— Ты выглядывал в окно? — тихо спросил властитель.
— Да. Что делать, так уж получилось, — пожал плечами юноша.
— и только?
— А что? Разве ты никогда не делал ошибок?
— Ошибки бывают разными, сын. тебе не кажется, что за них должен расплачиваться тот, кто их совершает?
Юноша недоуменно посмотрел на отца.
— Но это только ошибка! Разве преступно пытаться сделать мир более совершенным?
— И что ты сделал?
— Отец, скажи — есть ли что в этом мире, что тебе жаль было бы потерять? Что тебе не наскучило?
— Мальчик, бегущий по песку, — тихо ответил властитель.
— Что?
— Люди. Те, чей мир ты убил.
— Я хотел сделать его лучше!
— А их ты спросил? Это мир не твой. Это их мир.
— Он же не способны понять! Отец, ты — хранитель, а я твой сын. Так кому же решать, как не нам?
— Хранитель, но не хозяин. Хозяева — они. Довольно. Я слышал твои слова, выслушай и ты мои. Что бы тобой ни двигало, ты совершил зло. равновесие нарушено, пока сила, живущая в тебе, существует. Потому ты должен уйти.
— Отец! — нахмурился юноша. — Я твой сын! Что тебе все эти люди? Я твой сын!
— Потому я и сужу тебя. Только я и никто больше.
Он встал и протянул вперед руки. Юноша застыл, не в силах пошевелиться.
— Иди, — сказал властитель и юноша пошел вперед из зала, по коридору, явно против своей воли, связанный волей более сильной.
Они спустились в нижнюю галерею, вырезанную прямо в скале. Окна, не забранные стеклами, были полны багровых щупалец. Они шли, пока галерея не кончилась тупиком. Властитель поднял руку и приложил к камню ладонь. Скала бесшумно раскрыла черный зев. Им не нужен был свет — оба прекрасно видели во тьме. В грубо вырубленном склепе не было ничего, кроме каменного ложа. Туда, повинуясь воле отца, почти упал юноша, затравленно глядя на сверкающий клинок. Глаза его были полны уже не гнева, а недоумения и страха, как глаза ребенка, не понимающего за что его наказывают.
— Что ты хочешь сделать со мной? — неуверенно спросил юноша.
Властитель ничего не ответил, только взял обеими руками меч и поднял его.
— Отец!! Не надо, пожалуйста! Не надо!
Скорее. Пока сердце на поддалось.
— Отец!! Нет!!!
Он зажмурился и вонзил меч прямо в распростертое тело. Все. Кончено. Он закрыл убитому глаза и быстро ушел. Скала бесшумно сомкнулась у него за спиной.
Он вернулся в зал к молчаливым испуганным людям.
— Теперь вы будете помогать мне, раз решили остаться. Будет тяжело… Но, может, мы сумеем вернуть то, что было… Или создать заново — мы ведь все помним.
…Мальчик бежит по белому речному песку…
Когда, наконец, взошло солнце, старший подошел к властителю.
— Государь мой, не пора ли? Теперь мир сильнее его. Может, пришла пора исцелить и твоего сына? Не бойся, ты ведь не один.
Властитель благодарно пожал его руку.
— Благодарю тебя. Но я… я боюсь.
— Не бойся. Когда-то боялись и мы. Но ты изменил нас. И разве нет у тебя силы? нет ее у нас? чего ты страшишься? Разве мы не вместе создали все это? — он показал рукой на окно.
— Я боюсь себя…
Когда он взялся за рукоять меча, руки его предательски дрожали. Клинок был тускл и черен, словно впитал в себя все зло, таившееся в мертвом теле.
"Каким он проснется? Что он помнит? Что он есть?"
Черная кровь забила ручьем. Затем алый цвет сменил густую вязкую черноту. Властитель сцепил руки над раной, голубоватое сияние излилось из его ладоней и рана закрылась. Все. Теперь ждать. Века, тысячелетия. Он ждал этого мгновения и боялся его. А нынче минуты были тягостны и бесконечны… Юноша потянулся и открыл глаза. Он улыбался как хорошо выспавшийся человек, и у властителя отлегло от сердца — не помнит. Хорошо, что он не помнит, почему он здесь и как все было. Но что осталось? Помнит ли он Багровую Мглу?
— Отец! Здравствуй! Я, кажется, тысячу лет не видел тебя! Бывают же такие сны…
"Это не сон".
Юноша сел, осмотрелся. Нахмурился.
— Не понимаю. Почему я здесь? Я болел и меня сочли мертвым? Да?
Властитель кивнул.
