Но Савл не только не искал для себя у христиан никаких временных отличий, но еще должен был при переходе в Христианство отказаться от тех, что имел в иудействе. Сделавшись христианином, он должен был потерять славу первого ревнителя и защитника иудейства, должен был ниспровергать отеческие предания, к которым он привык с детства, должен был разорвать нежнейшие узы родства и дружбы, ибо сродники и друзья его остались в иудействе. Этого мало. За веру в Иисуса Христа ему неминуемо надлежало сделаться предметом ненависти всех фарисеев, всего синедриона, всего народа иудейского.
Савл не был мечтателем, который внушения своего собственного чувства и игру воображения почитает за Божественные вдохновения. Мечтательность энтузиазма происходит или от чрезмерного пристрастия к любимым мнениям, или от меланхолии, или от живого, но необразованного воображения, или от детского легковерия. Савл имел сильное пристрастие, но не к христианству, а к преданиям фарисейским; между тем когда познал истину, то немедленно отверг их раз и навсегда. Его характер не был мрачным. Каким бы опасностям, скорбям, лишениям ни подвергался он в продолжение своего апостольства, при всем том в нем не было ни малейших признаков малодушия, он был совершенно доволен своей судьбой, радовался среди самых страданий. Если он желал окончания своей жизни, то только потому, чтобы скорее соединиться с возлюбленным Спасителем. В этом желании не было ничего нетерпеливого от энтузиазма; потому-то когда он увидел, что для учеников его полезнее, чтобы он оставался в этой жизни, то употреблял все справедливые способы к отдалению ее конца.
Савл имел живое воображение, но как строго оно было подчинено рассудку! Читая его послания, мы находим сильные порывы чувств, но они никогда не выходят за пределы: это невольное излияние сердца, преисполненного любовью к Богу и ближнему. Тем менее можно предполагать в нем легковерия и неосмотрительности. Из одной истории его можно извлечь подобные правила христианского благоразумия. Он постоянно внушал своим ученикам все испытывать, дабы принимать одно доброе, упрекал их, когда они, подобно детям, колебались всяким ветром учения (ср. Еф. 4,14), предостерегал их от ложных откровений и пророчеств, никогда не требовал себе слепой веры, напротив, хотел, чтобы они поступали по убеждению собственного своего ума. Так ли поступают люди с мечтательным характером?
Тем прискорбнее для сердца христианина, когда он находит, что в наши времена некоторые из так называемых христианских философов покушаются чудесное обращение апостола Павла изъяснять естественным образом. И пусть изъяснения их были бы действительно естественны, но, напротив, они таковы, что едва ли бы могли заслужить одобрение самих врагов Павловых – иудеев.
Весьма вероятно, так думают те, которые мудрствуют сверх того, что написано (cp. 1 Кор. 4, 6), будто Савл после смерти Стефана начал сомневаться в справедливости гонения, воздвигнутого на христиан. На пути в Дамаск это сомнение еще более как бы усилилось. «Что, – размышлял он, – если христиане невинны, если правда все то, что они повествуют об Иисусе Христе, если этот Иисус, мной гонимый, есть действительно Мессия? Чего должны ожидать враги Его, чего должен ожидать я? О, если бы Он явился мне и уверил меня в Своей Божественности, я немедленно сделался бы христианином!» Когда душа Павлова была наполнена такими мыслями, вдруг будто нашло облако, ударил гром и Савл, ослепленный молнией, повергся на землю. Поскольку же иудеи почитали гром за некоторый вид Божественного откровения, смысл которого изъясняли сообразно состоянию своего духа, то это естественное происшествие и было почтено Савлом за таковое откровение. Ему показалось, что он видит Самого Иисуса Христа и беседует с Ним, между тем, эта беседа была не что иное, как разглагольствие его с собственной совестью. Решившись же вследствие этого явления обратиться ко Христу, он достигает Дамаска, вступает в общение с христианами и, узнав основательнее святость и чистоту их учения, принимает крещение.
Изъяснение это, сколько ни стараются придать ему вид правдоподобия, никак не может согласовываться с историческими сказаниями о Павловом обращении, основывается на недоказанных предположениях и опровергает само себя.
1. Не согласовывается с историческими сказаниями.
а) Павел свидетельствует, что он слышал голос, говоривший на еврейском языке (см. Деян. 26, 14): это непререкаемая черта действительного разговора с действительным лицом, ибо гром не может говорить ни по-еврейски, ни на другом каком-либо языке – это нелепость! С другой стороны, нельзя утверждать, что Павел размышлял сам с собой на еврейском языке – это также нелепость!
