умер, он тоже должен был есть. На воле он сам добывал себе пищу — сухие листья, стволы и ветви деревьев. Но этот огонь, неизвестно когда и кем заточенный в пещеру, следовало кормить из рук… Шанидар подложил в костер сучьев. Затем достал из расщелины в скале прямую тонкую жердь и поднес ее конец к пламени. Движения его были медленны, осторожны. Чтобы конец копья стал твердым и хорошо сохранял остроту, его следовало обжечь на костре. Для этого надо было знать повадки огня, знать, над каким огнем и как долго поворачивать жердь, чтобы ее заостренный конец не сгорел, а только потемнел и приобрел твердость… Копья, которые он делал, хорошо служили охотникам его рода, которые добывали пищу и вступали в бой с чужими людьми, приходившими иногда неизвестно откуда с намерением захватить их места охоты, изгнать всех живущих в этой пещере и самим поселиться в ней.
И если бы Шанидар был, как все другие мужчины его рода, у которых все глаза и все руки (неандерталец не умел считать еще даже до двух), он бы сам стал великим охотником… Но он не мог стать охотником!..
В золотистой пляске огня вдруг появилась усатая голова гигантской кошки с жаркой, как пламя, пастью. Два изогнутых огромных клыка, направленных косо вниз, торчали из верхней челюсти зверя, словно два занесенных для убийства кинжала. Прижав короткие уши, кошка изготовилась для прыжка и, хотя я понимал, что это только видение Шанидара, все мое тело напряглось от страха и ожидания, а лицо и спина покрылись противным холодным потом.
Не знаю, почему саблезубый тигр не убил тогда Шанидара, а только искалечил его. Может быть, он убил и унес кого-то другого. Наверно, и сам Шанидар не знал этого. Но он хорошо помнил лицо молодой косматоволосой женщины, которая склонялась над ним, зализывала его раны и прикладывала к ним жвачку из целебных трав. Эта женщина не покинула его тогда, а выходила и выкормила, потому что была его матерью и не имела в то время других детей. И она повсюду таскала его с собой, потому что он был маленький, живой и теплый и никак не хотел умирать. И она кормила его своим молоком гораздо дольше, чем все другие матери кормили своих детенышей. В этом, наверно, все дело!.. Только когда у нее появился другой детеныш, она перестала замечать Шанидара… И хотя он был уже достаточно большим и сильным, чтобы самому добывать съедобные плоды и коренья, ему редко удавалось съесть то, что он находил. Другие дети тут же набрасывались на него и отнимали добычу. Они подкрадывались с той стороны, с которой у него не было глаза, и ловко выхватывали из его руки пищу, прежде чем он успевал вцепиться в нее зубами.
— Получается, будто он специально отвечает на наши вопросы! — с удивлением сказал Каген.
— Он думает только о том, что касается его жизни, — возразил Александр Петрович. — У него великолепная память и обостренная наблюдательность. Количество мыслей, правда, невелико. Зато каждую свою мысль он обдумывает очень тщательно, долго и по многу раз… Надеюсь, сейчас мы узнаем, почему у него изменились зубы!..
Но именно этого нам узнать не пришлось. Снаружи донесся мощный шум ливня. Ночная тьма перед входом озарилась гигантской молнией, и каменный свод над нами, потрясенный чудовищным громовым раскатом, заходил ходуном. Охваченный первобытным страхом, Шанидар метнулся в пещеру — туда, где находились другие люди…
Так началась гроза. Потоки ливня кружили сорванную вихрем листву. По площадке перекатывались огромные, похожие на всклокоченных мокрых чудовищ, обломанные ветви деревьев. Порывы ураганного ветра, врываясь в пролом, заливали костер каскадами ледяных брызг… И Шанидар вернулся. Ответственность за огонь заставила его преодолеть страх. А может быть, и не только это. Может быть, он относился к огню, как мать к своему детенышу, и просто не мог оставить его в беде… Вобрав голову в плечи, он приблизился к шипящим остаткам костра, схватил последний, еще не погасший сук и побежал назад. Мы последовали за ним…
В пещере было темно. Перепуганные женщины и дети жались друг к другу в самом дальнем углу своего подземного обиталища. С высоты неровного закопченного вековым дымом свода пещеры свисали тяжелые конусы сталактитов — каменных сосулек, образовавшихся в тех местах, где сотни, а может быть, и тысячи лет просачивалась насыщенная известковыми солями вода…
— Что ты здесь видишь, Тькави? — спросил Академиков, которого я вел за руку.
— Женщины и дети сбились в углу. На полу — сухая трава и звериные шкуры, на которых спали… Много костей… И… плохо пахнет.
— Запахи я различаю сам, Тькави… А какую ты видишь утварь?
— Ее немного… Ковшики из черепов. Камни, которыми греют воду. Рубила, скребки…
Шанидар между тем раздувал пламя под сухими ветками, сложенными посреди пещеры. Я выпустил руку ученого. И тут вдруг, когда казалось, что все уже успокаивается, плавный толчок всколыхнул гору. Пол пещеры приподнялся, качнулся и начал уходить из-под ног. Сверху посыпался песок, полетели камни. Вопли ужаса огласили пещеру. Сбивая друг друга, люди кинулись к выходу.
— Землетрясение! — петушиным голосом крикнул Каген. Схватив Нкале за руку, он ринулся в давку. Я — за ними…
— Назад!.. Мы под защитой Системы! — рявкнул Академиков, перекрывая вопли и грохот. — Назад!..
Пыль забивала глотку. Своды тряслись. Огромный сталактит пронесся рядом со мной и, как не взорвавшаяся авиабомба, вонзился острым концом в толстый слой пепла, утрамбованный на полу.
Пещера опустела. Только сбитый с ног полурастоптанный Шанидар, с окровавленным посеревшим лицом, ползал у остатков костра, сгребая тлеющие угольки в костяной ковшик с пучочком сухой травы.
Из глубины пещеры послышался стон. Грохот нового обвала заглушил его, но затем наступило кратковременное затишье, и мы явственно услышали жалобный голос мальчика. Шанидар его тоже слышал. Он стоял на коленях, не зная на что решиться.
Мальчик лежал у стены, придавленный обломком скалы. А мы стояли почти что рядом и ничем не могли помочь.
Шанидар встал с колен. Обрубком руки он прижимал к груди череп с драгоценными угольками.
— Он должен спасти огонь, — без надежды сказал Академиков.
Но Шанидар уже шел на зов. Он нашел мальчика и, упираясь спиною в стену, ногами откатил обломок. Мальчик, качаясь, встал. Шанидар подхватил его и повел к выходу. Отсветы углей, тлеющих в черепушке, которую он прижимал к груди, отбрасывали на потолок громадную смутную тень его головы… Они были
