Майк и взял отгул на весь остаток дня, и отдохнул, но, к несчастью, еще и поделился своей историей о призраке в пилоне со своей подругой последних четырнадцати месяцев Мелоди, и та сперва предположила, что у него случился микроинсульт, потому что так было с одним парнем в интернете. Когда же Майк решительно отверг эту гипотезу – мол, нет, он видел и слышал то, что видел и слышал, – она ответила, что ему нужно к мозгоправу, он эмоционально закрыт, мало того – в спортзале есть парни и пожарче, которым хочется с нею переспать, а в глубине души она всегда знала, что с ним что-то не так, потому-то и не отказалась от собственной квартиры. Он согласился с тем, что, возможно, тут она права, и ей, наверное, лучше будет спать в спортзале с парнями пожарче. Подругу тем самым он потерял, зато обрел лишний свободный ящик в комоде, треть штанги для вешалок в шифоньере и все три полочки для шампуней в душевой, поэтому разрыв сердце ему не слишком-то и надорвал. Как только она ушла, Майк осознал, что ему нисколько не сиротливее, чем с нею в одной комнате, и стало немного грустно от того, что грустно ему не больше. В общем и целом это оказался плодотворный выходной.
На работу он ходил уже неделю и как раз висел среди балок под проезжей частью, когда призрак явился ему вновь.
– А знаете, – тихонько произнесла она, и ее голос достиг его слуха, не успела она возникнуть, сидя на балке у него над головой, – когда строили этот мост, под ним натягивали сетку безопасности.
Майк уцепился покрепче за страховочные тросы и подергал их, удостоверяясь, что они надежно закреплены, прежде чем отозваться.
– Хренассе, – произнес он.
– Когда работник падал и его ловило сетью, говорили, что он вступил в клуб “На полпути в ад”. Мне кажется, я тоже в этом клубе состою.
Говорила она с акцентом, но не с сильным, и в этот раз на ней было черное платье с белым кружевным воротничком. Волосы она забрала назад и сколола в узел, и в них вновь был цветок. Майк не знал, что ответить, но заранее готовился к тому, что она появится вновь, – чтоб не изумиться в каком-нибудь неподходящем месте и не сверзиться с моста насмерть. Галлюцинация она или нет, но он полнился решимостью быть к ней готовым. И потому ответил:
– Все эти балки в чаячьем говне. Вы себе платье испачкаете.
– Ах, вы так галантны, но меня уже не затронет huano de la gaviota.
– Вы, значит, испанка?
– Родилась я на испанской почве, это верно, – прямо здесь, в Пресидио, в 1792 году. – Она повела нежным пальчиком в сторону берега Сан-Франциско и форта на нем. – Прошу простить меня – мое имя Консепсьон Аргуэльо. Отец мой был губернатором Верхней Калифорнии, комендантом “Эль Пресидио Реаль де Сан Франсиско”.
– Приятно с вами познакомиться, – ответил Майк. Он не потянулся пожать ей руку – или даже поцеловать ее (а казалось, именно это ему и следует сделать, раз она так чопорна и прочее), – но сам он висел в двухстах футах над водой, а она сидела от него в добрых двенадцати футах, и если бы подплыла к нему, он бы, наверное, совсем рассудок потерял, поэтому Майк как бы поклонился – кивнул вообще-то. – Я Майк Салливэн, крашу мост.
– Ах, мне бы следовало догадаться по вашему ведерку с краской и вашему лихому рабочему облаченью, – ответило привидение. – Позволите ль поблагодарить вас за то, что поддерживаете красоту нашего моста? Мы все очень это ценим, сеньор Салливэн.
– Мы? – переспросил Майк. Он еще не до конца примерил на себя мысль о том, что разговаривает с одним привидением; и уж подавно не был готов к тому, что станет жертвой группового одержания.
– На мосту нас множество.
– Как так? – спросил Майк.
– Это место между местами, и таковы же мы – между местами.
– Не, – сказал Майк. – Почему именно вы тут?
Она вздохнула – легкий и призрачный вздох, тут же потерявшийся на ветру, – и рассказала ему.
