Он говорил с истинным красноречием и упоением, и когда шлепнулся в конце концов на пол, Вигрэм хлопнул его по плечу с одобрением: браво, старина!
Джеффри молчал и чувствовал себя очень неловко. «Чонкина, Чонкина!» Маленькие женщины принимали скромный вид, закрывая лица длинными рукавами кимоно. Служанка раздвинула стены-ширмы, отделявшие соседнюю комнату, точную копию той, в которой они сидели. Пожилая женщина в зеленоватом кимоно сидела там молча, с видом строгим и достойным.
На минуту Джеффри подумал, что произошла ошибка, что это тоже гостья, потревоженная во время спокойного размышления и оттого негодующая.
Но нет, эта римская матрона держала на коленях белый диск «самисена», род местного банджо, по которому она ударяла широкой белой костяшкой. Она, прежде гейша, была теперь оркестром.
Шесть маленьких мотыльков построились перед ней и начали танец, не западный, со свободными движениями членов, а восточный, танец бедер с перемещениями рук и ног. Они пели резкую, прерывистую песню без всякого сколько-нибудь заметного соответствия аккомпанементу, наигрываемому серьезной дамой.
«Чонкина, Чонкина!» Шесть фигурок склонялись вперед и назад. «Чонкина, Чонкина! Гой!» Резким криком внезапно оборвались песня и танец. Шесть танцовщиц застыли, простирая руки, в разнообразных позах. Одна из них сбилась с круга и должна была уплатить штраф. Она сняла широкий вышитый шарф. Он был отброшен в сторону, и хриплая песня зазвучала снова.
«Чонкина, Чонкина! Гой!» Та же девушка ошиблась опять; и с легким шуршанием великолепное красное кимоно упало на землю. Она осталась в красивом голубом нижнем кимоно из легкого шелка; все оно было бледно расшито изображениями вишневых цветов.
«Чонкина, Чонкина!» Круг за кругом та же игра, и ошибалась то одна девушка, то другая. У двух уже была обнажена верхняя половина тела. На одной оставалось что-то вроде вязаной белой нижней юбки, грубой и в пятнах, обернутой вокруг бедер; на другой — короткие фланелевые панталоны типа мужского купального костюма, окрашенные в цвета Британии, подарок какого-нибудь матроса своей возлюбленной. Обе были молоды. Их груди были плоски, лишены формы, и на желтой коже их лиловые соски казались какими-то ядовитыми ягодами. Желтая кожа у горла и шеи резко граничила с линией пудры. Шея и лицо были покрыты сплошным белым слоем. Это производило сильный эффект: казалось, тело потеряло под ножом гильотины свою настоящую голову и получило дурно сделанную замену ее из рук хирурга.
«Чонкина, Чонкина!» Паттерсон придвинулся ближе к исполнительницам. Его красное лицо и похотливая улыбка были образцом того, что он назвал предвкушением наслаждения. У Вигрэма вялое лицо стало бледнее обыкновенного, глаза выкатились, губы раскрылись и отвисли, и смотрел он, как в гипнотическом трансе. Он прошептал Джеффри:
— Я видел танец живота в Алжире, но это побьет все, что угодно.
Джеффри из-за облаков табачного дыма наблюдал эту дикую фантасмагорию как видение сна.
— Сорвите это! Сорвите это! — кричал Паттерсон. — Не бойтесь, мы знаем, что там!
«Чонкина, Чонкина!» Танец стал еще более выразительным не в смысле искусства, но животности. Тела тряслись и изгибались. Лица искажались, чтобы выразить экстаз чувственного наслаждения. Маленькие пальцы сплетались в нескромных жестах.
«Чонкина, Чонкина! Гой!» Девушка в узких панталонах ошиблась опять. Она сбросила их с выражением стыдливости, подчеркивающем бесстыдство. Потом, в уродливой наготе, встала в позу посреди группы отрицанием всех канонов эллинской красоты.
Джеффри видел до сих пор обнаженных женщин только идеализированными в мраморе или на полотне. Тайна Венеры была для него, как для многих мужчин, недоступной Меккой, возбуждавшей благоговение. Он знал только проблески, призраки мягких изгибов, слюдяной блеск кремовой кожи, но не грубый анатомический факт.
Она же казалась огромным эмбрионом, нелепо и безобразно отлитой формой.
«Женщина, — думал Джеффри, — должна быть изящной и гибкой, и оттенок стремительности в движениях должен оживлять тонкость линий». Аталанта была для него идеалом женщины.
