Малахольная Амалия осталась при Клинике - она не хотела уходить в лес, однако занятия с ней были безрезультатны. Марина попыталась научить ее ходить, но Амалия, как это свойственно детям-ползункам, ненадолго изобразив старательность, вновь становилась на мозолистые коленки и, жалобно скуля, смотрела на свою мучительницу. Попытки приучить Амалию одеваться также ни к чему не привели: она терпеливо морщилась, пока Марина ее облачала, но как только оставалась одна, яростно срывала с себя ненавистные тряпки. Хотя при похолодании прикрывалась ими же. Ее удалось научить лишь простейшим командам типа «сидеть, лежать, еда».
Мы с Артуром помогали фатеру Вильгельму, однако иногда проводились операции, от которых Шонер меня освобождал или отводил роль неосведомленного помощника. Сам доктор объяснял это тем, что находится в поиске и поэтому не может достаточно четко сформулировать происходящее. Жеребцов иронически и отчасти завистливо называл нашу группу «конвульсиум», а нас «херурками», на что, кроме меня, внимания никто не обращал - остальные списывали на его косноязычность.
Пожалуй, один Валерка проявил свойственную ему наплевательскую независимость. Он согласился выслеживать оронао, но отказался стрелять в них усыпляющими уколами: «Я, доктор, уже двадцать лет бью только по мишеням». При этом идиотски рассмеялся, чем вызвал полное непонимание Шонера, который распорядился, что заниматься отловом Жеребцов будет вместе с Гюнтером под руководством последнего.
Зато Валерка подготовил несколько статей общего плана, которые в переводе Маринки были представлены фатеру Вильгельму. Шонер оценил профессионализм Жеребцова и призвал его работать дальше, но тот неожиданно остыл к интеллектуальным занятиям и приступил к работе физической. Неплохо поладив с людьми из племени танайя, вместе с которыми расширял бункер, Валерка, несмотря на предостережения Шонера, частенько бывал на их территории и даже принимал участие в праздниках, сопровождавшихся обильными возлияниями местного напитка - кавы. Не гнушался и ритуальной раскраской, которую наносили ему туземцы. Вроде бы даже приженился. Впрочем, когда наступил сезон дождей, Валерка предпочел отсиживаться в «Хаймат», благо Кречинский через Гюнтера по общей просьбе доставил на остров телевизор со спутниковой антенной.
Нежелание быть летописцем Шонера Жеребцов объяснил так: «Не стоит. Не вижу перспективы. Это не кончится ничем хорошим, в лучшем случае - просто ничем. Деньги мне на острове не нужны: даст Бог день, даст и пищу». Причем ударение в слове «стоит» сделал на втором слоге.
Пересохший ручей был теперь бурной речкой, которая текла, даже когда дожди закончились: Шонер объяснил, что идет перелив из чаши кратера.
Естественно, Марина как единственная женщина на острове не могла остаться без внимания. Валерка как-то поведал, что у нее не такие уж и короткие ноги и что он «готов ей отдаться практически бесплатно - за гроздь бананов». Но Марина, как и свойственно женщинам, начав авансы с Шонера, остановилась на Артуре. Однако и его она держала на определенной эмоциональной дистанции, время от времени прилюдно заигрывая с Гюнтером. А Гюнтеру, наверное, нравился другой тип женщин. Тем более благодаря вертолету-«Викингу» он имел возможность регулярно бывать вне острова.
О себе скажу откровенно: после развода с моей благоверной сама мысль о близости с женщиной вызывала у меня чувство униженности.
БАЖЕНА И КРЕЧИНСКИЙ
Йозеф Кречинский прилетел на остров, когда созрели бананы. Последний доставленный им груз включал не только продовольствие и медикаменты, но также установку «Церебрум идеа», с помощью которой Вильгельм Шонер рассчитывал досконально постичь движение мысли зооморфов. Дело в том, что подопытные, попадая в Клинику, постоянно находились в состоянии стресса, а антидепрессанты отправляли их мысли в свободное плавание, ограниченное едой, сном, желанием укрыться. «Церебрум идеа» позволяла следить за испытуемым на расстоянии. Микрочип-коагулянт гулял по сосудам, докладывая на компьютер всё, что творилось в мозгу. Правда, требовалась расшифровка. Забегая наперед, скажу, что Шо- нер достаточно в этом преуспел. Не раз приходилось видеть во время опытов, как спустя мгновение после созерцания диаграммы жуткой плотности, он сообщал: «Жажда» - и сознание усыпленного зооморфа достаточно узнаваемо рисовало пальмовый лист с утренней росой.