Пусть нога моя никогда не ступала на земли Испании, воспитали меня настоящей испанской дамой – Калифорния была тогда в испанском владении. Жила я в роскошном губернаторском доме в Пресидио, и моя мать следила за тем, чтобы носила я новейшие модные наряды из лучших тканей, выписанные из Мадрида. Грамоте меня учили монахи и монашенки из Миссии, а светскому обхождению – моя мать, поэтому, несмотря на то что жили мы на самой дикой окраине Испанской империи, жизнь моя трудна вовсе не была. Почти все свое время я проводила у нас в доме и садах, его окружавших, среди солдат и священников, а в поселение Ерба-Буэна и носа не казала. Но когда мне исполнилось пятнадцать, через Золотые Ворота к нам зашел русский корабль: их старший офицер граф Николай Резанов хотел запастись провиантом для русской колонии в Ситке, которая голодала.
Отец мой принял графа с величайшей учтивостью, и тот провел у нас в доме не один вечер. Моя мать намеревалась явить русскому, что даже в колониях сохраняются манеры и традиции старой Испании. Устраивали множество званых ужинов с офицерами и их женами. Но даже когда в доме толпились гости, я не в силах была отвести взор свой от графа. До чего же привлекателен и обходителен он был – и одарял нас историями о севере и Японии, куда русский царь отправил его посланником. При нем я даже вздохнуть не смела, поэтому скрывалась в дальних углах, но вскоре убедилась, что всякий раз, когда пыталась я взглянуть на него через всю комнату, дабы упиться образом его, глядел он на меня в ответ, и я ловила его взгляд, и сердце мое ликовало. Не могла скрыть своей любви за кружевным веером, а граф – спрятать своих знаков внимания за учтивыми манерами.
Наконец однажды вечером, целуя мне руку, он передал записку, и я поспешила в кухню лишь для того, чтобы прочесть те несколько драгоценных слов: “Сегодня вечером. В саду. Когда луна взойдет над Алькатрасом”. Он знал откуда-то, что из окна моей спальни виден остров, и после того, как все гости разъехались и в доме давно все стихло, я принялась ждать, наблюдая за луной словно бы долгие месяцы, но не успела она подняться над островом, как в Золотые Ворота молоком в чай влился туман, и ночное небо превратилось всего лишь в серый саван. После этого ждать я больше не могла. Так и не сменив вечернее платье, спустилась в сад, даже не помедлив, чтобы накинуть плащ, но не успел меня охватить озноб, как я увидела его.
– Я не мог ждать, – произнес он. – Туман – я простоял здесь весь вечер.
Я подбежала к нему, затем остановилась, привстала на цыпочки, будто готова была разорваться от воодушевленья. Он привлек меня в объятья и поцеловал. Мой первый поцелуй.
Все следующие недели я жила лишь ради того, чтобы оказаться в присутствии моего возлюбленного Николаши, – да и он тоже стремился ко мне. Измышлял предлоги, чтобы – среди дня объявляться в крепости, а я придумывала поводы выходить из своих покоев, когда он здесь. Даже мельком увижу его днем – и сердце у меня подскакивало и позволяло дожить до вечера, когда вновь удавалось видеть его гостем в доме родителей, и позднее, уже в саду. Но пусть и росла любовь наша, с нею надвигался на нас и призрак времени. Николай приехал установить торговые сношения с испанской колонией, чтобы поддержать бедствовавшие русские поселения на севере, но испанские законы воспрещали колониям торговать с иностранными державами. Невзирая на всю учтивость и расположение свое, отец мой не мог исполнить просьбу графа.
– А если бы я женился на вашей дочери? – спросил Николай однажды за ужином.
– Да, – выпалила я. – Да, отец, да!
Отец мой улыбнулся – и улыбнулась мать, ибо не остались слепы они к нашему взаимному влечению, и когда отец заговорил, мать смущенно улыбалась все время, и я догадалась, что они обсуждали такую возможность еще прежде, чем мысль эта взбрела на ум Николаю.
– Честью будет для меня отдать вам руку моей дочери, но не в моих силах входить в торговое соглашение с Россией – да и не в ваших выступать от имени царя. Однако же если привезете вы мне от вашего царя письмо, в коем тот разрешит ваш брак с Кончитой, тогда, сдается мне, я сумею убедить короля одобрить наше торговое соглашение с вашими колониями. Между тем народ Верхней Калифорнии и Миссии святого Франциска предоставит – из христианского милосердия – вдоволь припасов, чтобы население Ситки могло благополучно перезимовать. Никакой торговли при этом не произойдет, а стало быть, не нарушится и закон. Провиант вы сможете доставить им на обратном пути в Россию за царским разрешением.
