— Попозже я принесу десерт и чай.
— Спасибо, Ларочка. — Евдокия Ивановна взяла салфетку и положила ее себе на колени. Глядя на нее, то же самое проделала Мара. Она была рада, что ей есть чем занять руки, и была благодарна своей неожиданной знакомой за то, что она устроила для нее этот праздник. Быть может, Евдокия Ивановна даже не представляла, какое впечатление произвела на Мару.
— Приятного аппетита. — Лариса вновь исчезла.
— Ешь, детка. — В голосе Евдокии Ивановны Мара не заметила и тени иронии, издевки, превосходства. Эта милая женщина не хотела казаться доброй, она была такой на самом деле. И Мара почувствовала, что ей не стоит притворяться.
— Честно говоря, я с рождения не помню такого изобилия, — призналась Мара, накалывая на вилку кусочек тушеного мяса. — Я боюсь, что съем все, совершенно все, и мне станет плохо.
— Тебе не будет плохо, детка. Ешь, дорогая, а потом мы поговорим. Ешь, здесь хорошо готовят, приятного аппетита, — Евдокия Ивановна задумчиво посмотрела на Мару. В ее серых глазах застыло выражение жалости, которого Мара не замечала. Она была слишком поглощена едой. Стараясь есть медленнее, она время от времени закрывала глаза, чтобы насладиться вкусом. Это был настоящий пир! Как же ей повезло, что такая удивительная женщина, как Евдокия Ивановна, почему-то обратила на нее внимание и решила принять участие в ее судьбе.
Мара не заметила, как ее тарелка оказалась пустой. Салаты, вкус которых был ей совершенно не знаком, не очень понравились, но Мара съела и их, предпочитая не распространяться об этом. Ей, для которой в последнее время самой шикарной едой была перловка со шкварками и жареным луком и жидкая похлебка, было бы просто смешно говорить о том, что ей что-то не понравилось.
— Что будем пить, Мара? — Евдокия Ивановна вытерла салфеткой губы.
— Не знаю. Вот в стакане что-то налито…
— В бокале апельсиновый сок. Ты даже не попробовала.
— Очень вкусно. — Мара залпом выпила весь. — Божественно. Ничего подобного не пила.
— Чаю хочешь? Горячего, чтобы окончательно согреться. И что-нибудь сладкое, как ты?
— Нет, спасибо. Всего было достаточно.
— Отказываешься от сладкого? Невероятно! — Евдокия Ивановна, улыбаясь, смотрела на Мару, замечая, как она вдруг на глазах сникла. Похоже, теперь ей было не до десерта, не до чая. Девушка явно хотела спать. Насытившись, она действительно ощутила, как волна приятной усталости нахлынула на нее, делая непослушным язык, неуправляемым тело. Мара поняла, что ее состояние очевидно и скрывать его нет смысла, а потому безмятежно засмеялась. Сейчас не было чужого города за порогом этого уютного ресторана, не было прошлого, не существовало даже приблизительного плана действий на ближайшую перспективу. Было только осознание сытости и невозможности думать. Мара впервые ощущала себя настолько сытой, что это чувство затмило остальные, позволяя овладеть мыслями, подчинить движения.
— Евдокия Ивановна, мне так хорошо, — подперев щеку ладонью, сказала Мара. — И не хочу ни чаю, ни десерта. Я сейчас вообще ничего не хочу. Со мной такое впервые, честное слово.
Евдокия Ивановна неожиданно звонко рассмеялась и, вытирая повлажневшие глаза, встала.
— Посиди, пожалуйста. Я скоро приду, — сказала она и так же, как не так давно Лариса, исчезла за расписной ширмой.
Мара еще вольготнее расположилась на стуле, закинув ногу за ногу. Чуть покачивая ею, Мара закрыла глаза. Ей представилась картина, как она идет через просторный зал ресторана с нагруженным подносом. Идет легко, призывно покачивая бедрами, а стук ее каблучков звучит в ритм музыке, которая льется отовсюду. И посетители, глядя ей вслед, тут же переговариваются между собой. Наверняка они завидуют ее формам, ее роскошным волосам, собранным в низкий узел на затылке, ее легкой, летящей походке и, конечно, ее молодости. Никому не придет в голову назвать ее шваброй, дылдой, рыжей дрянью. Но тут происходит что-то невообразимое. Кто-то подставляет ей подножку, Мара со всего размаху падает, а с подноса во все стороны летят тарелки с салатами, горячим, бьются бокалы. От ужаса у Мары сбивается дыхание. Чья-то рука уже легла ей на плечо. Это конец!.. Но тут раздается знакомый голос:
— Мара, Мара, девочка, проснись. — Евдокия Ивановна неохотно будила ее, но деваться некуда. Не может же она сидеть здесь столько, сколько понадобится для полноценного сна ее новой знакомой. А спит она так сладко, так крепко. — Мара!
