— Я должен торопиться с собственной свадьбой, — сказал он во время последнего совместного завтрака в Раффль-отеле, — иначе я страшно погрешу против сыновней почтительности.
— Как это? — спросила Асако.
— Дорогая миссис Баррингтон, вы, дочь Японии, никогда не слыхали о двадцати четырех детях?
— Нет, кто они?
— Это образцовые дети, примеры святости, прославляемые за их любовь к отцам и матерям. Один из них проходил ежедневно целые мили, принося воду из известного источника для больной матери; другой, когда тигр собирался съесть его отца, бросился к зверю и закричал: «Нет, съешь меня вместо него!» Маленьких мальчиков и девочек в Японии всегда учат подражать двадцати четырем детям.
— О, как бы я ненавидела их! — воскликнула Асако.
— Это потому, что вы непокорная индивидуалистка-англичанка. Вы утратили чувство единства семьи, которое заставляет добрых японцев — братьев, кузенов, дядей, теток — любить друг друга публично, хотя бы тайно они и ненавидели один другого.
— Но ведь это лицемерие!
— Это социальный закон, — возразил Камимура. — В Японии семья — важная вещь. Вы и я — ничто. Если вы хотите добиться успеха, вы должны всегда держаться вашей семьи. Тогда вы преуспеете, как бы ни были глупы сами по себе. В Англии же семья, кажется, служит только для того, чтобы было с кем ссориться.
— Я считаю, что родные должны быть лучшими друзьями.
— В некотором смысле это так и бывает, — отвечал молодой человек. — В Японии лучше родиться без рук и без ног, чем не имея родных.
Глава IV
Нагасаки
Моя мысль с челноком,
Что плывет к островам
В утреннем тумане
От берега Акаши,
Темного берега.
После Гонконга они вышли из полосы вечного лета. Переход от Шанхая до Японии был тяжел и ветер резок. Но в первое же утро в японских водах Джеффри поспешил на палубу, чтобы вполне насладиться радостью приезда. Они приближались к Нагасаки. Утро было туманно. Небо казалось перламутром, а море походило на слюду. Серые острова внезапно выступали и исчезали, фантастичные, как духи-хранители Японии, представители этих мириад шинтоистских божеств, оберегающих империю. Внезапно из-за утесов одного из островов выплыл рыбачий бот, скользя с молчаливым величием лебедя. Челнок был низок и узок, сделан из какого-то светлого дерева, посреди поднимался высокий парус, как серебряная башня. Казалось, что это душа заснувшего острова покидает его для путешествия в страну снов. Туман рассеивался, медленно показались еще острова и еще лодки. Некоторые проплывали у самого парохода, и Джеффри мог видеть рыбаков, фигуры карликов, работавших веслами или сидевших на корточках в глубине лодок; они напоминали о Нибелунгах, ищущих золото Рейна. Он мог слышать, как они окликали друг друга странными голосами, резкими, как крики морских чаек.
Асако вышла на палубу и подошла к мужу. Волнение от возвращения в Японию победило ее любовь к утреннему сну. Она надела пальто и платье из саржи цвета морской волны. Плечи были укутаны накидкой из соболей, но голова не покрыта. Может быть, инстинкт, унаследованный от многих поколений японских женщин, никогда не покрывающих головы, заставлял ее не любить шляп и, насколько возможно, избегать их.
Солнце было еще в тумане, но вид открылся до высоких гор на самом горизонте, куда и направлялся пароход.
— Смотри, Асако, Япония!
Она не смотрела вдаль. Ее глаза были прикованы к изумрудному островку в полумиле от парохода или даже ближе, настоящей жемчужине моря. Конический холм, густо поросший деревьями, возвышался футов на двести. На самой вершине виднелись груда скал, похожая на развалины крепости, и растущая над гребнем утесов одинокая сосна. Ее ствол был овеян всеми морскими ветрами. Ее длинные обвисшие ветви, казалось, хватали воздух, как руки ослепленного демона. Было что-то почти человеческое в выражении бесплодного стремления, патетическом и вместе с тем нелепом: Прометей среди деревьев. Джеффри уловил взгляд жены, направленный на подошву островка, где темные утесы, понижаясь, приводили к морю. У миниатюрного залива он увидел узкую полоску золотистого песка и на ней красные ворота: два столба и две перекладины, нижняя — между столбами и верхняя — положенная на них, обе выдающиеся в стороны. Это простейшее архитектурное сооружение странно поражало. Оно превращало лесистый остров в жилое место, придавало ему очарование и, казалось, объясняло смысл соснового дерева. Место было священным обиталищем духов.
