Николай пришел в восторг. Обычно сдержанный и такой горделивый, он вскочил на ноги и закричал “ура”, после чего извинился и раскланялся со всеми сидевшими за столом по отдельности, а затем вновь сел и взял себя в руки.
Я разрыдалась, и мать обнимала меня, пока я плакала от радости у нее на плече.
– Я на какое-то время уеду, – произнес Николай, стараясь успокоиться. – Но даже когда достигну берегов матушки-России, мне предстоит долгий путь через всю Сибирь, пока не доберусь я до Санкт-Петербурга, чтобы добиться у царя разрешения. Быть может, год минет, прежде чем сумею я вернуться.
– Я подожду! – сказала я.
– Царь, вероятно, распорядится, чтобы на обратном пути я завернул и в другие колонии, а путешествовать зимой может быть слишком ненадежно. Если не успею в хорошее время, может пройти и два года.
– Я подожду! – повторила я.
Отец мой улыбнулся.
– Мы все будем ждать, граф Резанов, сколько бы времени это ни заняло.
– Всегда, – сказала я. – Пусть даже это займет всю вечность.
Когда уплывал он из залива, я чувствовала, что мое сердце отправилось с ним, и клянусь – я ощущала, как натягивается между нами струна, даже когда стояла на холме над Золотыми Воротами и провожала взглядом мачты его судна, скрывавшиеся за горизонтом. И я ждала – весь год взбегала на вершину холма, когда бы дозорный ни извещал, что подходит корабль. Два года.
Целые дни проводила я, закутавшись в плащ, чтоб не пронимал туман, глядя в море, думая, что притяну его к себе, если останусь здесь. Я знала, что возлюбленный мой – чувствует ту же самую струну, привязанную к его сердцу, – и по ней доберется до меня над Воротами через океан, домой, ко мне.
Сорок лет ждала я, встречая каждое утро мыслью о нем, а каждый вечер завершая молитвами о нем же, но он так и не вернулся. Не пришло и весточки. Что сталось с ним? Кого он повстречал? Забыл ли он меня? Умерла я монахиней, ибо никого больше себе не хотела, а когда стало ясно, что не вернется он, не дать моему отцу выдать меня за другого можно было, лишь обручившись с Богом. Однако неверной я была женой, ибо принадлежала Николаю, а он – мне, на веки вечные, никого для меня более не существовало, даже Бога.
– Я не слыхал истории печальней, – проговорил Майк, дрожа в своих страховочных ремнях – и не от холодного ветра, дувшего сквозь Ворота. Он протянул к ней ру-ки – обнять ее, утешить.
Консепсьон склонила голову, чтобы скрыть слезы, после чего соскользнула с балки и поплыла к нему.
У Майка затрещала рация.
– Салли! Что там у тебя за херня творится?
Майк забарахтался, стараясь цапнуть микрофон, пристегнутый к плечу.
– Чего, чего, чего? – Он так быстро завертел головой, выглядывая своего коллегу, что с него чуть не свалилась каска.
Радио:
– Я внизу на северном пилоне, футах в ста под тобой. Семь часов.
Тут Майк его заметил. Бернителли, маленький жилистый итальянец, – Берни, как его все называли. Он работал в люльке мойщика окон, подвешенной на тросах в сотне футах над заливом.
– Я в норме, – сообщил Майк рации. – Просто чаек гонял, чтоб на свежую краску не садились.
– Ты пристегнут?
– Конечно.
– Тогда хватит руками махать, лучше держись покрепче. А то я уж думал, ты нырнуть собрался.
– Понял тебя, – ответил Майк. – Извини.
Консепсьон теперь стояла совсем рядом с ним – осязаемая, как сам мост, и ветер трепал платье вокруг ее ног. Пряди темных волос сдувало ей на лицо, и она снова заправляла их за ухо, а потом потянулась коснуться влажной дорожки, оставшейся от слезы у него на щеке. Ее касания он не почувствовал, но от одного этого жеста в груди у него набухла боль, какая-то пустота, и он крепко зажмурился и тут же открыл глаза. Она по-прежнему была рядом, только теперь улыбалась.
– Вы, значит, так и не узнали – и до сих пор не знаете, что с ним произошло?
Она покачала головой.
