Но что-то, все-таки, неуловимо поменялось. Даже в окрестностях ратушной площади несколько богатых домов стояли пустыми: хозяева их, спешно распродав все имущество в городе по бросовой цене отправились в Запроливье. Караулы удвоились — даже по сравнению с прежним временем, когда шла война с Орденом. Мушкетеры и алебардисты в алых мундирах облепили городскую стену, словно красные муравьи — мертвую гусеницу.
Город жил напряженным ожиданием. Пару раз стража отгоняла нежить от самых стен картечными залпами. В трактирах только и разговоров было, что о том, скоро ли мертвяки осадят город так же, как Кирхайм. Обыватели всерьез обсуждали, кто на каком корабле поплывет на юг или в Запроливье, если вдруг что. В портовом городе почти у всякого был знакомый капитан или хотя бы боцман, который обещал пустить бедолагу на борт в крайнем случае.
Я жил здесь уже вторую неделю. Неповоротливая бюрократическая машина вольного города затянула мое прошение в свои жерновая и не торопилась выдавать из своих недр какой-то внятный ответ.
В глазах всех сановников, с кем мне довелось общаться я видел одно и то же сложно-лицемерное выражение. Никому из них не хотелось огорчать прославленного воина, который еще может быть полезен. Но и обнадеживать не хотелось тоже. Лучше потянуть время, покормить завтраками и убаюкать заверениями в своем почтении к егерям.
Сегодня я явился в кабинет Бажана — небольшую комнатку на верхнем ярусе ратуши, обставленную старенькой мебелью красного дерева — чтобы узнать, наконец, какую помощь сможет оказать нам вольный город Крюстер.
Бажан встретил меня приветливо: усадил в мягкое кресло с бархатной обивкой, велел писарю принести нам по кружке горячей грушевки с медом, расспросил о делах в Кернадале и окрестностях — до сих пор мы так и не успели с ним обстоятельно поговорить, встречаясь лишь урывками между его многочисленными заседаниями и разъездами.
Но в его суетливом гостеприимстве мне виделось что-то неискреннее и извиняющееся, так что я сразу приготовился к худшему.
— Вы говорили на Конференции о моем деле? — спросил я, когда все темы необязательной вежливой болтовни иссякли. — Что вообще обсуждали вчера?
— На вчерашнем заседании Конференции Двенадцати Негоциантов — из которых, кстати, в городе остались только девять — господин бургомистр пошутил, что кто последний будет уплывать, должен будет заминировать порт и сжечь корабли, какие еще останутся, — проговорил он с кривой усмешкой. — Все посмеялись, но как-то этак, знаешь… невесело.
Я неохотно улыбнулся в ответ. Мне хотелось, чтобы Бажан перешел, наконец, уже к делу.
— В общем, меня просили тебе передать, что просьба твоя невыполнима в текущей ситуации, — сказал он, не глядя мне в глаза. — Запасов в городе мало, и одни Мученики знают, когда мы сможем их пополнить. Сейчас сезон штормов, корабли лишний раз не выходят. А те, что выходят — не спешат возвращаться. Весной же… не знаю я, что будет весной. Не знаю, не знаю… не знаю!
Изборожденное морщинами лицо Бажана смялось, словно скомканный лист бумаги. Он потер лоб пальцами и покачал головой.
— Попросил бы ты у Ордена получше, — произнес он уже тише. — У них должно быть, под ними деревень много. К тому же, ты ведь ихний вассал, а не Крюстерский.
— Я пробовал, — ответил я тихо. — На Орден где сядешь, там и слезешь. Не зря в народе говорят: проси у мертвого монаха — у живого не допросишься. В Ордене, конечно, не настоящие монахи, но в этом отношении — вполне натуральные.
Это была правда: в Брукмере я провел две недели, мотаясь между орденским подворьем, ратушей и дворцом. Степа все время разводил руками с виноватым видом, давая понять, что он в Ордене человек маленький и ничего не решает. Я на него не обижался: хорошо знал, что он бы обязательно помог, если б мог.