Джеффри прочел достаточно, чтобы сразу признать ворота за «тории» — религиозный символ в Японии, всегда указывающий на соседство святыни. Это особенность страны, так же часто встречающаяся в ней, как распятие в христианских странах.
Но Асако, видевшая в первый раз красоту родной страны и не заботившаяся о темных облаках археологических изысканий, трижды хлопнула в ладоши в полном восхищении; а может быть, она бессознательно повиновалась обычаю своей расы, которая так призывает своих богов. Потом движением чисто западным она обвила руками шею мужа, целуя его и отдаваясь всем своим существом.
— Милый Джеффри, я так люблю вас, — прошептала она. Ее темные глаза были полны слез.
Пароход шел узким каналом, похожим на фьорд: с обеих сторон были лесистые холмы. Леса зеленели весенней листвой. Никогда Джеффри не видел такого разнообразия и густоты растительности. Каждое дерево, казалось, отличалось от своего соседа, и склоны холмов были покрыты теснящимися толпами деревьев. Здесь и там потоки горных цветущих вишен, пробивались среди зелени, подобные грудам снега.
У подошвы лесов, у обреза тихих вод гнездились селения. Были видны только крыши, высокие, коричневые, соломенные крыши с линиями ирисов, растущих на их гребнях. Эти туземные домики казались робкими животными, скрывающимися в тени покровителей-деревьев. Казалось, когда-нибудь нахальный гудок парохода может заставить их спрятаться опять в лесные чащи. Не было признаков жизни в этих затопленных лесом селениях, где спор между топором дровосека и первобытной растительностью еще не казался решенным. Жизнь там была, но скрытая под роскошным покровом растений, скрытая от взоров случайного прохожего, как жизнь насекомых. Только со стороны моря, там, где дома теснились под стеной из циклопических камней, и в гавани, где длинные, узкие лодки с острыми носами, пиратского образца, были вытащены на берег, те же маленькие, похожие на гномов люди, откровенно показывая темное нагое тело, пилили, стучали молотками и чинили сети.
Пароход скользил теперь по фьорду, направляясь к облаку черного дыма впереди. Прошли мимо не узнанного Джеффри серого католического собора в итальянском стиле, памятника старинной христианской веры в Японии, насажденной святым Франциском Ксавье четыре сотни лет тому назад. Якорь бросили у острова Дешима, теперь соединенного с берегом; там, в века недоступности Японии для иностранцев, позволено было пребывать голландским купцам в полном, но выгодном для них рабстве. Дешима вырос теперь в целый японский город, значительность которого поддерживается его гаванью; в ней шум и дым доков Мицубиси предупреждает романтически настроенных путешественников о современной индустриальной жизни новой Японии. Днем и ночью разгораются огни в печах, и десять тысяч работников заняты постройкой военных и торговых судов для Британии.
Явились на борт карантинные чиновники, маленькие, темные люди в мундирах, нелепо важные. Затем пароход был осажен роем длинных примитивных лодок, называемых сампанами и описанных Лоти как варварская разновидность гондолы; все они толкали одна другую, привозя на борт торговцев местными товарами, шелком, черепаховыми изделиями, глиняной посудой, иллюстрированными открытками и доставляя путешественников на берег.
Джеффри и Асако были на берегу одними из первых. Момент прибытия на японскую землю принес неприятное разочарование. Набережная Нагасаки оказалась совершенно похожей на улицу в каком-нибудь захиревшем европейском городке. Глазам представлялся ряд казенных зданий и консульств, выстроенных на западный лад, совсем одинаковых и лишенных изящества. Таможенные чиновники и полицейские подозрительно косились на иностранцев. Несколько женщин, нагруженных детьми и рыночными корзинами, тупо уставились на них.
— О, они носят кимоно! — воскликнула Асако, — но какие грязные и пыльные. Можно подумать, что они спали в них!
Японские женщины действительно придерживались национальной одежды. Но Баррингтонам, высадившимся в Нагасаки, они показались уродливыми, бесформенными и грязными. Их волосы были пыльны и растрепанны. Лица — тупы и неподвижны. Фигуры скрыты в ворохе грязных одежд. Джеффри слышал, что они моются по крайней мере раз в день, но теперь был склонен сомневаться в этом. Или это оттого, что они все моются в одной ванне и их омовения — простой взаимный обмен грязью? Но где же те девушки-мотыльки, что танцуют с веерами среди чашей и блюд?
