Приведу пять соответствующих примеров:
1) Доктор Вакуловский рассказывает следующее: «Моя служба заставляет меня дежурить в госпитале. Однажды, в минувшую зиму, я только что улёгся спать, как вдруг стучит кто-то. Отворяю дверь, вижу - фельдшер. „Ваше благородие, в палате № такой-то, больной очень плох“. „Хорошо, - сказал я, - сейчас иду“. Подымаюсь по лестнице и вижу, - стоит больной в халате, как живой, - „Зачем не спишь?“ - сказал я, и вдруг больного - как нет. Прихожу в палату, а фельдшер говорит: „Сейчас успокоился“. Прикладываю руку ко лбу - холодный; щупаю пульс - не бьётся; кладу руку на сердце - всё тихо... А больной - вылитое лицо того, что попался мне навстречу на лестнице. Я не передавал никому этого рассказа, только внёс его в свою записную книжку. Вернувшись в дежурную, я не мог тотчас же спать, а сел писать и написал статью по поводу рождения А.В. Жуковского, появившуюся потом в Русинской газете „Слово“. Очевидно, мозг мой не был вовсе настроен к чему-либо фантастическому, о чём не замедлили бы начать говорить иные, если бы я вздумал рассказать им этот факт. Значит, не галлюцинацией было то, что я увидел перед собою умершего больного»...
2) Г-н Т., старый холостяк, не верящий ни во что сверхъестественное, имел привычку каждый вечер перед сном гулять, иногда навещать любимого своего племянника и, если застанет его дома, то, просидевши у него до половины двенадцатого, никак не позже, возвращался домой, сопутствуемый, племянником.
В одну из таких возвратных прогулок дядя, подходя к своему дому (жил он в нижнем этаже, на улицу), обратился к племяннику с замечанием: «Странно, что у меня в кабинете свет!» Племянник с удивлением заметил то же самое. Интересуясь этим, они заглянули в окно и что же увидели? - Сам дядя, в халате и ермолке, сидел за письменным столом, немного спустя встал, взял со стола свечу и ушёл за драпировку, разделявшую спальню от кабинета, потом завернул занавес, и свеча потухла. Действительный дядя настолько испугался, что, несмотря на стремление племянника исследовать факт, заявил, что идёт ночевать к нему и так настоятельно, что племяннику пришлось согласиться.
На другой день, рано утром, когда все ещё спали, лакей дяди, старик Василий, прибежал, спрашивая испуганно и торопливо у прислуги племянника, тут ли его барин? После утвердительного ответа он умолял как можно скорее доложить о его приходе. Когда его ввели в спальню, где спал дядя, Василий, заикаясь и путаясь, сообщил, что потолок над кроватью барина провалился, и что Господь спас его от верной смерти. Все были поражены. Как это объяснить? (19 января 1884 г.).
3) Случай из жизни писателя и эмигранта Кельсиева, рассказанный им самим:
«Это было давно, когда я ещё учился в коммерческом училище. Я жил на квартире недалеко от училища, а отец мой с семейством жил на Васильевском острове. Он служил чиновником в таможне и занимал казённую квартиру около биржи. Занятый службою, он посещал меня редко. Однажды ночью, когда я ещё не ложился спать и читал какую-то книгу, бывши один в комнате, вижу: моя дверь отворилась и в комнату входит мой отец, бледный такой, печальный. Я нисколько не удивился его приходу, объясняя оный естественною отцовскою заботливостью обо мне. Прямо подошёл ко мне и говорит: „Вася, я пришёл тебя благословить... живи хорошенько и не забывай Бога“. Сказав это, он благословил меня как следует и скрылся, т.е. вышел в эту же дверь. Это посещение не произвело на меня никакого впечатления, как вещь обыкновенная, - отец часто приходил ко мне и так же скоро уходил. Но каково же было моё удивление, когда немного спустя, после ухода моего отца, ко мне стучат в дверь (так как я заперся, чтобы ложиться спать). Отворив дверь, я увидел кучера, приехавшего за мною. Он мне сказал, что отец мой только что скончался. И действительно, как оказалось, он умер не более часа тому назад и именно почти в то самое время, когда я видел его у себя в комнате. Тут для меня стало всё ясно: благословлял меня отец, уже умерший».
4) Доктор, после многочисленных визитов, сидел вечером несколько усталый в своём приёмном кабинете; когда пробила половина девятого, он подумал, что пора ему закончить приём и отдохнуть, и встал с своего кресла, чтобы запереть дверь, но в эту минуту она отворилась и в комнату вошла девочка, худенькая и бледная, с большим платком на голове, и так обратилась к моему другу: «Доктор, пожалуйста, навестите мою мать, - она очень больна». Доктор спросил у девочки её имя, имя матери и их адрес, на что та ответила ему совершенно внятно, и он подошёл к своему письменному столу, стоявшему в глубине кабинета, чтобы записать её слова. Записывая, ему пришло в голову идти к больной тотчас же, вместе с девочкой, но когда он отвернулся, чтобы сказать ей это, её уже не было в комнате. Быстро отворив двери, он вышел на подъезд, посмотрел во все стороны, девочки нигде не было. Немало удивлённый её быстрым исчезновением, он наскоро взял свою шляпу и палку и последовал за нею. Без труда нашёл он дом по данному адресу и был введён к больной: «Я врач, - сказал он, -вы посылали за мной»? - «Нет, не посылала», - ответила больная. Думая, что он ошибся адресом, доктор, читая в своей записи, спросил: так ли её имя? и получил утвердительный ответ. «А есть ли у вас дочка такого-то имени?» На этот вопрос больная ответила не тотчас же; на глазах её блеснула слеза, прежде чем она выговорила с заметным волнением: «Нет, доктор, теперь нет. У меня была девочка, которую звали этим именем, но она умерла полтора часа тому назад» - «Умерла? где умерла?» - спросил доктор. - «Здесь», - отвечала мать. - «Где же лежит её тело?» - «В соседней комнате». Старшая дочь больной повела туда доктора, и он узнал в умершей ту девочку, которая приходила звать его к больной матери.
