Как и предполагал Коваленко-старший, городской суд ни в одном пункте не изменил решение районного. Сразу же после короткого, буквально пятиминутного заседания, к Егору, помахивая копией судебного вердикта, подошла ехидно ухмыляющаяся Магда Делоне.
– Ну что, должничок, добровольно расплатишься, или будем заводить исполнительное производство?
– Да пошла ты…
– Ну, тогда жди судебных приставов, – Магда развернулась и подиумной, от бедра походкой направилась к выходу.
«Чтоб ты споткнулась», – подумал Егор, но желание не материализовалось, и удачливая содержанка вышла из зала с гордо поднятой головой.
На рассмотрение Егоровой апелляции старший Коваленко не пришел. К домашнему телефону он не подходил, а мобильный постоянно находился вне зоны доступа. Когда Егору все же удалось дозвониться, отец только поинтересовался, какого числа он собирается переезжать к нему и тут же отключил трубку. А через пару дней на рассвете первого июля Егора разбудил телефонный звонок.
– Здравствуй, сын, – отчужденно и глухо прозвучал в трубке голос отца.
– Доброе утро, – рассеянно-сонно ответил Егор.
– Никакое оно на хрен не доброе. Ты меня извини, но я проиграл все что мог, – ум, честь, совесть и квартиру. Извини, что я прощаюсь в таком состоянии, но по-трезвому у меня язык не повернется с тобой говорить.
Судя, по невнятной дикции старший Коваленко был изрядно пьян. Утренняя дремота слетела с Егора вместе с одеялом, и он торопливо распахнул дверцы платяного шкафа.
– Отец, ты чего?! Я сейчас приеду!
– Поздно, сынок, поздно. Да и приезжать тебе больше некуда. Извини, но я тебя очень сильно подставил. У меня больше нет квартиры.
– У тебя что, пожар? – Егор, держа правой рукой телефон, левой неуклюже натягивал на себя джинсы.
– Хуже, я все проиграл. Я думал, что сумею разгадать систему, но ее нет. Дай мне слово, что ты никогда не будешь играть в рулетку, – голос Анатолия Коваленко с каждым словом становился все тише и словно куда-то уплывал.
– Какая система, какая рулетка?! Отец, ты где? Дома?
– У меня нет больше дома. Дай мне слово, что ты никогда не будешь играть.
– Я никогда не буду ни во что играть. Ты дома?!
– Вот и хорошо. Тогда прости меня за все и прощай.
Телефонная трубка хрипло булькнула, будто в нее плеснули воды, и затихла. Мчась по еще не проснувшемуся утреннему городу, Егор поочередно набирал то мобильный то домашний телефоны отца, но ни один номер не отвечал. Подъезжая к «военному городку», как местные жители называли квартал, построенный специально для отставных военных, он сразу отметил два распахнутых настежь отцовских окна. Потом Егор бесконечно долго одной рукой нажимал кнопку звонка, а другой, срываясь и путаясь в ключах, открывал дверные замки. Наконец, дверь подалась, и на Коваленко пахнуло едкой гарью. Несмотря на открытые окна, вся квартира была затянута кисейно-белесым смогом.
– Отец, ты где?!
И в комнате и на кухне было пусто. Не было не только отца, но и практически никакой мебели. В комнате в металлическом тазике, стоявшем рядом с письменным столом, еще дымился пепел, а пол вокруг был засыпан обрывками каких-то записок. В кухне на краю мойки стояла недопитая бутылка водки, а рядом с ней серебрился пустой блистер из-под димедрола. На дне мойки поблескивал влажными каплями светло-серый наждачный брусок.
– Отец, ты где?
Цепочка крупных ярко-вишневых пятен тянулась по давно немытому полу от мойки к ванной комнате. Уже прекрасно понимая, что именно произошло, Егор потянул на себя единственную оставшуюся закрытой дверь и тут же зажал рот рукой. Отставной майор артиллерии Анатолий Коваленко лежал, закинув голову на задний бортик ванной, закрыв глаза и чуть приоткрыв рот. Скрывавшая его тело вода была похожа на свежевыжатый томатный сок.
– Что ты наделал?
Егор, много лет проработавший оперирующим хирургом, еще со студенческой скамьи привыкший к крови и трупам, при виде беспомощно лежащего в окровавленной ванне отца, совершенно потерял голову. Прекрасно понимая, что отец мертв, и исправить уже ничего нельзя, он отчаянно хлестал его ладонью по щекам, пытался сделать искусственное дыхание, а потом слил воду и перетянул полотенцами изрезанные от локтя до запястья руки. Только через полчаса он вышел из ванной комнаты и позвонил в милицию, «Скорую помощь» и Ольге. Приехавший врач вернул Егора к реальности уколом феназепама, и он до полудня объяснял следователю, каковы были в последнее время его отношения с отцом, как он обнаружил тело, почему слил воду из ванной и зачем накладывал жгуты. Судмедэксперт тем временем флегматично собирал вещественные доказательства: стакан и бутылку из-под водки, блистер от димедрола, лежавший на дне ванны кухонный нож, заточенный не хуже опасной бритвы, разбросанные по полу клочки бумаги, окурки и даже немного пепла из тазика.