.. .Кречинский прилетел не один, а с девчушкой-туристкой, которую подобрал в Лангкави. Даже после хорошей посиделки, на которую дал добро Шонер, так и не удалось понять: то ли Бажена - штатная проститутка, то ли ее в самом деле бросил без денег на курорте жених. Тем не менее она сносно говорила на русском, хотя была, кажется, чешкой. И это располагало. А Шонер к тому времени настолько смирился с Валеркиными языковыми выбрыками, что вне науки был готов слушать любую речь, лишь бы ее в общих фразах переводили на немецкий.
Вялотекущий конфликт Бажены с Мариной начался практически с ее прилетом. «Ой, мальчики, а мы вам шампанского привезли!» - заявила Бажена, еще не успев со всеми познакомиться. Нужно заметить, что вместе со своей пассией, обожавшей игристый напиток, Йозеф доставил для нее четыре ящика шампанского. За эту любовь Жеребцов шутливо назвал ее Шампанзе.
Марина, ощущая себя дамой номер один на острове, не собиралась уступать этот титул. Но и Кречинский, обладая тактом, дал понять, что Бажена принадлежит только ему. И самое главное - они временно. На неделю. Отдохнуть.
Однако Бажена вела себя достаточно самостоятельно: живо всем интересовалась, сумела всех к себе расположить. В том числе и папашу Шонера - непосредственно-восторженным восприятием его научной смелости. Когда Вильгельм распинался, развивая какую-либо из своих, зачастую парадоксальных, теорий, а Бажена, хлопая роскошными ресницами, не сводила с него изумленнонепонимающих глаз, даже невозмутимый Гюнтер с трудом мог спрятать улыбку.
Возможно, умение вызывать симпатию было частью ее жизненного потенциала, поэтому и интерес, и сочувствие, и удивление не казались неискренними. И несомненно, что Бажена была к тому же незаурядной артисткой. А талант всегда восхищает.
ЛЕТУЧИЕ ЛЕОПАРДЫ
Океан дарил чарующую свежесть; легкий плеск воды навевал ассоциации с тем самым озерцом, из которого испил Иван-царевич, перед тем как стать козлом.
.Было тепло и туманно. Песчаная утренняя отмель лелеяла оттиски пяти безмятежных европейских тел. Туман быстро доносит голоса.
Мужчины очнулись оттого, что встревожились женщины. Плеск весел был явственен, и стало понятно, что приближаются гости. Три кайака плыли от солнца, поэтому мы их заметили не сразу. Кречинский, который только что пытался выровнять снабженческий загар на предплечьях с остальным телом, увидев, как на утлых суденышках приближаются островитяне, скомандовал: «Не суетитесь. Мы - белые люди. Они нас ненавидят, но и боятся».
Рыжебородый главарь в набедренной повязке сразу затараторил. Из всего сказанного удалось понять, что он представитель племени таува нахау и привез с собой оронао геру Шонеру.
Дети-оронао лежали, уткнувшись лицом в дно лодки, поскольку руки их были связаны воедино с ногами за спиной. Рты их также пересекали волокнистые повязки. На всех зооморфах кровоточили ссадины. Точнее, раны. Но выглядели они не вялыми - скорее расслабленными.
Артур отправился за Шонером.
Шонер пришел не один, а с Гюнтером. Мало того, Гюнтер нес многозарядный карабин. Подумалось, что пугать дикарей бессмысленно: они могут и не знать, как выглядит современное оружие.
Главарь, которого Шонер называл Рехони, что-то усердно объяснял, а Шонер снисходительно кивал, затем спорил. В конце концов они, казалось, на чем-то сошлись: Рехони повелел соплеменникам-спутникам доставать оронао из кайаков и нести их в глубь острова. «Эуро-эуро!» - напоминал Рехони. Плененные молчали и не открывали глаза: похоже, спали. Казалось бы, как можно спать, когда тебя несут, постоянно дергая и раскачивая?
Затем разошлись на две группы: одна тропинка вела к Клинике, вторая - к «Хаймат». В «Хаймат» отправились Шонер и главарь, а к Клинике - все остальные: люди таува нахау, несущие оронао, я, Артур, Марина, Кречинский с Баженой и готовый ко всему Гюнтер. Валерка отсутствовал, «забив болт» на изначальные требования Вильгельма, - застрял в стойбище танайя.
Островитяне положили пленников возле Клиники, один из них буркнул что-то типа «мы наше сделали, вы свое делайте», и стали поспешно уходить к развилке. Детей было четверо. Гюнтер вытащил из кармана на голени армейский нож и разрезал волокна, разрывавшие рот одной из пленниц. Она повела лицевыми мышцами, как бы радуясь свободе. Гюнтер разрезал, точнее, распилил, узы между руками и ногами. Пленница блеснула глазами, но, подумав, забилась в теневой угол входа и стала слизывать запекшуюся кровь со ссадины на плече.
