Н. Кайнов
МНЕ ИНАЯ ПЕСНЬ СЛЫШНА
Надо мной — чужое небо,Африканская луна.Звезды, словно древний ребус,Тишина.Только нет покоя что-то,Словно заблудился я.Чужедальние широты —Неуютные края.Бьет волной залив Гвинейский.Мне иная песнь слышна:В африканском лунном блескеПлещет невская волна.
Е. Богданов
ЧАЙНЫЙ КЛИПЕР
Повесть
ГЛАВА ПЕРВАЯ
1
Есть под Архангельском, в устье Северной Двины — при слиянии двух ее рукавов, Маймаксанского и Кузнечевского, — знаменитые Соломбальские острова, именуемые здесь Соломбалой. И предместье Архангельска, поселок, что расположен на одном из островов, носит то же имя.
На Беломорье Соломбалу знают все — от малого до старого. Известна она и заморским гостям, издавна приходившим сюда на парусниках, — норвежцам, англичанам, голландцам, датчанам, французам… Ни один иностранный вымпел Соломбалу миновать не мог: путь Корабельным устьям к городу Архангельску тянулся мимо нее. И в годы, когда Двина мелела, в Соломбале имелся рейд для стоянки кораблей с большой осадкой.
Славится Соломбала мастерами-корабелами. Судостроительная верфь здесь была заложена осенью в 1693 году по указу Петра Первого. В соломбальской люльке пестовался белопарусный младенец — русский военный флот. Когда Россия стала утверждаться на южных и северных морях как полноправная, самостоятельная морская держава, этот «младенец» показал себя грозным и непобедимым мужем.
В 1826 году корабельный мастер А. М. Курочкин построил здесь первый в России семидесятичетырехпушечный линейный корабль «Азов». «Азов» пошел на Черное море и в следующем, 1827 году отличился в Наваринском сражении. На нем плавали знаменитые впоследствии адмиралы П. С. Нахимов, В. А. Корнилов, В. И. Истомин. Будучи храбрыми офицерами российского флота, сражались они под командованием капитана первого ранга Михаила Петровича Лазарева у берегов Греции в Наваринской битве на грозном линкоре соломбальской постройки.
В этом бою «Азов» уничтожил пять вражеских кораблей.
Соломбальскую верфь обслуживали многие заводы и мастерские — якорные, льнопрядильные, канатные, пековаренные, лесопильные, парусные. Ведь во времена деревянного флота парусное дело было необходимо для кораблестроения!
Не только военный флот получил крещение в Соломбале. По Северной Двине, Белому и Баренцеву морям ходило немало коммерческих и рыболовных парусников. Принадлежали они купцам и рыбопромышленникам. Шхуны, шнёки[1], раньшины, боты бороздили северные широты под русским флагом. Хаживали купеческие корабли и в заграничное плавание, в английские, норвежские, датские и иные гавани. Коммерческие парусники тоже одевались парусами в Соломбале. Купцов и рыбопромышленников обслуживали частные мастерские.
В Соломбале в те времена каждый мог указать дом парусного мастера Зосимы Иринеевича Кропотова. Стоял он не на самом берегу Двины, а в некотором удалении, посреди рощицы из берез и тополей, высаженных прадедами. От реки к дому вел проулок шириной едва ли не в размах рук. По нему, однако, можно было проехать на телеге. К дому вели деревянные мостки в три тесины, уложенные на болотистой луговине со свежей сочной травой. Под мостками спряталась узкая водосточная канава. Она выходила к другой, пошире.
Дом был невелик, а славился он пристройкой, которая была шире и длиннее дома и, в отличие от него, имела не тесовую, а железную, покрашенную суриком кровлю. В пристройке было прорублено десять окон, по пять с каждой стороны, и она сообщалась с жилым домом узкой крытой галереей, по которой, не опасаясь непогоды, ходили налегке летом и зимой.
В доме жили хозяева, в пристройке располагалась мастерская, где шили паруса, обычно называемая парусной. Она принадлежала главе семьи Кропотовых Зосиме.
В прежние благополучные времена дом был многолюден. Кроме Зосимы, тут жили его супруга Аполлинария, зять Иван Пустошный с женой Марией Зосимовной и сыном Егором. Теперь уже Зосиме Иринеевичу стукнуло шестьдесят восемь лет. Жену он похоронил лет десять назад. Спустя год после ее смерти Зосима женился на соломбалке, дочери шкипера, которая была моложе его на двадцать пять лет. Разница в годах была слишком ощутимой. Молодой жене, видимо, пришлось не по душе житье со стареющим Зосимой, и она, поняв свою ошибку, тайком сбежала с рулевым зверобойной шхуны на Мурман и поселилась в Коле. Зосима Иринеевич хотел было отправиться туда, вернуть жену, но, поразмыслив, махнул на все рукой и стал жить один.