5) Случай этот сообщён самим сэром Эдмондом Горбни, главным судьёй высшего консульского суда в Китае и Японии, который сам о себе говорит как «о человеке закона, как по образованию, так и по семейным традициям, неспособном давать волю своему воображению и не верящем в чудесное».
Он рассказывает, что, живя в Шанхае, имел обыкновение принимать у себя по вечерам газетных репортёров, приходивших к нему для получения судебных приговоров, которые на другой день должны были появиться на страницах газет. Репортёры довольно аккуратно посещали его с упомянутой целью; в особенности Г-н X...., бывший издателем одной вечерней газеты. Это был странный, молчаливый человек, очень мало говоривший о себе и, очевидно, много испытавший горя в своей жизни. Я с ним не был знаком иначе, как с газетным репортёром и других отношений к нему не имел.
«В тот день, когда имел место необъяснимый случай, о котором хочу рассказать, в 1875 или в 1876 году, я ушёл в свой кабинет, час или два спустя после обеда и занялся перепиской судебных решений. В половину двенадцатого часа ночи я окончил свою работу, позвонил камердинера и передал ему пакет с переписанными приговорами для передачи репортёру, если бы он за ними пришёл. Не было ещё полуночи, когда я разделся и лёг в постель. Нужно заметить, что я сплю очень чутко, в противоположность жене моей, которая, напротив, спит очень крепко, так что бывает трудно разбудить её в первый период сна. Французская постель помешалась как раз напротив камина, на котором стояли часы. Газ вполне не потушался, но только уменьшался, так что во всякое время ночи, не вставая с постели, я имел возможность свободно различать время, когда просыпался и закуривал, по своему обыкновению, сигаретку.
Я уже успел заснуть, когда внезапно был разбужен стуком в дверях моего кабинета. Полагая, что стук произведён камердинером, который пришёл посмотреть, всё ли в порядке и уменьшен ли газ, я повернулся на другой бок с намерением снова уснуть. Но тут раздался снова стук, но уже в дверях моей спальни. Всё ещё полагая, что это камердинер, имеющий надобность передать что-нибудь мне, я сказал: „войдите“. Дверь отворилась, и к моему изумлению, вошёл г. X., репортёр. Я приподнялся с постели и сказал: „Вы, вероятно, ошиблись дверью, решения переданы камердинеру, ступайте и получите их от него“. Но вместо того, чтобы выйти, он приблизился ко мне и стал в ногах постели. „Г-н X., -сказал я, - вы забываетесь, будьте столь добры, выйдите отсюда, вы злоупотребляете моей любезностью!“ Он был смертельно бледен; одет как обыкновенно и, очевидно, не был пьян. - „Я знаю, -сказал он, - что моя настойчивость не извинительна, но, не найдя вас в кабинете, я решился идти сюда“. Я начал терять терпение, но что-то было в наружности этого человека, что меня останавливало вскочить с постели и вытолкать его за дверь. Я отвечал спокойно: „Всё это может быть так, но в настоящую минуту прошу вас выйти“. Но вместо того, он опёрся рукой о постель и тихо, как бы страдая, опустился на постель в ногах у меня. Я взглянул на часы, было двадцать минуть второго. Я опять повторил: „Камердинер получил решения в одиннадцать часов, спуститесь к нему и возьмите их“. Он отвечал: „Простите меня, пожалуйста, но если бы вы знали все обстоятельства, вы бы не отказали мне в моей просьбе. Время не ждёт. Дайте мне сокращённое решение, и я запишу его в своей книжке“, - и с этими словами он из кармана вынимает свою репортёрскую книжку. Я отвечал: „Теперь не время, спуститесь с лестницы, отыщите камердинера и не расстраивайте меня, вы разбудите мою жену, иначе я принуждён буду силою выпроводить вас отсюда“. Он сделал движение рукою. Я опять спросил: „Кто вас впустил?“ - „Никто“, - ответил он, - „Проклятие, - вскричал я, -какого чёрта вам нужно от меня, - пьяны вы, что ли?“ Он отвечал спокойно: „Нет и никогда больше пьяным не буду. Но я прошу вас, сэр, дать мне ваши решения, так как времени остаётся немного“. -„Вы кажется, очень мало беспокоитесь о моём времени, и это в последний раз, что я позволяю репортёру переступить порог моего дома“. Он отвечал отрывисто: „Это в последний раз, что я вас вижу здесь, или в другом месте“.