— Что?! — Мара дернулась, но Евдокия Ивановна осторожно придержала ее.
— Ты уснула.
— Извините.
— Ничего страшного. Пойдем. Нам пора.
Мара поднялась, стряхивая с себя остатки сна, потерла глаза, зевнула. Нехотя она оставляла уютный столик. Идя следом за Евдокией Ивановной, она заметила, что посетителей осталось всего трое: два молодых крепких парня, напряженно наблюдавших за всем происходящим в зале, и видный мужчина лет шестидесяти. Его стол был сервирован, видимо, только что, потому что блюда стояли нетронутыми. А сам он пристальным взглядом провожал Мару. Она чувствовала на себе его пронизывающий взгляд, спеша спрятаться за свою спутницу. Вот наглость какая! Мара разозлилась, окончательно проснувшись. Из глубины зала Лариса помахала им рукой. Евдокия Ивановна ответила ей, поглядывая на скованную Мару. Та едва выдавила из себя улыбку и облегченно вздохнула, только оказавшись в гардеробной. Любезный и улыбчивый Сергей подал Евдокии Ивановне их одежду, еще раз откровенно покосившись на изорванную подкладку пальто Мары.
— Спасибо, Сережа, поправив меховой воротник дубленки, сказала Евдокия Ивановна.
— Всегда рад.
— Ну теперь уж не знаю, когда придется, — заметила та на ходу и обратилась уже к Маре: — Пойдем.
— До свидания. — Мара поймала ехидный взгляд швейцара и, смутившись, поспешила выйти из ресторана.
Только теперь она поняла, что сказка дочитана. Сейчас Евдокия Ивановна скажет ей слова прощания и пойдет своим путем. Наверняка она устала после работы, и этот незапланированный поход в ресторан был совершен исключительно ради Мары. Чем она заслужила такой подарок, пока оставалось для нее загадкой. Быть может, все объяснялось очень просто: ей повезло. В таком огромном чужом городе сразу встретить хорошего человека. Это ли не везенье? Наверняка это предвестие того, что все у нее сложится так, как мечтала. Но чем больше Мара себя уговаривала, что все хорошо, тем больше червячок сомнения пробирался внутрь, разрушая шаткие постройки уверенности.
— Ну что побледнела? — Евдокия Ивановна стояла, спрятав руки в карманах дубленки. Солнце освещало ее седые вьющиеся волосы, лицо, покрытое паутинкой морщин, и подрагивающие от желания удержать улыбку губы. — Что будем делать дальше, Мара? Вернее сказать, что ты собираешься теперь делать?
— Мне нужно найти место, где набирают на работу. Вы не подскажете, куда мне следует обратиться? — тихо ответила та.
— У тебя есть городская прописка?
— Нет.
— Тебе есть где остановиться?
— Пока нет. Я, честно говоря, не знаю, что делать дальше.
— Дальше? Ты планировала, что здесь тебя встретят с распростертыми объятиями? Ты приехала-то зачем? — Лицо Евдокии Ивановны стало серьезным. — Шутки в сторону, девочка.
— Мне кажется, я сейчас куплю обратный билет и отправлюсь домой, — едва держась на задрожавших ногах, ответила Мара.
— Грандиозно! И ради этого ты приезжала?
— Нет, я хотела уехать надолго, навсегда…
— Там, откуда ты приехала, так плохо?
— Может, бывает и хуже, только не знаю где, — Мара мысленно перенеслась в сырой, холодный дом с окнами, в котором гуляет ветер и мороз. Вспомнила одинокие вечера при свете свечи и пьяные крики матери, могилы отца, бабушки, брата. От этого на душе снова стало так мерзко, что Мара, выронив узелок, прижала ладони к глазам.
— Расскажи, легче станет. — Евдокия Ивановна подняла вещи Мары и, взяв ее под руку, повела к ближайшей скамейке. Благо их было много, деревянных, резных. Мара безропотно следовала за Евдокией Ивановной. Она была готова рассказать ей свою историю. Почему бы и нет? Вот живет она на белом свете, Мара Михайловна Ленская, и никто не знает о ее существовании, о ее мечтах. Ведь у нее есть мечты…
— Хорошо. — Мара развязала платок, расправила его на плечах, поглаживая пальцами пушистые кончики. — Это будет невеселая история.
— Я готова выслушать все, детка. — Едва Евдокия Ивановна услышала первые фразы, она поняла, что не сможет вот так просто встать, попрощаться с этой девушкой и вычеркнуть ее из своей жизни. То, о чем говорила Мара, заставляло сердце пожилой женщины стучать то быстро, то замирать. Боль, которую пережила эта рыжеволосая девушка, пронизывала и Евдокию Ивановну. Ей было понятно, что такое безысходность, что такое детские воспоминания, в которых нет ничего светлого, доброго. Ведь это клеймо на всю жизнь. Оно может определить всю дальнейшую судьбу, а это страшно.
