именно мы друг другу наговорили. Только дело было на балу, я решил позлить Дилана и начал откровенно ухаживать за его возлюбленной. Ну, ты понимаешь – улыбаться, прижать чуть крепче во время танца, шептать на ушко всякие глупости на грани приличий, чтобы она смеялась и краснела, а он злился…
Я кивнула. Эта игра никогда не меняется.
– Я был совершенно уверен, что Джоан его любит, потому танцами и улыбками на этом балу все и закончится. – Алан вздохнул. – Только оказалось, что Дилан был вовсе в этом не уверен. И после того, как я протанцевал с ней второй подряд танец…
Я покачала головой. Вообще-то это уже было на грани приличий. Два танца подряд допускалось танцевать только с женихом после помолвки или с мужем.
– Знаю, – кивнул он. – Говорю же, дурак был. В общем, Дилан швырнул мне в лицо перчатку. При всех.
И замять дело уже не получилось.
– Сейчас я понимаю, что даже после этого все можно было остановить, – в голосе Алана прозвучала горечь. – Если бы сэр Грей…
Сэр Грей? Друг отца?
– …приехавший обговаривать условия поединка, предложил мне извиниться – а он должен был это сделать как секундант оскорбленной стороны – я бы согласился не раздумывая.
Так вот откуда я знаю эту историю. Сэр Грей, видимо, и рассказал. Может быть, и при нас, детях.
– Я не хотел его убивать. Был уверен, что Дилан поставит щит, потом тоже бросит в меня что-нибудь, я легко отобью, на том все и закончится. Я ведь никогда не был бойцом. Только щит он поставить не успел.
Глава 4
Алан надолго замолчал. Я тоже не говорила ничего – да и что тут скажешь?
– Я хотел поехать к его родителям вместе с телом. Понятно, что никакие извинения не помогут, и все-таки так казалось правильным. Думал, убьют – так убьют. Сам виноват. Сэр Грей отговорил. Дескать, кому станет легче, если еще и мои родители потеряют сына. – Он снова горько усмехнулся. – Только отец, выслушав подробности, обозвал меня безмозглым выродком и велел мне убираться с глаз долой. Я и убрался. Совсем.
– А ты уверен… – Я осеклась. – Извини.
Это мне сейчас казалось чем-то чудовищным, если самому отрезать себя от семьи. Я бы простила им что угодно – лишь бы живы были. Алан мог судить иначе. Поэтому не стоит спрашивать, уверен ли он, что правильно понял отца. Задним умом все крепки. Да и… хотел бы – давно вернулся и поговорил бы. Похоже, нашла коса на камень. А может, и возвращался, и пытался поговорить. И незачем бередить старое праздным любопытством.
– Уверен ли я, что он имел в виду именно это?– усмехнулся Алан. – Нет. Но мама всегда говорила, что отец – редкостный упрямец, а я – еще хуже. Я ей пишу время от времени, чтобы знала, что жив-здоров. Может, она и отвечает – только я не остаюсь на одном месте так долго, чтобы дождаться письма.
Алан помолчал.
– Может, оно все и к лучшему. Пятому сыну все равно ничего не светило, а так – лучше, чем наемником.
– «Так» – это как? – поинтересовалась я.
– Странствующим целителем. Сам себе хозяин.
Я вытаращила на него глаза.
– Целителем? Не знахарем?
– Обижаешь, – ухмыльнулся он. – Зелья, конечно, тоже собираю, как без них. Но настоящие, зачарованные, не просто травки. Хотя без травок тоже никак, само собой. При болезни королей, например, хороша вишня, а при долгой хандре – зверобой…
– Но почему? – не удержалась я от любопытства. – Ты мог бы наняться в любую знатную семью, или в любую из столичных лечебниц. Не пришлось бы… – Я осеклась.
– Ходить в латаных штанах? – рассмеялся Алан. – Невелика плата за свободу.
– Свободу?
– Конечно. Нанявшись к какому-нибудь лорду, я стал бы прислугой. Пусть очень дорогой и образованной – но все же прислугой, пусть почти равным— но все же «почти». Тем, кто полностью зависит от жалования и настроения господина. Захочет – заплатит. Захочет – велит прогнать. А так я сам прихожу в замок и спрашиваю, нужна ли помощь целителя. И если нужна – остаюсь. На своих условиях. И ухожу, как только перестаю быть нужным.
Он улыбнулся.
– Может, лет через десять, когда я стану старой развалиной…
Я фыркнула. Лет через сорок – может быть.
– …такая жизнь мне надоест, и я променяю ее на теплый угол и каждодневную похлебку, – продолжал Алан, словно не заметив моего смешка. – А пока— я свободен как ветер, и меня это устраивает. Собственно, потому я так уверенно и напрашивался в попутчики – мне все равно, куда идти. Везде будут больные или раненые… а сейчас так особенно.
– Война же закончилась.
– Ой ли? – протянул Алан. – Очень многие решили под шумок прихватить соседских земель. А теперь хозяева собираются вернуть их обратно – и далеко не все пишут прошения королеве. Да и болезни… в войну желудочный катар кажется мелочью, поболит – и перестанет. А потом оказывается, что совершенно ничего невозможно есть, кроме жидкой каши. И так со всем. Работы хватит, куда бы мы с тобой ни пошли.
– Мы с тобой? – подняла бровь я. – Разве мы уже идем вместе?
– А разве нет? – Он обезоруживающе улыбнулся. – После того как я, можно сказать, душу излил, меня отвергают?
Я почему-то смутилась.
– Дело не в тебе, дело…
– …во мне. Когда так говорят, дело обычно оказывается как раз таки «в тебе».
– Да перестань ты, я вовсе не о том!
– Так и я не о том, – Алан снова посерьезнел. – Ты сейчас не знаешь не только куда идти, но и как жить, и стоит ли вообще жить.
– Да назло им всем не умру! – вскинулась я.
– Для начала – и это сойдет. Но раз тебе все равно куда идти и мне все равно – так давай вместе пойдем все равно куда! И веселее, и спокойней… А там разберешься, что ты хочешь от этой жизни.
Это я и так знаю. Чтобы моя семья была жива, а магистр – мертв. Только…
– … я имею в виду из осуществимого.
– Мысли читаешь? – не удержалась я.
– Нет, у тебя на лице все написано, только дурак не поймет.
А ты не дурак.
– Да и вообще… – Он протянул мне сверток с сухарями. – Еще будешь?
Я помотала головой.
– Тогда пойдем. – Алан вернул еду в сумку и поднялся. – Поищем ночлег.
– Эй, я еще не согласилась!
– Завтра разберемся, на свежую голову, – отмахнулся Алан. Протянул мне руку. – Пойдем. Вечереет, а спать
