— Объявим Ергину конкуренцию!..
Надо сказать, в училище долго никак не набирало разгон техническое и художественное творчество. Были комнаты, руководители кружков, висел ярко написанный примерный план, чем надо бы заняться. Ребята же увлекались в основном спортивными секциями. Но после того, как Дегтярев устроил выставку рисунков Порошкина, начались упорные творческие изыскания…
Галина Андреевна как-то ухитрялась первой узнавать все новости училища и спешила рано утром к замполиту. Сейчас тоже: Илья на порог — воспитательница тут как тут. На лице одновременно и радость, и удивление, и тревога…
— Знаете ли, что-то новое, непонятное творится у нас!
И взволнованно рассказала. У преподавателя по черчению исчез ватман. От художника-оформителя, работающего по найму, «уплыли» краски, кисточки, карандаши. У руководителя оркестра пропали латунные ударные тарелки. Горько отчаивался белый, как лунь, инструментальщик Махоркин: прямо из-под носа его, пока отфукивал густой табачный дым, сгинула коробка надфилей. Вахтерша общежития, нервная старушка, ночь напролет не могла сомкнуть глаз от стука молотков, визга напильников и лобзиков в запертых комнатах…
Илья кинул на стул пальто, шапку и, не дослушав Галину Андреевну, завосторгался:
— Пилят, стучат!.. Только бы не вспугнуть. Пусть уйдут с головой в свои творческие секреты, а потом!..
Мастера и преподаватели требовали от Ильи немедленно пресечь подпольную самодеятельность подростков. Но как остановить стихийное явление, никто не знал. Мастер Парков, например, ночью нагрянул к своим, изъял из-под подушек, матрацев ворох разного инструмента, дощечек, железяк да в наказание заставил мальчишек пять раз обежать вокруг училища. Ну и что из этого вышло? Утром нашел свой шкаф в мастерской открытым. И все, что отнял у ребят, исчезло…
Замполит объявил конкурс технического и художественного творчества, назвал призы и тут же вывесил плакат: «Прогульщики и двоечники в конкурсах не участвуют… Работы авторов, уличенных в порче и хищении казенного имущества, также отвергаются».
В училище привезли полную машину обрезков фанеры, листовой латуни, меди, дюраля; сгрузили березовые, ясеневые, липовые чурки и доски. Стали «изыскателям» выдавать инструменты для тонкой работы.
Ребята каждое утро подбегали к Доске объявлений — узнать, что еще нового появилось по поводу конкурса.
Каждый старался держать в секрете свою задумку. «Творили» и по два-три человека, а то даже целой группой во главе с мастером.
Столяр Коновалов и Петя Гомозов сделались друзьями не разлей вода. Сиживали в столярке с занавешенными окнами, на крючке. Если стучались к ним — накрывали свою работу простыней. Петя частенько мысленно грозил Ергину и Порошкину:
— Ужо погодите, мы вас подковырнем…
И вот наступил долгожданный день подведения итогов. Было воскресенье. Двери актового зала — нараспашку, стулья убраны, расставлены столы; играл инструментальный оркестр. Ребята явились как один; пришли все преподаватели и мастера.
Коновалов с Петей молча ходили по залу. Подойдут к иному макету, посмотрят, послушают, что вокруг говорят, и перемигнутся между собой. Когда все столы были заняты удивительными изделиями, стены завешены картинами, чеканкой и радость творцов, восхищение зрителей достигли апогея, Коновалов шепнул Гомозову:
— Пора, Петро. Настал наш час…
Оба скореньким шагом пробежали по коридору и скрылись в столярке.
Вынесли они на широкой доске что-то объемное, закрытое полотном.
— Не горячись, Петро, — срывающимся голосом говорил Коновалов. — Только теперь нам осталось споткнуться…
Они вошли в зал, поднялись на сцену и поставили на длинный стол перед замполитом свою ношу.
— Посторонись!.. — разворотливо скомандовал Демьян Васильевич.
Петя тянул к розетке гибкий провод. Оба смотрела зорко, чтоб раньше времени не узнали, что там у них спрятано. В зале выключили свет, Коновалов торжественно, с удалью махнул шапкой:
— Расступись!..
Петя щелкнул выключателем и сдернул покрывала со щита. На огромном макете какой-то неведомой земли (так сперва показалось Дегтяреву) вспыхнуло радужное сияние. Реки были выложены разноцветными камешками и так искусно освещены изнутри, что, казалось, мчались, стремились к морям и океанам… Между скал, поперек рек, — белые дворцы электростанций.
Преподаватель Марсов тут же выразил желание заполучить макет Коновалова и Пети в свой кабинет. Он похаживал вокруг стола, сцепив за спиной руки, одобрительным тоном повторял: «Недурно, недурно…» — так любил говаривать на уроке, если ученик отвечал ему на «отлично».