– Возможно, встретил кого-то другого. Может, царь оставил его в России. Мы расспрашивали о нем, когда бы в заливе ни бросал якорь русский корабль, но никто о его судьбе ничего не слышал. Была ли я дурой – юная девчонка, навеки уцепившаяся за нарушенный обет? Быть может, он все это время притворялся, играя на моем к нему расположении, чтобы отец мой выдал провиант для его колоний. Вот я и пришла к вам – чтоб вы это для меня выяснили.
– И вы ждали двести лет? – Еще не задав вопрос до конца, Майк сообразил, что если болтаешь с духом в двухстах футах над заливом Сан-Франциско, у тебя вообще-то нет права ставить под сомнение чей-либо здравый смысл.
– Вы – первый, кто сумел нас услышать. Иногда нас слышат те, кто собирается прыгнуть, но они не отвечают, а вскорости уже оказываются средь нас. А тогда уж ответы искать поздновато.
– Значит, все, кто когда-либо прыгал с моста, – они еще здесь? Они – как вы, они…
– Не все, но большинство.
Майк попробовал сосчитать в уме: где-то по одному прыгуну в неделю с тех пор, как мост открыли почти восемьдесят лет назад, – это… много.
– Это…
– Много, – сказала она. – А есть еще и другие. Не только те, кто прыгал. Многие другие.
– Многие, – повторил он.
– Мост – это место между, а мы – души, которые не там и не здесь.
– Значит, если я выясню, что случилось с вашим графом, тогда что – вы двинетесь куда-то дальше?
– Есть надежда, – ответила призрак. – Надежда есть всегда.
– Минуточку, пожалуйста. – Майк пауком добрался до матричного сплетения балок, где его не смог бы разглядеть Бернителли, и уже сунул было руку в комбинезон за смартфоном, но тут помедлил. Нельзя же так внезапно: минуло двести лет, а он просто отыщет что-то поисковиком, и ее миссия на этом завершится, сама она упокоится? А если граф ее и впрямь женился на другой женщине? Что, если он ею просто воспользовался, обманул ее?
– Консепсьон, говорите вы по-современному, а про интернет вам известно?
– Прошу вас, зовите меня Кончитой. Да, я слыхала. Мы улавливаем радио в проезжающих машинах, подслушиваем людей, проходящих по мосту. Сдается мне, “интернет” – это какой-то новый способ, придуманный людьми, чтоб быть неприятными друг с другом, нет?
– Что-то вроде. – Майк впечатал фамилию графа в строку поиска и после того, как та высказала предположение, что он написал ее неправильно, пристукнул по кнопке “искать”. За считаные секунды возник результат, и Майк попытался никак не показывать, что именно он вычитывает о поступках графа все эти годы назад. Когда Кончита явилась ему впервые, пока он еще не оправился после того, как чувак в свитерке перемахнул через перила, она его пожалела – дала неделю, чтобы он подготовился к ее повторному появлению. При их второй встрече она предупредила его и сгустилась лишь после того, как он надежно пристегнулся к мосту. Она о нем пеклась. Ей он этим обязан.
Майк покачал телефону головой и сказал:
– К сожалению, искать что-то про вашего графа интернет отправил меня в библиотеку. Может оказаться не быстро. Вы сумеете появиться еще разок?
– Чтобы так вам являться, требуется большая воля, но я вернусь.
– Спасибо. Дайте мне пару дней. Следующие несколько смен я буду работать под проезжей частью.
– Я вас отыщу, – сказала она. – До следующей встречи – и благодарю вас, Майк Салливэн.
В тот же миг она оказалась рядом. Поцеловала его в щеку – и пропала.
Ривера стоял в гостиной женщины по имени Маргарет Этертон, скончавшейся одиннадцать месяцев назад, когда понял, что он не невидим.
– А ну ни с места, сукин сын, или я тебя по стене размажу, – произнес старик, вошедший из кухни, пока Ривера рылся в боковом ящике письменного стола. Ривера подавил в себе инстинкт потянуться к “глоку” на бедре. Вместо этого он посмотрел через плечо на мужчину лет восьмидесяти, всего изогнутого буквой С, – тот наставил на него громадный револьвер.
– Постойте! Я легавый, – произнес Ривера. – Я полицейский, мистер Этертон.
