Так сказал Иоанн.
Мы сидели в некоторой растерянности: слишком много неожиданного было сказано.
Иоанн почувствовал это и добавил:
– Понятно братия, что не сей час, и не в сей день решать все это. Мы собрали вас ещё и потому, что много попечения сейчас у меня, и у Петра, и у Андрея, и Иакова о новых обращенных, которых уже гораздо более трех тысяч. Не имеем времени сами разобраться во всем, что сегодня говорили вам, но обещаем вам всякое слово каждого выслушать и сказать, что знаем более того.
Бахрам, похоже, быстрее других врубился в этот дремучий лес. Он с него и начал. Он сравнил с ним иудейскую Тору, пятикнижие Моисея, священную книгу иудеев, сначала отдав долг восточной вежливости:
– Большой почет для меня, что вы, свидетели и посланники Иисуса, спрашиваете, тем более что я среди вас чужеземец. Также и для Рема, сидящего со мной, неожиданно и почетно это. Наверное и для других. Но прежде чем начать разбираться во многом, что вы здесь сказали, надо мне для себя уяснить вот что. Для саддукеев и фарисеев, и для всех иудеев всякое размышление над Торой, за рамки самой Торы выходящее, есть, видимо, грех. Для вас, свидетелей и посланников Иисуса, и для нас, следующих за Ним, так ли это? Правильно ли поняли мы, что теперь, пребывая в Новом Завете, такое возможно и не есть грех перед иудейским законом? Иисус сказал, что пришёл не нарушить закон Моисея, но исполнить его, – и исполнил! Исполненное Им, подлежит ли обсуждению? Множество оград поставлено было в Завете Моисея, чтобы иудеи сохранили веру в Единого и чтобы произросла от вас Отрасль Иисуса, – для всех народов. Новый Завет – для всех, но прежний, он для не-иудеев как дремучий лес. Надо ли всем знать его и пытаться понять все в нем? Не потеряется ли вера в этом лесу?
Иоанн ответил Бахраму:
– Вера есть дар Духа Святого. Но не всем даются дары. И даже если дан тебе или иному этот дар, то пренебрегающий разумом и не испытующий им может потерять веру. Не должно также верующему считать врагом своим мыслящего и испытующего. И даром веры надо делиться, ибо он от деления возрастает, а не убывает. Верующему не должно сомневаться в надобности разума, ибо Господь есть не Творец неустройства, но мира. Только Отец и Сын и Дух Святой совершенны, – тварное же все в знамении и движении Слова Христа и ко Христу. По Его же словам, не разумеющие знамения хода времен суть лицемеры. Лицемеры те, кто отвергает испытания разума. Если будем ставить сами себе ограды, то и веру потеряем, ибо и Дух Святой там, где движение, а не мертвечина… Сейчас же заканчивается восьмый час от восхода и надобно мне и Петру и иудеям идти на молитву в Храм Иерусалимский, ибо для иудеев Новый Завет не отменил Моисеева Закона молитвы в Храме, и мы исполняем его.
– По дороге договорим, Бахрам, – добавил Петр, и мы все пошли с ними к Храму. Был час девятый, самое жаркое время дня. Хотя я прожил в Иерусалиме уже десять лет, но летняя жара всегда донимала меня. Раздражали ещё и нищие, и калеки, и больные, немало которых покорно сидели в этой жаре на улицах весь день в тени домов или смокв и маслин, – в это время дня и тень в Иерусалиме едва спасала лишь на короткое время. Но привычные к жаркому лету иудеи, и Петр, и Иоанн, и южанин Бахрам бодро продолжали разговор, который переместился теперь с отвлеченных высот звездочетов на то, что мы видели по дороге, – как раз на этих нищих, убогих, калек. Пётр и Иоанн вспоминали, что в их детство нищеты и убогости было меньше, и ещё и родители их сетовали, что нищих и убогих с каждым годом все больше и больше. Год от года прибавлялось и бесноватых, по всей Иудее. Они вспоминали, как исцелял многих Иисус, как уважали и любили Его за это люди. Но каждое исцеление в конце концов оборачивалось для Него неприятностями от иудейской верхушки, от саддукеев, а потом и от фарисеев. Это было действительно удивительно и непонятно: как так получалось? – Об этом рассуждали Пётр и Иоанн, Бахрам и остальные, кто шёл с нами.
