Ну, дорогой Игорь Владимирович, простите за болтовню, — и даже не поэтическую, а критическую. Это от лучших чувств к Вам и от доверия к Вам. Не сердитесь. Может быть, я и ошибаюсь.
Ваш Г. Адамович
40
Paris, 4 июля 1966
Дорогой Игорь Владимирович
Я написал Вам что-то нескладное о Ваших стихах в «Н<овом> ж<урнале>», а сейчас читал «Мосты» (давно они у меня, но до сих пор не читал!) и восхитился Вами[234]. Как хорошо, как по-своему— и все верно, т. е. в том смысле, что каждое слово найдено окончательно и чему-то отвечает. Все бы должны у Вас этому учиться, п<отому> что Вы «мэтр», хотя Бахрах тут же пишет, что Бунин этого слова не терпел[235], и правильно. Как живете вообще?
Ваш Г. Адамович
41
Paris, 31 дек<абря> 1966
Дорогой Игорь Владимирович
Спасибо за память и карточку. От души желаю Вам в новом году благополучия, здоровья и «творческих успехов», как пишут в СССР. Простите, что не написал вовремя. Что Вы не приехали летом в Ниццу, действительно было очень жаль! Но зато Вы теперь — домовладелец. Не приедете ли этим летом? Е. б. ж.[236], буду искренне рад погулять, поговорить, осмотреть достопримечательности!
О том, что вскоре выйдут мои стихи, я узнал впервые от Вас. Не совсем это верно. Филиппов[237] пока молчит, а Камкину я об этом не писал (у него должны выйти мои «Комментарии», но книгу я еще не составил). Так что «темна вода во облацех»[238]. Поживем, увидим. Как Вам понравился Евтушенко? Я ни разу не слышал его «выступлений», едва ли это хорошо, но человек он очень одаренный. Мне надоело спорить о нем с его противниками вроде Трубецкого, который осаждает меня письмами и упреками. До свидания, дорогой друг Игорь Владимирович.
До лета, — да или нет?
Ваш Г. Адамович
У меня, верно, совсем нет вкуса, п<отому> что Ваша «ужасная» карточка мне очень понравилась.
42
Paris, 1 мая 1967
Воистину Воскресе! — дорогой Игорь Владимирович. От души желаю Вам благополучия и всяческих успехов (в СССР написали бы «творческих»!). Спасибо за добрый отзыв о моих стихах в «Нов<ом> ж<урнале>». Представьте себе, я его еще не получил и Вас, значит, не прочел. В Париже он давно получен, вероятно, произошло какое-то недоразумение. Подожду еще дня три и напишу Гулю.
Очень жаль, что Вы не собираетесь в этом году в Европу, предпочтя стать домовладельцем! Погуляли бы в Ницце, поговорили бы «обо всем и ни о чем». Алданов спрашивал: «будет ли 21-й век?»[239], — я всегда не уверен: «будет ли следующий год?» — и поэтому мне жаль, когда, например, встреча с Вами откладывается.
Всего доброго. Спасибо за память.
Ваш Г. Адамович
43
4, avenue Emilie chez M-mе Heyligers 06 Nice
18 авг<уста> 1967
Я в Ницце приблизительно до 10 сент<ября>.
Но писать можно и в Париж.
Дорогой Игорь Владимирович
Получил вчера письмо (от 9 авг<уста>) будто бы «вдогонку толстому письму»… Но этого «толстого» не получил![240] Объяснение, м. б., в том, что Вы пишете на 8, rue Fred<eric> Bastiat? А номер моего дома не 8, а 7. Однако обычно письма с легкой ошибкой в адресе доходят.
Что мне сказать Вам о трех присланных стихотворениях? («Да, недужится…»[241] и др.). Вы теперь — самый тонкий, самый искусный мастер в нашей поэзии. У вас необычайная, тончайшая, какая-то безошибочная словесная находчивость, — чего нет ни у кого. Я читаю и завидую (по Гумилеву, чувство неизбежное и ничуть не низменное). Но, завидуя, прельщаясь (например — «В Погребалию плыву…»[242]), чуть-чуть все-таки удивляюсь. Вы, конечно, правы в Ваших чувствах и опытах. Без них нельзя ни жить, ни писать. Но, очевидно, я уже не хочу ни жить, ни писать: единственно, чем могу объяснить свое удивление.
Дорогой Игорь Владимирович, надо бы об этом поговорить не в письме, а в Ницце, гуляя над морем, — т. е. это разговор, в котором все само собой сошлось бы и разошлось. Не думайте только, что мое «удивление» хоть сколько-нибудь умаляет мое восхищение. Одно относится к литературе (восхищение), другое — скорей к жизни, ибо что есть истина?
О «Хвале»[243] Вы, конечно, правы. Но об этом тоже надо бы — в Ницце, над морем.
