкая, улыбающаяся. Джудит принесла альбом и попросила Ивана Карповича что-нибудь написать на память. Тот подумал и написал: «Дети должны идти дальше отцов. Капитан Тулаев».
— А теперь я повезу вас в ресторан! — весело воскликнул Крокенс. — «Олимпия», «Моби-Дик», «Буканьер» — выбирайте!
Все шло как-то не так. Любезно, но не от души. Тулаева раздражал чрезмерно, театрально веселый Крокенс. В машине он не выдержал и спросил:
— Не могу понять: вы на самом деле счастливый человек, Антон? Или хотите им казаться?
— Джон, истина в вине. Выпьем, и вы поймете. Вам я обязан. Я был разбит, уничтожен катастрофой «Атлантика». Вы вернули меня к жизни, к любимой работе. Фирма высоко оценила героизм ваших моряков, а заодно и мой.
— Хеппи энд! — язвительно воскликнул Тулаев, которого мучительно донимал вопрос: вернул бы Крокенс его, Тулаева, к жизни таким же способом или трусливо провел бы свой супертанкер мимо охваченного огнем «Воронежа»? — Отвезите, пожалуйста, нас на судно.
— Вам не хочется в ресторан, Джон? — спросил Крокенс.
— Нет.
— Хорошо, сэр. По дороге я покажу вам город, нашу картинную галерею…
В музее Крокенс, минуя несколько залов, сразу привел русских гостей к «Автопортрету» Рембрандта. Им повезло. Посетителей было мало, и они оказались одни перед ликом старого, умудренного жизнью художника. Крокенс шепотом сказал:
— Я беседую с ним часами.
Тулаев не мог отвести взор от всепонимающих глаз великого мастера. Они как бы говорили ему: «Не спеши. Не суетись. Верь людям, как веришь самому себе. Человек велик в деле. Никто заранее не знает, на что он способен…»
Иван Карпович догадался, что Крокенс не случайно привел его к своей любимой картине. Нет, с человеком, думающим только о себе, себялюбцем и эгоистом Рембрандт не станет разговаривать часами. Мелкие душонки, приспособленцы, предатели и лжецы не задерживаются в этом зале. Спасибо тебе, великий Рембрандт. Ты снял камень с души капитана Тулаева, и он понял, что за человек этот Антони Бен Крокенс.
А. Миланов
МОНОЛОГ СЕЙНЕРА
Я сейнер. Мне волны помяли бока.Я рыбой пропах от киля до клотика.Но все-таки люди меня, старика,Считают незаменимым работником.Удел моих братьев, мой личный удел —Трал за кормой закрепив потуже,Выслеживать стаи упругих сельдей,Зубатку и пикшу из моря выуживать.Казалось бы, что мне до ваших забот,Товарищи люди? Я вас понимаю!И как вы желаете, я круглый годСтуденые мили на лаги мотаю.Стучит мое сердце стальное — мотор,Едва лишь к причалу прижмешься щекою,Как снова в рыбацкий уходишь дозорИ тянешь капроновый трал за собою.И снова путина, волна за волной.Несется над морем гудок мой осипший.За то, что покоя не знаю давно,Спасибо вам, люди. Большое спасибо!
И. Олейников
* * *
Ходит, ходит море в пляске,Удаль в грохоте слышна.Я гляжу, гляжу с опаской —В плен возьмет меня волна:Хлынет зеленью и синью,Смоет начисто покой,И — тогда я не покинуЭтот праздник колдовской —Превращусь в скалу крутую,Грудь подставлю всем ветрам,Если жизнь начну вторую —Морю вновь ее отдам!
* * *
Оглушен океанским рокотом,Ногами врастаю в палубу.Я еще без матросского опыта,Но никто не услышит жалобы,Что на палубе зыбкой работа,Что устал и промок до костей.Это будни суровые флотаУчат слушать напевы снастей,Напряженных ветрами, как струны,Басовито гудящих в ночи.След в тумане утонет бурунный,Да охрипший тифон прорычит.Пусть грозна неуемность морская,Ванты рвет и корежит металл,Знаю, ждет меня доля мужская,О которой я с детства мечтал.
А. Марков
ЛЕДОКОЛ
Я устал быть ледоколом.Льды… Куда ни глянешь, льды…В беспорядке невеселомТрутся. Треск на все лады!Как хлобыстнет! Как заедетЛьдина — ребра затрещат!Изумленные медведиПодгоняют медвежат!
Что ж вы думаете, черти,Мне не больно? Я — стальной?Вы попробуйте измерьте…Этот панцирь ледянойС головой меня укутал,Ветер кости пронизал!Глохнет сердце в стуже лютой.
Нету силы… Я устал!И зачем моя работа?Заметает снегом путь!— Нет, не так, дружище! Кто-тоУспевает проскользнуть!Не горюй! Не зарастаетНикакой в пространстве след!Видишь: вон за светом — свет,Кораблей большая стаяПодмигнула нам в ответ!
Н. Кайнов