Я шёл, щурился от жары и слушал. Уже на улице Сыроварен, недалеко от Храма, Иоанн предположил, что в последние годы порча и болезни, и бесноватость невидимыми токами расходились от упертых в прошлое, твердолобых саддукеев, а в последний год, может быть, и от фарисеев, – раз каждое исцеление заканчивалось скандалами с ними. Видимо на разломе жизни Иисуса какая-то невидимая суть обнажилась в мире Иерусалима, и поляризовала людей, и обнажила зло в городе. В последний год князь мира сего, сатана, открыто выступил в Иерусалиме против Иисуса, поэтому и получалось так, как было, – говорил Иоанн. Между тем мы приближались к Овчим воротам первого храмового двора, называемого ещё двором язычников, так как в этот большой двор могли заходить все желающие, не только иудеи. В этом дворе всегда было много людей, стояли лавки и просто столы менял и было множество торговых галерей, пристроенных к высоким стенам, окружавшим следующие дворы Храма, уже только для иудеев предназначенные. По рассказам я знал, что там был небольшой женский двор, за ним ещё один, куда могли входить только иудеи-мужчины, внутри этого ещё отдельный двор священников, а внутри его уже сам Храм.
Честно сказать, я даже забыл тогда, что обещал родителям не бывать в храмовом дворе, и мы все через северные Овчие ворота вошли в этот двор язычников. Но здесь я сразу вспомнил про свое обещание, так как на галереях и стенах внутреннего двора висели медные таблицы с надписями на греческом и латинском, запрещающие не-иудеям под страхом смерти вход в Красные ворота, – единственные, которые вели из этого общего двора в иудейские дворы Храма. Однако разговор продолжался, и не мог же я развернуться и уйти, и интересно было. Правда, здесь тоже было много убогих и нищих. Наверное среди них были свои правила, кто где может сидеть и возможно на самые лучшие места среди них была своя очередь. Лучшим местом для нищих в этом дворе были конечно Красные ворота, четырнадцать широких ступеней пред ними, ведущие вверх. На этих ступенях, справа от ворот, сидел сегодня известный всем иудеям, как я потом
узнал, хромой от рождения, лет сорока от роду, которого приносили на ступени другие нищие. Звали его Хирам. Пётр и Иоанн направились к воротам, а я, Бахрам и эллины собрались было идти обратно, но тут произошла задержка: хромой просил у них
милостыню, а мы знали, что обычно Апостолы ходили по городу без денег, все деньги были в казне общины, и мы остановились, готовые помочь чем могли хромому и выручить Петра и Иоанна.
Чудо у Красных ворот
Солнце стояло высоко за зубцами Антонгиевой башни, их перемежающиеся тени разделяли двор надвое. Стоя в тени, мы видели, как Пётр внимательно посмотрел на нищего, – а тот сидел с опущенной головой и видел наверное только сандалии Петра и Иоанна. Пётр сказал ему:
– Взгляни на нас.
Калека с надеждой поднял глаза, правая рука его опустилась на желто-багровое страшноватое колено, и он слушал, что скажет Петр.
– Серебра и золота нет у меня. Но вижу, что нужно тебе иное, и что можешь ты принять мой дар. Что имею, то даю тебе: во имя Иисуса Христа Назорея встань и ходи. Пётр сказал это громко, так что слышали все, не только мы, но и люди, стоявшие неподалеку у лавок менял и торговцев жертвенными животными. Многие оглянулись на ворота и прислушались. Давно здесь не слышали имя Назорея, но помнилио нём, – каждый свое. Калека по-прежнему сидел, только, – я видел, – багровое колено его мертвой убогой ноги задрожало, и рука на колене пыталась унять эту неожиданную дрожь. Пётр положил свою руку ему на голову, и дрожь усилилась. Теперь убогая нога уже вся и заметно для всех подрагивала, а желто-багровый цвет ее переходил на глазах в малиновый. Все кругом молчали, и это продолжалось с пол-минуты, очень, казалось, долго. Привлеченные замешательством на ступенях ворот подошли ещё люди, и торговцы вышли из галереи. Я подошёл поближе, чтобы видеть все. Бахрам что-то сказал мне и попытался дернуть за руку, но я отмахнулся и подошёл ещё ближе. Собиралась толпа. Пётр властным движением взял правую руку хромого, и поднял его на ноги, и сразу отпустил. И он не упал! Прихрамывая и подволакивая малиновую ногу, он сошёл со ступеней, и размахивая руками бестолково закружился на месте, поднимая дворовую пыль. Потом, воздев руки к небу, стал громко молиться. Толпа иудеев вокруг меня уже теснилась, было наверное несколько сот человек со всего двора, – они все тут знали хромого от рождения Хирама.
Я чувствовал ужас и изумление, охватившие людей, и сам был поражен не меньше других. Хирам оказался темпераментным мужиком, и подпрыгивал теперь на широких ступенях, и хлопал себя по ляжкам, и громко воздавал хвалу Господу, и взахлеб кричал что-то о Назорее, об Иисусе, и звал всех в Храм, молиться. Петр, Иоанн и он поднимались по четырнадцати ступеням в Красные ворота.
Изумленная толпа молча двинулась за ними, увлекая меня с собой.