Ергин позавидовал Коновалову, однако, пересилив себя, уважительно глянул в гордое лицо столяра.
— Ну, соседушка, выбил ты искру из моего сердца, выбил… Плямяш, пожми умелую руку Петра.
Когда начали подводить итоги конкурса, завуч принес стопу классных журналов, хотел проверить, нет ли у «творцов» двоек да прогулов. Его остановил замполит:
— Что проверять? Разве были в этом месяце ЧП? — обратился он к залу.
— Не было! — с гордецой отвечали ребята.
— А может, кого-нибудь приводили к директору или ко мне за плохую учебу, недостойное поведение?
— Не было такого! — последовал многоголосый ответ.
— Конкурс продолжается! — Дегтярев переждал восторженные аплодисменты, возгласы. — А что, ребята, неплохо бы иметь в училище уголок боевой и трудовой славы… Да мало ли к чему можно приложить свои руки! Вон и соседний детский сад ждет от нас чудес… Немедленно за дело возьмемся!
Шум, смех, беготня подростков, их возбужденные лица, одобрительные реплики мастеров — все это в тот день горячо отозвалось в душе Дегтярева.
Глава девятая
В круглое оконце самолета АН-2 Илья глядел на заснеженную марь с желтеющим, расчесанным ветром тростником, на извилистые белые ленты реки, обрамленные полукружьями выстуженных прозрачных редок. Ни дороги внизу не видно, ни лыжни, нет и заброшенной избушки людской, и зверь не выскочит на равнину. Снега и снега… Но что-то необъяснимое, родное с детства притягивало взгляд Ильи. Он знал: летом над озерами и речками носились табуны уток, гусей, кружились цапли и коршуны; мари и болота, рощи берез и дубняка раздольно, зазывно зеленели, и каждый раз, летя на самолете, Илье хотелось пройти пешком эту равнину, постоять на высоком мыске у озера, послушать комариный звон тишины…
Игорь Мороков сидел возле Дегтярева и тоже глядел вниз. То и дело он подталкивал плечом Илью, дескать, смотри! Игорь истосковался по дому; раньше хоть раз в неделю прибегал из леспромхозного интерната в деревню. А город от деревни далеко, когда захочешь — не побежишь; как реки закует, только самолетом можно. В последние перед Новым годом дни он не давал покоя Дегтяреву, все надоедал:
— Ну, когда мы полетим? Домой хочу, наверно, тебя не дождусь, удеру один…
Самолет, тарахтя и дергаясь, приземлился на бывшем колхозном поле, подрулил к бревенчатой избе, покрашенной в голубой цвет, и заглох. Илья, не дожидаясь пилотов, открыв дверь, спрыгнул на землю. Мороков подал ему два рюкзака.
— Что, не терпится? — недовольно заметил молодой пилот с вислыми украинскими усами. — Порядка не знаете.
Не слушали они летчика, помчались не к поселку, а в сторону, напрямик домой. Накатанная дорога, блестя на солнце, взлетала на перелески, круто скатывалась на луга и лугами успокоенно вытягивалась стрункой. Слева чернели тальники Амгуны, справа — гряда сопок в седой зелени. Из распадка, тяжко пыхтя и мозгло постукивая колесами, выползал состав платформ с длинными хлыстами. От перестука колес Илья слышал под ногами содрогание земли. Уцелевшие ветки раскачивались из стороны в сторону, словно прощально махали сопкам, где родились. Еще пять лет назад с сопок вывозили толстые деревья, в два обхвата, да все кедры, а теперь тонкомер разнолесный: березу, ясень, осину, лиственницу, пихту…
— Скоро ведь закроют леспромхоз, — глядя на состав с жидкими хлыстами, сказал Дегтярев. — Так что забудь, Игорь, о должности сучкоруба. Нет, это точно: быть тебе на стройке электриком.
Они шли быстро, то и дело оглядываясь назад, — не нагонит ли какая-нибудь машина.
Был тихий день с низким солнцем, с пушистым инеем на деревьях. Путники наперебой вспоминали, как, бывало, целой ватагой школьников спешили из интерната домой и обратно. Лисиц видели; сохатые иной раз злой иноходью неуступчиво пересекали им путь… Вот и теперь из гремучего дудника выскочили три косули и огромными прыжками, неторопливо и высоко взлетая, как в замедленной киносъемке, устремились в густой березник. Мороков бабахнул ртом, Дегтярев пронзительно свистнул. Косули на минуту остановились, быстро глянули на них и опять подхватили, взмахивая белыми, наверно, белее снега, «платочками». Илье и его спутнику подумалось: а не этих ли косуль они встречали в детстве?..