б) Павел рассказывает, что спутники его голос слышали, но никого не видели (Деян. 9, 7). Если под голосом разумеется гром, то слова «никого не видели» будут совершенно лишние, ибо кто, слыша гром, будет думать, что это говорит какое-либо лицо? Если же голос, слышанный Павлом, был такого свойства, что в спутниках его он должен был вызвать представление о лице говорящем, то это верный знак того, что голос этот был членораздельный, сходный с голосом человеческим.
в) Павел весьма подробно описывает явление Иисуса Христа, замечает место и время, когда оно случилось; как было тут не упомянуть ему и о том, что голос, говоривший с ним, выходил из облака? Напротив, он утверждает, что это случилось внезапно в полуденное время, то есть когда небо было совершенно чисто и нельзя было ожидать подобного явления с неба (см. Деян. 9, 3; 22, 6).
г) Когда удары громовые раздаются близко к человеку, то в таком случае звук следует непосредственно за светом, но Павел увидел сначала свет, а потом уже, павши на землю, услышал голос. Если же молния ударила далеко от Савла, то она не могла повредить его зрения.
д) В одном месте Деяний говорится, что спутники Павловы голос слышали (см. Деян. 9, 7), а в другом – написано, что они не слышали слов Того, Кто говорил с Савлом (см. Деян. 22, 9). Такое противоречие останется неизъяснимым, если под голосом будем разуметь гром. Ибо в таком случае «не слышать» – значит просто не слышать, не ощущать слухом, но можно ли вместе и слышать, и не услышать? Однако это противоречие исчезает само собой, когда голос, услышанный Павлом, принимаем за голос членораздельный, ибо спутники могли слышать звук слов и не понимать их значения. Таким образом, о них можно было сказать, что они и слышали голос, и не услышали.
2. Основывается на недоказанных предположениях.
а) Мысль, что Савл перед путешествием в Дамаск начал колебаться в своей приверженности к иудейству, раскаявшись в жестокостях и гонениях, воздвигнутых на христиан, есть произвольная догадка, противоречащая истории. Ибо в каком расположении духа он отправился в Дамаск? Дыша угрозами и убийством на учеников Господних (см. Деян. 9, 1). Это ли признак человека, начинающего приходить к раскаянию? В продолжение путешествия не было случая переменить ему свой образ мыслей. Из вопроса, заданного им Иисусу Христу: Кто Ты, Господи? – видно, что он непосредственно перед тем совсем не думал, как это предполагается, об Иисусе Христе, иначе упрек Спасителя: Что ты гонишь Меня? – тотчас пробудил бы в душе его мысль, что это Иисус, им гонимый.
б) Не более силы имеет и то предположение, что иудеи во времена Иисуса Христа почитали гром за некоторый вид Божественного откровения. Изобретатели и защитники его вместо убедительных доказательств ссылаются на Евангелие от Иоанна (см. Ин. 12, 26–29), но место это без явного насилия над строем речи не может быть почитаемо за доказательство. Ссылаются еще на Иосифа Флавия, но у него громы – только признак присутствия Божия – мнение, по всей вероятности, произошедшее от воспоминания Синайского законодательства, в котором присутствие Божие обнаружилось громами.
3. Опровергает само себя.
а) Предполагается, что Савл был ослеплен и повержен на землю молнией, и в то же время предполагается, что он, поверженный на землю, мог спокойно размышлять сам с собой, задавать вопросы, отвечать, осуждать прежние деяния свои, решиться на перемену своей веры. Не истребляют ли сами себя эти два противоположения? Человек, пораженный молнией, способен ли к таким размышлениям? Опыт показывает, что такие люди лишаются чувств.
б) Итак, надлежит утверждать, что разговор Павла со своей совестью происходил не во время громовых ударов, а при дальнейшем продолжении им пути или в Дамаске. Но если это так, то мог ли Павел представлять его в виде разговора с
Самим Иисусом Христом, происшедшим во время грома? Это мог сделать лишь стихотворец, а не апостол.
Кроме того, надо заметить: а) что Павел неоднократно ставит явление ему Иисуса Христа (см. 1 Кор. 9, 1; 15, 8; Гал. 1,1,16) в один ряд с действительным явлением Его прочим апостолам и выводит из этого истину и Божественность своего апостольства; но все это не иначе можно соотнести с прямотой Павлова характера, как при условии, что ему действительно явился Иисус Христос; б) прочие апостолы и все христиане, без сомнения, приняли Савла в свое сообщество не ранее, как после строгого исследования всех обстоятельств его чудесного обращения, совершенно уверившись, что он не был обманут собственным воображением. Что они не были легковерны к прежнему гонителю своему, ясно из апостольских Деяний (см. Деян. 9, 27–28).
