– Рассказывай, Федя! – попросил я, когда мы закрыли ворота.
Оказывается, этот Хлюстов – порядочный негодяй. Нигде не работает. Дома – и ковры, и хрусталь, и всякие вещи – от холодильника до телевизора. Последнее время только тем и жил, что браконьерничал: круглый год ловил рыбу в заказнике, бил дичь и сплавлял на базар в Ростов. А лошадей брал из колхоза потому, что имел сделку с завхозом Иваном Колтуном. Брал их не сам, а через Молчунова: Молчунову выписывали лошадь, а он уже подвозил на ней рыбу к Дону, где у Хлюстова была своя лодка с мотором.
– Как копнут в Ростове, так многое откроется, – заключил Федя. – Ведь он же сам рыбу не продавал, а сдавал кому-то. Тут уж пахнет не одним браконьерством, за ним целая артель тунеядцев.
– А где сейчас Хлюстов?
– Пока дома… Где же ему быть? Суд, наверно, будет через неделю-две.
– Ну, это уже не дело, – разочарованно протянул я. – Он за эти две недели ещё столько натворит… Его надо сразу садить – и всё. Что церемониться с браконьером?
ПОЖА Р НА ФЕРМЕ
Я едва добрался до своей палатки. Никогда мне не казалось, что от фермы до нашего лагеря так далеко. Солнце припекало как-то особенно сильно, было очень душно, голова болела, хотелось пить.
– Есть будешь, Ваня? – спросил Боря.
Мне не хотелось ни есть, ни разговаривать, ноги отяжелели, глаза слипались.
– Давайте лучше спать, – сказал я и вынес из палатки плащи, чтобы расстелить их в тростнике.
Юра быстро уснул, а я вертелся с боку на бок, закрывая лицо плащом, и всё мне было то неудобно лежать, то комары жужжали и жалили. Я вспомнил Юрины слова о том, как он дал руку на съедение комарам, и начал повторять его опыт. Вот один комар уселся на руку. Я посмотрел на часы – пять часов девятнадцать минут. Второй сел. А первый уже с красным брюшком всё сосёт и сосёт. В пять часов двадцать пять минут на руке сидели четыре комара. Ладонью смазал их – рука окрасилась кровью. Откуда же Юрий взял, что за десять минут собирается на руке пятьдесят комаров?
Я снова захотел пить. Пришлось вставать, но в котелке воды уже не было. Боря с хрустом потянулся и пробормотал:
– Спать хочется, а не могу.
– Очень душно.
– Всё-таки целую ночь не спали. Надо бы вздремнуть, а не спится.
– Задохнуться можно…
– А Юрка храпит… После схватки с дедом Сатаной. – Боря улыбнулся краешком рта, но и смеяться не хотелось.
Попили чаю и снова улеглись. Я вспомнил, как кто-то, чтобы уснуть, считал до тысячи. Насчитал до 397 и снова поднялся… Юра бормотал что-то во сне, а Боря лежал и смотрел на меня.
– Спал? – спросил он. – Всё равно не уснешь. Пошли рыбачить…
Мы отправились на рыбалку. Сели на своих излюбленных местах. Боря на «язевое», в камышах, я – чуть поближе. Поставил донки, забросил удочку.
Сидим полчаса, час, и хоть бы кто нарочно пошевелил леску.
– У тебя, Боря, клюёт? Почему-то ни одной поклёвки…
– У меня тоже. Что такое – не пойму. Ещё никогда так не было.
Озеро лежало как наполненное свинцом, ослепительно белое и тихое. Если бы ветерок дунул! Тогда хоть чикомасы да плотва клевали бы.
– На закате всё равно клюнет… – успокаивал меня Борис.
– Да уже закат! – я посмотрел на небо.
Со стороны Ростова на нас надвигалась мутная жёлтая стена. Вот уже померкло солнце, вода стала жёлтой и какой-то безжизненной.
– Боря, что же это такое.
– Наверное, пыльная буря…
Цапля, долгое время стоявшая в воде неподвижно, вдруг широко распластала крылья и тяжело полетела. Две трясогузки, переговариваясь о чем-то, быстро промчались мимо. Стало так тихо, что даже капли воды, стекавшие с удилищ, громко шлёпали в озеро.
Дохнул ветер. Над озером полетели сухая трава, ветки, я вынужден был закрыть глаза, чтобы уберечься от пыли и песка, остро бьющего в лицо.
– Собирай удочки, Ваня, сейчас пойдёт дождь.
Словно в подтверждение, вдали сверкнула молния, и гром покатился над тучами, гремя всё сильнее, сильнее, пока не разразился страшным ударом. Ещё молния, ещё… Кто-то вверху словно торопился чиркнуть спичкой, но вместо огня получались синие линии. Гром гремел, ветер шумел в камышах, со свистом проносился мимо. Мы прибежали к палатке. Юра, укладывавший плащи и пиджаки, крикнул, чтобы мы скорее залезали в палатку и застёгивали вход.
Снова дунул резкий ветер. В окошечко я увидел, как он покатился вдоль озера, пригибая книзу камыш и побелевшие ивовые кусты. Оглушительно треснуло, как мне показалось, у нас в палатке. В брезент что-то ударило снаружи, потом ещё и ещё, и палатка присела под обрушившимся потоком воды.
