Я подумал — откуда он это знает? Он так уверенно говорил о том, что у него будет сын. И о новом народе… Откуда?
— И люди не рожают детей — зачем, если можно до срока уйти в Имна-Шолль, все забыть… Уйти в прошлое. Я не хочу туда. Фэгрэн тоже не там. А то я нарочно отправился бы туда, чтобы поспрашивать его кое о чем… Знаешь ли, никто из наших великих героев не уходил в Имна-Шолль. Ведь при жизни они не соблюдали Завет Фэгрэна. Иначе не станешь героем. Более того, все войны, в которых мы участвовали, были людскими, и ни разу инетани не воевали друг с другом. Кстати, ушел из Дзайалана — считай, лишился Имна-Шолль. А уж воевать на стороне людей… Имна-Шолль не для героев. И как уйти из мира, который любишь… Я не могу, — почти жалко промолвил он.
— И куда же уйдет кранки, если не в Имна-Шолль?
— А куда уходите вы?
Я усмехнулся. Уж я-то знал, в Инере только этому и учили.
— "И говорю вам, — забубнил я, постепенно проникаясь словами и переставая издеваться над ними, — я поднимаю руку и раскрываю ладонь. Что вы видите? Свет. Что вы видите в Свете моем? Пути. Все они идут от меня, через меня, мимо меня — все равно, все они в Свете моем. Все они мои. Все они неведомы мне. Возьмите же Свет мой и изберите путь свой. Станьте лепестками Пламени моего и идите. И будьте мной. Ибо нет конца, даже если кончается жизнь."
Он смотрел на меня так, как восхищенный неофит смотрит на проповедника.
— И он пришел не к нам, — прошептал он. — Наш путь оканчивается тупиком, и это Имна-Шолль… Мне иногда кажется, что он похож на тех богов, которые покинули нас… Может, они тоже предлагали нам пути, но мы выбрали покой и тупик… Но если мы все же имеем право отречения, если не врут, если Оллоэн и Литиу до сих пор где-то идут вместе, то я отрекусь от Имна-Шолль.
— И все же — что это такое, Имна-Шолль? Это место? Это такая жизнь? Сон?
— Подожди до Луэт-лунн. Там увидишь. Я возьму тебя на пир Единения.
И вот тогда я ляпнул то, за что до сих пор не могу себя простить:
— Почему вы, кранки, всегда говорите только об уходе? Неужели вы лишь для этого и живете? Неужели смысл вашей жизни только в том, чтобы готовиться правильно уйти? Мы, конечно, грубы, но мы живем для жизни…
И тут я посмотрел ему в лицо. У меня душа в пятки ушла. Моя жизнь для жизни могла кончиться прямо сейчас. Я не понимал тогда, как больно я ударил.
— Вон, — прошипел он сквозь зубы и зажмурился, словно прислушиваясь к боли.
Я выскочил из комнаты, как пробка из бутылки с шипучим эшхаринским.
И еще важный обрывок разговора — уже много спустя. Он вел себя со мной как ни в чем не бывало.
— Ты помнишь — Фэгрэн убил в поединке своего брата, Эмрайт-Эрна. Его взяли в плен за год до того люди богов и он, судя по легенде, отрекся от дела старшего брата. Помнишь его слова — я видел то, к чему стремишься ты и понял, что это неверный путь? Помнишь?
— Ну?
— В легенде ничего не говорится об этом. Ничего не говорится о жене и детях Эмрайт-Эрна. А ведь мы его потомки. И до Похода у него не было жены. Знаешь ли, я верю, что легенда о Фэгрэне записана с его слов. Уж сохранять-то старое в священной неизменности мы умеем. Иначе как понять образы богов в ней — они явно не враги, и в словах их жалость, а то, чего достиг Фэгрэн, кажется скорее карой, чем наградой.
— Да, но как это касается рода Эмрайнов?
— А, ты ведь не читал наших родословных… "Эмрайны, божественная кровь". Вот так нас называют. Старшие этелрину. Я могу предположить только то, что Эмрайт-Эрна имел детей от женщины из людей богов. И это мы.
— Однако! А вы чем-нибудь отличаетесь от прочих… инетани?
— Нет. Но это неважно… Похоже, Фэгрэн своим словом узаконил существование детей своего брата. В те времена его слово значило все. Может, это и его уход в неведомый путь — раскаяние? Бегство? Ничего себе, герой! Обрек свой народ на Имна-Шолль и — в бега! Сволочь…
XVI. ЛЕГЕНДА
…И тогда он, наконец, решился посмотреть в окно. Он прекрасно знал, что там увидит. Но теперь он не мог сказать людям — я ничего не знаю и не желаю знать. Он закрыл глаза. Вновь двухлетний мальчик, смеясь во все горло, бежал по белому речному песку навстречу ему. А женщины, родившей этого ребенка, он уже не помнил. Может, ее и не было? Нужна ли владыке мира супруга, чтобы создать себе того, кто унаследует его власть, его силу, его все?
…Мальчик бежит по песку…
А за окном колыхалась Багровая Мгла. Тысячи жадных щупалец тянулись к скале и замку, к последнему островку этого мира. Но этот островок был неприступен. Последнее убежище. Больше не было ничего — все поглотила Багровая Мгла. Не так, как туман поглощает вечером мир, чтобы рассеяться поутру. Нет, сам мир стал Багровой Мглой, и лишь замок на скале еще оставался. И лишь сила властителя сдерживала эту живую Мглу. Пока он жив… Пока жив тот, кому нет смерти.
Ужаснее всего было то, что именно та сила, что охраняла замок, сгубила этот мир. Отец и сын были — единым. Одна кровь, одно знание, одна сила. Но у каждой вещи две стороны.
Он отошел от клубящегося кровью проема окна. теперь в замке и днем, и ночью горели свечи. Да еще сквозь багровую пелену проблескивала Звезда, как последнее эхо надежды. Он ссутулился на миг, словно века, наконец, одолели его. Но через мгновение он снова был прежним — словно орел расправил крылья. Он вскинул голову и неестественно ярко блеснули холодные серые глаза из-под длинных ресниц.
— Приведите, — коротко и резко, словно удар хлыста, упали слова. Затем он неспешно поднялся по ступеням к трону и сел, положив на колени обнаженный сверкающий меч. Знак Суда. А зал казался пустым, хотя здесь было полно народу. Просто все молчали, даже дышали осторожно, опасаясь потревожить властителя. Последние люди этого мира, нашедшие здесь убежище. Он помнил, как уходили, утратив волю к жизни, в Багровую Мглу одни, как сквозь Врата, открытые им, шли в неизвестность другие, унося с собою боль, тоску и память. А эти остались с ним, разделить его бессмертие и одиночество…
— Отец? Ты звал меня? — прозвенел, раскалывая на кусочки застывшую тишину зала, молодой голос. Сколько бы ему ни было лет, он и духом и телом был юноша. Сейчас он стоял в небрежно-нетерпеливой позе, слегка недовольно глядя на отца, оторвавшего его от какого-то важного дела. Властитель против воли залюбовался им, хотя всеми силами пытался настроить себя против него. Воистину, никого нет в мире его прекраснее. Но мира уже нет. И погубил его этот юноша, а он, хранитель, допустил это ради него…
— Ты выглядывал в окно? — тихо спросил властитель.
— Да. Что делать, так уж получилось, — пожал плечами юноша.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
