Николай обернулся и только сейчас увидел, что туры сдвинулись со своих мест, перенеслись непонятной силой в углы комнаты, вырастая едва ли не до потолка, и сидящие на них лучники начали обстреливать комнату, отрезая путь к двери, к отступлению. Сергей приблизился к Николаю, стараясь держаться середины комнаты, справедливо полагая, что туры не достанут их там. И тут же, как будто читая мысли Сергея, с доски сорвались четыре слона и метнулись по углам, по углам, вытесняя башни, которые сдвинулись вдоль стен, продолжая осыпать людей стрелами.
– Бей их, – прошептал Сергей, – бей же их, что стоишь?
– Да что тут бить… они сами кого хочешь убьют! – Николай метнулся к ладье, две стрелы попали ему в руку, но он успел взмахнуть завизжавшей пилой, подрубить башню, гулко рухнувшую на пол. Сергей бил другую башню, бил неумело, креслом, но тура трещала, и в ней уже появилась пробоина. Со слоном пришлось повозиться подольше, слон был живой, он уворачивался, хлестал своим хоботом, бил ногами, и щепки летели из его круглого брюха очень нехотя.
«Так их, так, – металось в голове Николая, – а то это что же будет? Еще не хватало, с деревяшками какими-то будем считаться… Это они для нас, а не мы для них. Да тут вообще все на земле для нас, вся земля для нас, мы им еще докажем, кто тут царь вселенной, как наши предки доказывали!»
Николай распилил второго слона, отшвырнул от себя несколько пехотинцев и бросился на помощь к Сергею, который уже добивал третью ладью. В комнате оставалось не так много противников, кони вообще не вступили в битву, то ли потому, что были от другой доски, то ли потому, что только одна партия шахмат оказалась живой. Тем лучше, тем проще, не придется рубить их всех, только тридцать две штуки, да их осталось-то… минус четыре коня, четыре ладьи, три слона, уже девятую пешку добиваем, хорошо ей Серега голову проломил.… Кто там еще на доске есть?
И тут он увидел ее. Белую, как будто сияющую изнутри, что странно, с коротко остриженными волосами, что так не шло к ее царственному облику. Она взмыла над доской, тонкая, хрупкая, не верилось, что она может убивать. И Николай закричал, когда увидел сверхоружие. Что-то непонятное, одновременно похожее на пистолет и на арбалет, и это неслось прямо на него. Николай отскочил, королева прыгнула за ним, Николай попытался вспомнить, как ходит королева, ничего не вспоминалось, казалось, что для ее способностей вообще нет предела.
– Серега! Серега, беги, они же… – он хотел крикнуть, что силы неравны, но тут же заметил, как оружие темной королевы обрушилось на голову Сергея, а потом что-то хрустнуло, как будто разбилось яйцо. Кто бы мог подумать, что голова человека окажется не прочнее куриного яйца…
«Теперь они нам покажут, где раки зимуют, – думал Николай, уворачиваясь от белой королевы, – мы же их сколько лет угнетали, играли в них, как в игрушки… Убивали, убивали, а нам за это награды, кубки, а там по доске кровь лилась… А может, еще не поздно договориться? А может, послушают? Главное, сейчас отсюда выбраться, а там уже…»
– Белый флаг признаешь? – он сбросил с себя рубашку, на которой уже не осталось ни одной пуговицы. Королева неслышно скользнула к Николаю, он почувствовал запах дерева, а потом стена сзади как-то некстати уткнулась в лопатку, и в другую лопатку уткнулась другая стена, и они сошлись в угол, и острие сверхоружия замерцало в лучах лампы.
– Не подходи… не смей, – Николай взмахнул бензопилой, – пшла вон! Пшла!
– Это тебе… за Эдуарда, – хрипло прошептала фигура, – сколько раз ты его убил?
«А много, – успел еще подумать Николай, – я-то как радовался, когда короля убивал. Шах-мат, черные выиграли… Интересно, а нашими, человеческими войнами кто играет? А то, может, тоже можно выйти с земли да накостылять ему по шее, чтобы не лез в наши дела… Две мировые, Вьетнам, Афганистан, Ирак, Кавказ, Югославию кровью затопили… Хватит уже. Звездами пусть играется. А мы жить будем. Надо у этой ферзихи спросить, как она это де…»
Оказывается, кровь у человека не черная и не белая, а как у нас – красная, и становится бурой, когда засыхает на обоях…
Наташа посмотрела на улицу – людей не было, машин не было, все как будто вымерло, да и вряд ли кто-то войдет сюда в разгар рабочего дня. Слишком дорогое кафе, сюда приходят по вечерам богатые мужчины и их красивые жены, они заказывают кофе и пирожные, а потом танцуют медленные танцы, Наташа тоже хочет так, но она будет стоять за прилавком, ей нельзя. Иногда кто-нибудь угощает Наташу пирожным или целует ручку, а потом уходит со своей женщиной, и они садятся в машину и уезжают. Потом, когда все разойдутся и часы пробьют девять вечера, приходит директор, он будет считать деньги, а потом…
Что-то застучало на улице, Наташа даже выгнула шею, чтобы посмотреть, как идет лошадь – какая-нибудь праздничная лошадь, благо, пятый день Масленицы, уже и покутить пора. Лошади не было, что-то странное мелькнуло на тротуаре, а потом дверь кафе открылась.