– Вы меня в чем-то подозреваете? – отрешенно спросил Егор.
– Пока нет, – с профессиональным безразличием ответил следователь. – Но ваш отец не оставил никакой посмертной записки, а ваши действия выглядят, мягко говоря, неадекватными сложившейся обстановке.
– В моих обстоятельствах, кто угодно станет неадекватным.
– Вот мы и проверим ваши обстоятельства.
Егор чтобы снова не потерять связь с реальностью, едва ли не до крови закусил нижнюю губу.
8
Он окончательно пришел в себя только, когда захлопнулась дверь за молчаливыми санитарами, увозившими в морг тело отца, наглухо застегнутое в пугающий черный мешок. Первым делом он вытряхнул из тазика пепел и замыл подсохшие пятна в кухне и в коридоре. Потом отчистил до операционно-стерильного блеска ванную комнату, принял душ и сменил свою испачканную кровью одежду на отцовский домашний халат.
Ольга еще два дня назад уехала на научную конференцию в Питер и даже самым ближайшим экспрессом могла возвратиться только к вечеру. В широко распахнутые окна врывался горячий дневной воздух, и до ее приезда оставалось не менее трех часов. В косых солнечных лучах золотились мелкие искорки пыли, но убираться Егору больше не хотелось. Он подобрал с пола несколько оставшихся бумажных клочков и сел за письменный стол. Обрывки никак не стыковались между собой, но, даже не складывая из них паззл, легко было догадаться, что оригинальный лист был заполнен какими-то числовыми рядами: 17, 29, 8… 12, 23,36…
– Спортлото какое-то…
Егор сдвинул бумажные обрывки в сторону, открыл верхний ящик стола и тут же резко оторвал руку, словно нечаянно дотронулся до раскаленной сковородки. В ящике на большой пластиковой папке лежала парадная фотография Анатолия Коваленко, перехваченная по правому нижнему углу черной траурной лентой. Егор с минуту смотрел в еще молодые и уверенные глаза отца, потом бережно вынул фотографию обеими руками и поставил по центру стола между старым монитором и треснувшей тарелкой, исполнявшей роль пепельницы. Под фотографией оказался сложенный вдвое лист писчей бумаги. Внутри листа лежала новенькая купюра с портретом Бенджамина Франклина, а сам лист был размашисто исписан неровным отцовским почерком.
«Дорогие мои Егор и Ольга! Простите меня за этот страшный поступок, но по-другому я не мог. Я хотел помочь тебе Егор, но вместо этого проиграл квартиру. Что бы я ни написал в свое оправдание – все будет звучать как бред сумасшедшего. Поэтому позвоните Львовичу, пусть он вам расскажет, с чего все началось. И передайте ему сто долларов – я проиграл спор. Прощайте. Ваш отец.»
Судя по количеству помарок и исправлений, это небольшое прощальное письмо далось Анатолию Коваленко с немалым трудом. Было похоже, будто отставной майор жил последние годы в каком-то своем ирреальном мире: сумел разгадать систему… никогда не играть в рулетку… проиграл квартиру… позвоните Львовичу… Тазик сожженных бумаг и такая страшная смерть… Похоже, работая в казино, отец сам превратился в неизлечимого игромана. Егору на секунду показалось, что он вот-вот сам потеряет связь с реальным миром. Позвоните Львовичу…
Николай Львович Малышев дружил с Анатолием Коваленко едва ли не с детского сада. Они жили в одном доме, учились в одной школе, даже в армии каким-то случаем попали служить в одну часть. После армии пути школьных друзей разошлись: Коваленко поступил в училище ПВО, а Малышев в воздушно-десантное. Но они вели регулярную переписку и несколько раз вместе проводили отпуск. Малышев, имевший стаж службы в горячих точках вышел в отставку раньше, чем Коваленко и сразу устроился в охрану только что открывшегося крупного столичного казино «Коралл», а потом пригласил туда на работу и своего друга. Наверное, уже никто не помнил, почему Колю Малышева еще в школе прозвали Львовичем, но старший Коваленко называл своего друга исключительно так. Егор с детства слышал от отца: надо написать Львовичу, надо позвонить Львовичу, надо съездить к Львовичу. И вот теперь надо позвонить ему в последний раз. Егор, не зная мобильного, набрал с отцовского телефона домашний номер его давнего и единственного друга. На другом конце линии сухо щелкнул определитель, и в трубке потянулась бесконечная вереница долгих гудков. Егор вернул телефон на полочку у кровати и, внутренне готовый к очередной неприятности, осторожно, словно неразорвавшуюся бомбу, вынул из письменного стола ядовито-зеленую папку-конверт. Находившийся внутри «Договор коммерческого займа под залог недвижимости» настолько поразил его своими откровенно-кабальными условиями, что Егор прочитал его два раза подряд. Договор был заключен больше четырех месяцев назад, еще до начала судебного процесса по делу Егора и скандала с настоящим именем Магды Делонэ. Получалось, что Анатолий Коваленко заложил свою квартиру, ещё ничего не зная о постигших сына неприятностях. Легче от этого Егору не стало, но где-то в глубине души подняло голову стыдливое самооправдание. Мол, отец залез в эту финансовую кабалу вовсе не ради меня.