Но это создание, видимо, не имело ни нервов, ни костей. Она казалась набитой опилками, начиненным ими мешком из темной ткани. Совсем не было волнистых, упругих линий. Грудь складками падала вниз, как веки, а большой живот выглядывал из-под них своим бесстыдным глазом. Ляжки свисали с бедер, как бока у шаровар, и казались заправленными в ноги, как штаны в гетры. Вывернутые пальцы ног были смешны и отвратительны. Грудь, живот, колени, икры были бесформенны. Ничто в этой фигуре из глины не указывало на нежную заботливость руки Создателя. Она была отлита бездарным ремесленником в минуту невнимательности.
Но она стояла там, выпрямившись и призывая, этот жалкий головастик, узурпирующий трон Лаисы, окруженная поклонением таких почитателей, как паттерсоны и вигрэмы.
«Неужели все женщины безобразны? — пронеслось в мозгу Джеффри. — Неужели видение Афродиты Анадиомены — ложь артиста?» И он подумал об Асако: «Без газового ночного покрова не будет ли она такой? Страшно подумать об этом!»
Паттерсон посадил полуголую девушку к себе на колени. Вигрэм хотел схватить другую.
Джеффри сказал, но никто не слышал его:
— Для меня здесь становится слишком жарко. Я ухожу.
И он ушел. Его жена проснулась и собиралась плакать.
— Где вы были? — спросила она. — Вы сказали, что вернетесь через полчаса.
— Я встретил Вигрэма, — сказал Джеффри, — и пошел с ним смотреть танец гейш.
— Вы могли взять и меня. Это красиво?
— Нет, очень безобразно; не стоит и думать об этом.
Он принял горячую ванну, прежде чем лечь рядом с ней.
Глава VI
Через Японию
Хоть много людей
В больших городах
С сотнями башен,
Но в сердце одна лишь
Дорогая сестра.
Путешественник в Японии прикреплен к определенному избитому маршруту, предписанному ему господами «Кук и сын» и информационным бюро туристов.
Эта via sacra[13] отмечена гостиницами в европейском стиле различного достоинства, назойливыми лавочками, продающими вещицы местного производства, и туземными гидами, разделяющими путешественников на два класса: посетителей храмов и посетителей чайных домов. Одиноких мужчин-путешественников обязательно подозревают в склонности к тем поддельным гейшам, которые поджидают в туземных ресторанах; женатые пары водят в храмы и к тем торговцам древностями, которые предлагают гидам самую высокую комиссионную плату. Всегда составляются маленькие заговоры в ожидании туристов, посещающих страну. Если иностранец склонен к энтузиазму, он восхищен наивностью манер и считает их отражением сердца «счастливого маленького японца». Если он не любит страну, он считает доказанным, что вымогательство и подлость сопровождают каждый его шаг.
Джеффри и Асако бесконечно наслаждались, знакомясь с Японией. Неутешительные опыты в Нагасаки были скоро забыты, когда они прибыли в Киото, древнюю столицу Микадо, где обаяние старой Японии еще сохранилось. Они были счастливы в своей невинности, любя друг друга, легко приходя в восторг, имея возможность тратить массу денег. Они восхищались всем: народом, домами, лавками, тем, что на них глазели, что их обманывали, что их тащили на самые окраины громадного города только за тем, чтобы показать сады без цветов и совершенно развалившиеся храмы.
Особенно увлечена была Асако. Прикосновения к японскому шелку и вид ярких кимоно и красивых вышивок пробудили в ней нечто наследственное, жадность целых поколений японских женщин. Она покупала кимоно дюжинами и проводила часы, примеряя их посреди хора восхищающихся горничных и служанок, специально выдрессированных дирекцией отеля в трудном искусстве восторгаться приобретениями иностранцев.
А потом лавки редкостей! Антикварные магазины Киото производят на наивного иностранца такое впечатление, будто бы он в гостях в частном доме у японского джентльмена, конек которого — коллекционирование. С самыми чистосердечными упрашиваниями предлагаются сигареты и почетный чай, густо-зеленый, как суп с горошком. Подают альбом автографов, где записаны имена самых богатых и образованных людей, посетивших коллекцию. Просят вас присоединить вашу скромную подпись. Потом показывают глазированные глиняные горшки, утварь тибетского храма эпохи Хан. Они уже приобретены для коллекции Винклера в Нью-Йорке, пустячок в сотню тысяч долларов.
Ослабив в госте силу сопротивления, продавец древностей передает его своим мирмидонянам, которые водят его по лавке — потому что, в конце концов, это только лавка. Точно взвесив его кошелек и его вкус, они заставляют его купить то, что угодно им, совершенно как заклинатель заставляет свою публику вынуть именно намеченную карту.