— Да, ты был болен. Но теперь ты, похоже, исцелился.
— И долго я болел?
— Долго. Но теперь все прошло. Идем.
Они спустились по лестнице к зеленым террасам сада, затем — к реке, к легкому ажурному мосту. Но здесь, у сада река не была забрана в камень и вода лизала чистый белый песок. Юноша стоял в золотистом утреннем мареве, вбирая свет и звуки начала дня. А мир был мозаикой воспоминаний, кропотливо собранной за неисчислимые годы… память человека сглаживает горечь и тяготы былого и наоборот, все ярче расцвечивает доброе. Потому-то мир был таким, каким он видится только детям — прекрасным, огромным, полным тайн и чудес. Юноша сказал, не поворачиваясь к отцу:
— Я действительно был очень болен, если думал, что здесь не осталось ничего, о чем можно было бы пожалеть… Прости меня…
Он уткнулся лицом в грудь отцу, а тот обнял его, тихонько похлопывая по плечу. Властитель подумал, что сейчас умрет.
— Отец, — через некоторое время сказал юноша. — Здесь нет кое-чего, что было прежде. Ты не помнишь?
— Нет… — удивленно промолвил тот.
— Можно? — спросил юноша.
— Конечно. Ты ведь теперь исцелен.
…По белому речному песку шла женщина. Ветер крыльями взметывал широкие рукава белого верхнего платья, открывая красивые смуглые руки. Солнце, всплывшее над туманом, светило ей в спину и лица не было видно, но хранитель, обмирая от сладкой жути, понял, что узнал ее.
— Иди, отец, — прошептал сзади юноша. — Ну, иди же!
Он всхлипнул — или вскрикнул — и раскинув руки бросился ей навстречу. По белому песку, чуть позади, бежал его сын, смеясь во все горло…"
Записано со слов таргеранского сказителя-луарна
во время Ярмарки в Эльхерне,
что в Таргерайне на границе с Ильвейном.
Амрану Таргарийский
XVII. ДОРАН
Вот так и прошла зима, затем началась весна и до свадьбы осталось всего ничего. Год был хороший, урожайный. Вообще-то в Саллане не бывает неурожайных лет. Близился Луэт-лунн. После должен был собраться совет этелрину. А в Эрнаэше были свои дела. Госпожа Тимарэт была уже почти полгода в смертной тоске, хотя и скрывала это всеми силами. Но этого не замечал только один господин этел. Или не желал замечать. Тайны тут никакой не было. Госпожа Тимарэт любила господина Эмрэга-кранки уже много лет, с того дня, как этел Эршау взял ее как дочь в свой дом. Госпожа Тимарэт была совсем другой, нежели Эмрэн. Тихая, замкнутая, робкая. Эмрэн бы дралась за свое счастье до конца — она ведь так и так отвоевала себе Кима. Считай, отвоевала, впереди еще был совет этелрину. Там о ее выборе явно еще будут спорить. А сам господин Эмрэг-кранки все чаще смотрел на написанный на кости портрет Лайин. Мне казалось, он просто убеждает себя в том, что любит Лайин. Так шли дни. Год обещал быть урожайным, в Ильвейне и Саллане царил мир. Все было хорошо. Все было хорошо, только вот в конце ирлуэ в Эрнаэш приехали сразу два гонца — в один и тот же день, одни за другим. Один был в красном с белым, стало быть, от государя, второй — от господина Шанфелласа. Весть же была одна — Даэрнар похитил Лайин и чуть ли не увез ее в Таргарин, но их перехватили уже в порту Ритимара. Даэрнар теперь сидел в заточении и ждал суда, который должен был состояться после свадьбы. Такова была весть королевского посланника. Вестник же господина Шанфелласа рассказывал немного по-другому. Будто Лайин была не похищена, а по доброй воле бежала с сыном узурпатора. Как бы то ни было, весть это быстро разошлась по всему Саллану. Потому совет этелрину был созван не в срок, а еще до Луэт-лунн. Этел Зуалер послал вестника с Соколом Фэгрэна. В день инлун первого месяца лета мы были в Рашхаране. Вернее, в руинах, оставшихся от древней столицы Саллана, близ Оракула. Насколько я понимал, дело было столь чрезвычайным, что древняя, железная традиция была нарушена. Это все кранки сочли недобрым знаком. Для них любая перемена — недобрый знак. Мне же вообще не нравился этот обычай держать совет на могилах. Не нравились багрово-коричневые камни руин, от которых и получил свое название умерший город. Все мне не нравилось. А еще говорят, у людей нет предчувствия!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