В общем, пришлось не солоно хлебавши ехать в Крюстер, считая по дороге, на сколько дней еще хватит еды в крепости. Выходило паршиво: даже с учетом того, что часть ртов уехала вместе с нами, и при том, что Матвей наверняка уже резко ограничил пайку, голод в крепости грозил начаться уже на следующей неделе. А до весны еще полтора месяца. Да и весна сама по себе никого не спасет — урожая еще нужно дождаться.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— В общем, их последнее слово — три подводы с овсом, две с рожью, –проговорил Бажан. — Я еще могу от своих щедрот накинуть бочонков десять соленой рыбы. И пива, пожалуй, бочонков пять. Больше никак — мне тут солдат кормить надо. Не приведи Мученики, бунт случится. Веришь ли, нет ли, но я чуть не каждую ночь в холодном поту просыпаюсь — снится, что алебардщики дом окружили и сейчас меня вешать будут.
— До весны этого не хватит, — я покачал головой. — К весне будет голод.
— Нам бы еще дожить всем до весны, — вздохнул Бажан. — А то думаем, что есть будем, а может быть, к тому времени есть будет некому.
Несколько секунд мы молчали.
— Ты слышал что-нибудь о том, что сейчас в Кирхайме? — спросил он. — Держится еще город или нет?
— По последним сведениям, совсем недавно еще держался, — ответил я, вспоминая рассказы Макса.
— Дайте-то им там Мученики сил, — Бажан покачал головой. — Знаешь, я раньше-то такой себе верующий был, иной раз в храм-то годами не захаживал. А сейчас каждую ночь перед сном молиться стал — честное слово. Такие времена, что без веры — только в разве что в море кинуться. Особенно часто к Луциану обращаюсь. Кто, если не он, пошлет нам избавление?
Я вздрогнул и отвел глаза. Мне совершенно не хотелось говорить старику, что со столь почитаемым им Луцианом я лично беседовал не далее, как пару недель назад. И что возлагать надежды на его заступничество — весьма опрометчиво. Не знаю, как остальные Мученики, а этот нам точно помочь не в силах. Не говоря уже о том, что именно он — пусть и косвенно — виновен в происходящем.
— Я так понимаю, что на военную помощь Крюстера мы рассчитывать тоже не сможем? — уточнил я.
— И-и, какое там! — Бажан даже рукой махнул. — Об этом лучше и не заикайся. Войска за стены нос высунуть боятся. Если объявить им, что они идут на север помогать хоть егерям, хоть кому — просто поднимется бунт, и все. Каждый офицер высматривает себе место в каюте, а каждый солдат — в трюме. Только и разговоров, что об этом.
— Плохо дело, — проговорил я.
Бажан ответил мне раздраженно-грустным взглядом, как бы говорившим: «Чего уж там хорошего!».
— Безнадега какая-то, — прибавил я, обращаясь скорее к самому себе, чем к Бажану.
— Иначе и не скажешь, — министр обороны Крюстера со вздохом кивнул.— –Одна только надежда осталась у всего города, да и то такая слабая, что, можно сказать, ее и нет.
— Это вы о чем? — встрепенулся я.
— Да так, — Бажан отмахнулся, и его морщинистое лицо болезненно скривилось. — Даже и говорить об этом не хочу, чтобы не сглазить. Авось, вдруг и в самом деле… Нет, нет, не хочу. Вы сами-то что намерены делать? Неужто одни будете с этой мерзостью воевать?
— Да, — твердо ответил я. — Этому кто-то должен положить конец. И похоже, что никто, кроме нас, этого делать не собирается. Значит, это будем мы.
Бажан скептически покачал головой.
— Звучит, конечно, благородно, — произнес он. — Но не очень умно. Судите сами: кому вы поможете, если просто бесславно погибнете?
— А что бы вы сделали на моем месте? — спросил я.
— Тяжелый вопрос, — покачал головой Бажан. — Я ведь толком не знаю ни возможностей ваших, ни целей. С тобой-то мы который уж год знаемся, а все равно у тебя тайна на тайне.
Я развел руками, давая понять, что тайны в самом деле есть, причем, некоторые из них — тайны и для меня самого.
— В общем, думаю, что на твоем месте я бы рванул за помощью куда-нибудь в Вольные города, а оттуда, быть может, еще дальше, — продолжил он. — Ты ведь там не бывал?
— Не довелось, — ответил я, покачав головой. — А какую я там помощь могу найти? Наемников? Так у меня золота — не сказать, чтоб мешки. Чем я им платить-то буду?
— Да почему наемников? — спросил Бажан. — Там ведь есть, вот вроде ваших тоже. Можно было бы попробовать у них счастья поискать.