«Ряженые, – подумала Наташа, – ну конечно, ряженые, им сейчас на какой-нибудь карнавал идти… Интересно, кто это такие? Капуцины, что ли? Нет, не капуцины, это…»
Наташа присмотрелась и вскрикнула. То, что она приняла за костюмы, было плотью, жуткой, живой плотью непонятных существ. Их было четверо – двое перламутрово-белых, будто выпиленных из жемчуга, двое аспидно-черных, блестящих, лоснящихся. Высокие – под два метра – статные фигуры в плащах, широкие бедра, узкие острые плечи, тоненькие ручонки, похожие на детали какого-то механизма. Точеные, как будто деревянные лица, но эти деревяшки двигались, подергивали носами, помаргивали, посмеивались чему-то.
Белая женщина – Наташа догадалась, что это была женщина, – положила на прилавок заляпанную кровью тысячу рублей и хрипло скомандовала:
– Четыре чашки кофе… пожалуйста. И пирожное, которое с миндалем. А тебе что, Эд? Тебе же шоколадные нравятся?
Звездоцап
Сиеночи отринув,
Мерцающе-сладкий
Тихой поступью бархатных лап
Ходит-бродит, незримый,
По дальним галактикам
Звездоглаз, звездогрыз, звездоцап.
Звонко цокая лапами,
Коготочками гулкими,
Позабыв о привычных делах,
Вдоль по небу по гладкому
Осторожно разгуливает
Звездогрыз, звездоцап, звездоглаз.
И ничем он не связанный,
И походкою ровно
Он идет, рассекая миры,
Очарованно-сказочный,
Сказочно-очарованный
Звездоцап, звездоглаз, звездогрыз.
И никто не услышит,
Как в удачу поверивший,
Весь кристальный, как будто алмаз,
На высокие крыши
Опускается бережно
Звездоцап, звездогрыз, звездоглаз.
От всевидящих скрыт,
Вечно неумирающий,
Он ничей не хозяин, не раб
Проходящий миры,
По туманам гуляющий
Звездоглаз, звездогрыз, звездоцап.
И походкою гордою
В час полуночный поздний
Над коньками заснеженных крыш
Он летает над городом,
Поднимается к звездам
Звездоцап, звездоглаз, звездогрыз.
Летят большие совы
Летят большие совы,
На небе нарисованные,
Над городом несутся во весь дух,
Летят большие совы,
Крылатые, часовые,
Распугивая полночь гулким – у-у-ух.
Летят большие совы,
По облакам рассованы,
Над городом разбрасывая пух,
Крылатые, часовые,
И гуканьем басовым
Пустоты ночи оглашают – у-ух.
Под гулкий бой часов
Мы слышим крылья сов,
Полночный воздух холоден и сух,
Летят большие совы,
Глазастые, часовые,
И полночь отмеряют громким – у-ух.
Из тёмных из лесов
Влетают в город совы
Без пафоса и лишних показух.
Влетают в город совы,
Крылатые, часовые,
И воздух рассекают гулким – у-у-ух.
Срывают все засовы
С дверей и окон совы:
Не спи, беги на площадь во весь дух!
Ведь там большие совы,
Крылатые, часовые,
Гудят на всю округу гулким – у-ух.
Наш город завоеван
Вовсю – ночными совами,
Не видывали круче заварух!
Прибрали город совы,
Огромные, часовые,
Уснувших поднимая громким – у-ух.
Наш город околдован,
Вот постарались совы,
К их песнопениям никто не глух:
Вовсю старались совы,
Волшебные, часовые,
Прилюдно распевая своё – у-ух!
Луна уже поклевана
Стремительными совами,
Луна, что слаще корок и краюх,
Луну клевали совы,
Крылатые, часовые,
Свой пир сопровождая громким – у-ух.
Весь мир перетасован
Играющими совами,
Кричащими мощнее всех белух,
Тасуют карты совы,
Крылатые, часовые,
Срывая все джекопты громким у-ух.
Коты шуршистые
Закаты быстрые,