А потом погиб на промысле моржа на Новой Земле зять, и остался Зосима с дочерью Марией и внуком Егором, которому нынче зимой пошел семнадцатый год. Дочь вела домашнее хозяйство, а Зосима занимался парусным делом. Поставлено оно было не то чтобы на широкую ногу — работали всего три мастера, но все же заведение Кропотова пользовалось известностью в Архангельске, и многие обращались сюда, если доводилось чинить старые или ставить новые паруса.
Кропотов выполнял заказы рыбопромышленников и купцов, суда которых плавали за границу, а заодно одевал и маломерный архангельский флот. Когда заказов поступало много, он нанимал в помощь постоянно работавшим мастерам швей-соломбалок и платил им поденно.
Старшим мастером в парусной был Акиндин Крюков, пожилой моряк, немало повидавший в жизни. Смолоду он плавал на рыбацких суденках, потом нес пограничную караульную службу в Белом море на фрегате Адмиралтейства, а когда отслужил на военном флоте, то нанялся шкипером на трехмачтовик архангельского судовладельца Антуфьева, что ходил в Норвегию и Швецию коммерческими рейсами.
Однажды на пути в норвежский порт Варде в Баренцевом море парусник попал в сильный шторм. На палубе сорвало с креплений бочки с треской. Одна из них сбила Крюкова с ног. Он удержался на борту только чудом, схватившись за трос. Другой бочкой Акиндину раздробило ниже колена левую ногу…
Пролежав два месяца в Варде в лазарете, Акиндин вышел оттуда без ноги, на деревянной култышке, и с норвежской шхуной, отправлявшейся в Архангельск, вернулся на родину.
Крюков хорошо знал парусное дело и когда предложил Зосиме Кропотову свои услуги, тот охотно взял его к себе в мастерскую.
Среднего роста, широкоплечий и крепкий, не по-северному смуглый, с пышной седоватой шевелюрой и кудрявой бородой, с серебряной серьгой в ухе — «для шику», Акиндин Крюков был по-своему привлекателен и пользовался вниманием одиноких соломбалок, особенно вдовушек. Веселый нравом, большой любитель гульнуть, он в свободное время не задерживался в парусной, где в углу у него имелась койка из парусины наподобие корабельной, а пропадал у своих «сударушек», навещая их по очереди…
Внук Зосимы Егор с малых лет постоянно увивался в парусной возле Крюкова. Мастер любил парня и охотно рассказывал ему о своих морских походах. Старался Акиндин приобщить паренька и к парусному мастерству.
В пристройке всегда было чисто, светло и тихо. Посредине стоял очень широкий и длинный стол-верстак, на котором сшивали материал. Работали больше на сырье заказчиков — хозяева судов привозили свою парусину. Но иногда Зосима закупал ее у купцов и выполнял заказы из своего материала.
2
Начало июля было в Архангельске необычно жарким, с грозами. На левом берегу Двины, где-то под Емецком горели леса, и даже здесь, в Соломбале, душными светлыми ночами припахивало гарью.
После полудня летник[2] притащил кучевые облака. Они медленно плыли в несколько ярусов над Двиной и незаметно превратились в огромную пепельно-сизую тучу. Вскоре молния рассекла потемневшее небо, ударил гром и начался крупный и теплый дождь, перешедший в сплошной ливень.
В парусной мастера Яков и Тимофей побросали работу и стали закрывать оконные створки. Всплеск молнии на миг ослепил Тимофея, и он поспешил стать в простенок, Яков перекрестился и отошел от окна, сказав:
— Боюсь грозы. Рассвирепел Илья-пророк…
Над крышей снова громыхнуло, словно там повернули огромный каменный жернов. Вода за окнами лилась потоками, несла по двору мусор и мелкие щепки.
Акиндин положил поверх серебристого полотнища мерку с делениями и кусочек мела, которыми размечал парусину.
— Худо стало видно, — посмотрев в окно, заметил он. — Вон где туча-то! Весь белый свет застила.
— Гроза в лес не гонит, — отозвался Яков. — Не все робить, можно и отдохнуть под шумок-то. — Он зевнул и повалился в угол, на ворох старой парусины.