Я высунул голову наружу. Шум, грохот, темень. Камыши и белые кустарники, выхваченные из темноты, словно подпрыгивали при вспышках молний. По озеру мчалась пустая лодка Хлюстовых – её гнал ветер.
– Эй, товарищи, поплыли! – крикнул Юра.
Дно палатки намокло. Мы сели на корточки.
– Ну-ка, как тут поживает дергачишка? – сказал Юра, сунув руку в один из карманов палатки. – Э, да он удрал!
Дождь продолжал хлестать в палатку. Я не выдержал и, закрывшись плащом с головой, выскочил на воздух. Совсем стемнело. Молнии слились в сплошной клубок, гром гремел не переставая. Я посмотрел в сторону фермы и вскрикнул:
– Пожар! Ребята, Федина ферма горит…
Накинув на себя плащи, мы помчались, не разбирая ни дорог, ни ям. Молнии слепили глаза. Когда поравнялись с бешено раскачивающейся кукурузой, из неё навстречу нам выбежал человек. Я сразу узнал Молчунова.
– Молчунов! Давно горит?
Он нелепо взмахнул руками и снова скрылся в кукурузе.
Через мокрое поле, хлеставшее початками по моему лицу, я выскочил к сараю. Он горел с одного конца. Рёв пожара смешался с шумом дождя и мычанием телят.
Я подбежал к воротам. В тот же миг метнулись мимо меня фигуры Бори и Юры, скрылись в дыму: «Там же телята!»
Я кинулся за ребятами. На первых же шагах наскочил на телёнка. Схватил его за уши, но он мотал головой, ревел и пятился от меня. Тогда я сбросил с головы плащ, забежал сзади и стал хлестать телка плащом. Задыхаясь от дыма, выгнал телёнка и у самых дверей почти налетел на Федю. Он вытаскивал за уши сразу двух телят.
– А, Ваня, – только и пробормотал Федя и снова исчез в дыму.
Мы добежали почти до огня, и я увидел на полу ту белоголовую тёлочку, что изжевала у меня рубашку. Тёлка тяжело кашляла и ревела. Она подобрала ноги, хотела подняться, но снова упала. Я схватил белоголовую за передние ноги и потащил. Тащить было трудно. Тёлочка упиралась задними ногами в землю. Меня обожгло жаром – с крыши упала горящая слега и подкатилась прямо ко мне. Я снова схватил тёлку. Подскочил Юра, и мы, задыхаясь, выволокли её.
– Ну, теперь всё! – облегчённо вздохнул Федя, выбегая из ворот.
– А где же Боря? Боря! Борис! – закричал Юра.
Вместе с Федей мы бросились в горящий сарай.
Боря лежал, закрыв руками лицо. Задыхаясь, мы вынесли его из дыма.
А возле сарая хлопотали уже колхозники с топорами и вёдрами, стояла пожарная машина. Огонь осветил её, и я узнал дядю Стёпу. Он крикнул кому-то возле того конца сарая, где било особенно яркое пламя:
– Разворачивайте рукав! Миша, Никанор, давайте качать, сатаны!
Пока я лежал на земле, откашливался и приходил в себя, машина работала, по крыше бежала хлопающая водяная струя.
– Отпрягай! – доносилось до меня. – Да скачи быстрее.
– Молока! Молока привези!
Около меня суетились женщины. Одна торопливо вытирала мне лицо, другая принесла воды, и я почувствовал, как холодная влага освежает, пробуждает к жизни.
Приехал какой-то мужчина. Вспышки огня, теперь уже редкие, позволили рассмотреть чемоданчик в его руках. Блеснули очки.
– Где? – спросил мужчина.
– Вот здесь, Николай Александрович. Один очень уж плох.
Я понял: привезли доктора.
– Кто очень плох? – спросил я у женщины, прикладывающей мне к голове холодную повязку.
– Да, пионер какой-то…
– Боря! – вскричал я и хотел подняться, но женщина взяла меня за плечи и с силой прижала к земле.
– Ты, мальчик, лежи, лежи! Ничего, всё обойдётся.
– Пу-устите! – пытался я вырваться.
– Лежи, лежи! – строго приказывала женщина.
С неё текла вода, и я только сейчас заметил, что и сам тоже мокрый насквозь, и подо мной грязная земля, и от моих рук пахнет дымом.
Яркий свет фонаря ударил в лицо. Чья-то рука взяла кисть, нашупывая пульс, потом прошлась по моей голове и остановилась на лбу.
– Подводу, живо! – услышал я голос доктора. – В больницу!
Началась суматоха, меня понесли. Я почувствовал на лице мокрый полог. Двинулась телега, и мы поехали быстро-быстро.
Очнулся я в больнице. И первый, кого увидел, был Федя с перевязанной головой. Из-под повязки смотрели на меня с сочувствием чёрные Федины глаза.
– Что у тебя, Федя? – спросил я, кивая на повязку.
– Ерунда! Ты лежи, лежи. Сейчас тебе дадут горячего молока, и всё будет в порядке.