До свидания. Я послал Вам «Единство» (стихи) довольно давно, air mail, а сегодня послал «Комментарии», но обыкновенной почтой. Это — издание Камкина, только что вышедшее.
Пахмус[244] у меня была три раза. Ничего, она довольно мила — и не очень надоедлива. А понимает ли она что-нибудь в Гиппиус и вообще, я так и не уловил.
Как все у Вас, здоровье, труды и прочее? «Над чем изволите работать?» — как спрашивал Алданов?
Ваш Г. Адамович
44
<конец декабря 1967 г.>[245]
Дорогой Игорь Владимирович, шлю самые искренние пожелания к Празднику и Новому году. Спасибо большое за карточку. Вопреки Вашим предположениям, я Вас не забываю (никогда), а если не ответил на письмо, в частности на большое письмо о стихах, то потому, что был заморочен всяческой житейской чепухой. А читал «с удовольствием», как бедный Николай II, и с благодарностью. Как Вы живете, что делаете? Здесь мало нового, кроме смерти Злобина[246] и тяжкой болезни Мамченко[247]. Все понемногу исчезают.
До свидания, дорогой Игорь Владимирович.
Ваш Адамович
45
Paris 8е
7, rue Fred<eric> Bastiat
18 марта 1968
Дорогой Игорь Владимирович
Получил вчера Ваше письмо. Спасибо. Адрес Кантора — 14, rue Nungesser et Coli, Paris 16е. Зовут его — Михаил Львович. Напишите ему непременно. Он очень болен, стар (84 года) — и это удивительный человек,
редчайшей скромности. По-моему, в стихах его именно чувствуется «человек», если даже большого таланта в них нет (но есть своеобразное умение, — правда?).
Мне очень жаль, что Вы не исполнили намерение, — о котором я не подозревал, — написать что-то о моих «Комментариях». Надеюсь, Вы меня достаточно знаете, чтобы говорить, что я не хочу «еще одной статьи». Были статьи Ульянова[248] и Корякова[249], обе лестные, но в обеих все — мимо, в особенности у Ульянова. Вы — другое дело, и сами это знаете.
Вообще, я считаю, что Вам как почтенному профессору надо бы заняться критикой, — хотя бы только о поэзии. Это упрочит Ваше положение как «литературоведа» (не выношу этого слова). По слухам, в Америке царят формалисты и структуралисты. В своей области они могут быть крайне проницательны и интересны, но область их ограничена. «Как сделана “Шинель”». Меня раздражает (давно уже) это название (не помню автора — Эйхенбаум, Шкловский?[250]). Ну не все ли мне равно, как «Шинель» сделана? Сделана — и сделана! Это, кстати, тема для большой статьи[251].
Когда выйдет Ваша книга? Когда Вы соберетесь в Европу? Стихов Ваших в мартовской книжке «Н<ового> ж<урнала>» я не читал по той простой причине, что об этой книжке здесь еще ни слуху ни духу. Разве она вышла?
До свидания, дорогой Игорь Владимирович. Процветайте и пребывайте «на самой сверх-чинновской вершине», как Вы сами пишете. От души этого желаю в надежде на «спасибо сердечное», которое скажет рано или поздно русский народ.
Ваш Г. Адамович
P. S. Что Одуванчик — Иваск? Целый век от него ни слова.
46
Nice
4, avenue Emilia chez Mme Heyligers
21/VIII 1968
Дорогой Игорь Владимирович
Спасибо большое за письмо — и простите, что отвечаю с опозданием. Причин нет, или их слишком много, чтобы все перечислять.
Очень жаль, что Вы не приехали в Ниццу. У меня была на это надежда, правда слабая и смутная. Зачем Вы купили дом? Лучше ездили бы по белу свету и развлекались бы, чем быть американским домовладельцем! Я никак не могу себя в этой роли представить, но в Вас есть что-то хозяйственное и домовитое.
На днях была у меня тут Miss Пахмус, пишущая о З. Гиппиус, ожидается еще Chalsma[252], и из New Haven’a Самарин[253]. Вы всех их, вероятно, знаете. Но между ними и Вами с Одуванчиком дистанция огромного размера. Вижу, что Вы что-то обо мне написали (по Вашему письму), но по-русски, для «Н<ового> ж<урнала>»[254] — и это лучше, чем для американцев. Насколько знаю, у Вас все с ума посходили с формализмом и подсчетом, сколько в какой строчке гласных и что это означает. Вероятно, это влияние Якобсона. Между прочим, недавно я был на французском собеседовании о русской литературе в Cerisy, на севере Франции, целую неделю. Там было два профессора из Англии, очень удивлявшихся этому американскому поветрию. Конечно, формалисты кое в чем правы, и, как реакция на Скабичевского или Айхенвальда, они — явление законное. Но только в этих пределах, по-моему. «Как сделана “Шинель”». Мне все равно, как она сделана: сделана — и сделана.
