и тоже куда-то уплывает обиженное сердце.
Женщина уходила к автобусной остановке на Вольное. Остальные спутники-пассажиры, словно воробьи, сыпанули с площади, кто к бочке с пивом, кто в город, кто в буфет при столовой — виднелась вывеска с белыми буквами: "Буфет". Над площадью остывала бездонная синь с прожилками тающих на закатном солнце перистых облаков, уже далёких, прощальных. И показалось, приглушённо простонали колокола на соборе — тоже прощально, почти погребально. Тишина от этого напряглась и, словно застыла, став… мёртвой.
Андрей посмотрел на множество белевших на земле окурков, семечную шелуху и снова перенёс взгляд на автобусную остановку на Вольное. Его ушедшая судьба пристроилась там к небольшой очереди и выделялась на её фоне необычной осанкой, полной достоинства и красоты. С чем он мог подойти к ней? Сказать-то нечего. Не о том же, что женат, но вот встретил её, настоящую. Примет за ненормального. Значит, надо уходить в свою вечность. И он пошёл, чувствуя, что с каждым шагом удаляется от родного человека всё дальше, хотя ещё шёл по площади не от родной души, а вроде бы к ней. Почти поравнялся, а потом двинулся наискось, к белому слову на зелёном фоне, означавшему какую-то бессмысленность — "БУФЕТ". И уже знал, заходя за угол здания, что утрачивает эту женщину навсегда.
Направляясь к дому матери, автоматически сворачивая в переулки, знакомые с детства, Андрей жаловался, неизвестно кому: "Ну, почему мне упорно не везёт? Столько лет ждал встречи с такой женщиной и не имею права даже подойти к ней! Только потому, что, вроде бы, ничего не произошло, формально не было? Но как же не было, когда я точно знаю, что было, было! Я не мог ошибиться. А может, я… уже разучился быть мужчиной? Совершать поступки? Даже во имя любви… Для меня важнее всего какие-то правила? Внешний этикет? Ну, нет, это уж Бог знает, что! Какое-то лицемерие пополам с трусостью…"
Он остановился, закурил и повернул назад. Сейчас он подойдёт к ней, отзовёт из очереди в сторонку и скажет: "Прошу меня извинить, но я решил всё же вернуться! Скажите мне только одно слово: я правильно сделал, что вернулся, или нет? Да — или нет? Всё остальное я объясню вам потом, я не сумасшедший, нет… Я влюбился в вас".
С каждым шагом намерение его всё крепло, слова находились всё убедительнее, и он уже твёрдо знал, верил в то, что она не оттолкнёт его, поймёт всё правильно. Ведь и с нею же произошло то, что и с ним! Не будет же она, интеллигентка, ханжить.
Он появился на булыжной площади, когда очереди на Вольное уже не было. Не было и женщины с тихим светом из глаз. Вдали лишь пылил автобусик, увозивший её. Всё, опять опоздал. Ноги похолодели, начали наливаться свинцом, и словно оборвалось что-то в душе. Опять перед ним стоял огромный деревянный собор с золотыми крестами и куполами. Но видел он их размыто, будто сквозь дождь. И всё плыли по небу, истаявшие за день, прозрачные облака. А мимо шли призрачные тени похожих друг на друга, безликих людей.
"Ну и жизнь!.. — подумал он, вспомнив вздох пассажира из канувшего в вечность автобуса. — До чего бессмысленно всё!"
Направляясь в буфет, он чувствовал себя таким обиженным, таким несчастным, что хотел водки, как лекарства, которое мгновенно излечит. В груди у него что-то горело, нужно было немедленно залить этот пожар, чтобы не выжег изнутри всё до самых костей.
В буфете витал дух неуважения к людям. Пахло пролитым пивом, грубостью официанток, вяленой рыбой. Бойкая женщина с наглыми глазами продавала за стойкой пиво, бутерброды, даже горячие котлеты с пюре, которые выносила ей откуда-то из внутренней двери пожилая женщина в грязном белом халате. Внутри помещения собачилась официантка, собиравшая пустые пивные кружки. С невысокого фанерного потолка, выкрашенного в голубой цвет, свисали коричневые липучки с ещё живыми, приклеившимися мухами.
"Как люди в автобусе, — подумал Андрей. — А главное, одинаковые все, словно вещи в универмагах. А встретится непохожая, так ей… в другую сторону…"
— Тебе что? — раздался голос буфетчицы.
— Стакан водки, — тихо проговорил он.
— Что на закуску?
— Всё равно: что дадите. — "Господи, что подумает мама!.."
Глава третья
1
После танцев Люська вернулась в свою комнату одна — товарки по комнате где-то ещё задерживались. Первой появилась 30-летняя незамужняя Клава, которая удивила днём в аптеке. Через полчаса — был уже "отбой" — явилась и незамужняя Маргарита. Этой шёл 35-й. А 32-летняя замужняя Лида так и не явилась ночевать.
— Е….я где-нибудь! — грубо сказала Клава. — Дорвалась, вот и… готова хоть до утра. — Осуждения в тоне не было.
Поняв по голосам в темноте, что никто и никого не осуждает, женщины принялись, кроме Люськи, откровенничать. Клава пожаловалась:
— Господи, ну, что теперь за мужики пошли! Ждёшь этого отпуска целый год, а у них, видите ли, то не стоит совсем, то самой нужно ему настраивать.
И пошло — как с цепи сорвались. Люське и в голову не приходило, хоть и в детдоме росла, что бабы такие развратные. Но Маргарита тут же, словно опровергая Люську, вдруг сообщила:
— А вот у нас раньше были мужики: сразу 4-х обслуживали!
— Где это у вас? Заливаешь, небось? — не поверила Клава. А Люська даже представила себе её круглый рыбий рот — ну, точь-в-точь, как у сазана, только губы накрашенные и нижняя чуть выдвинута вперёд. Недаром прозвала её про себя "Рыбкой". Рот у "Рыбки" всегда полураскрыт, будто она в воде дышит. И глаза круглые, как у рыбы. Только подмазанные, конечно.
Маргарита, женщина с мощной и крутой задницей, не обиделась:
— Ничего я не заливаю. Вы же просто не знаете, что за город такой, Иваново! 15 лет назад, когда мне было 19, у нас — на 10 девчонок — приходилось по статистике — всего 2 парня! Да и те были женатые. У нас там — такое творилось!.. — вам и во сне не примерещится!
— А ты конкретней, — перебила Клавдия, сгорая от любопытства. — Тут — все свои, не стесняйся.
— А я, чё? Стесняюсь, что ли? Соберутся, бывало 3 бабы, которым уж невмоготу совсем — по 3 года мужской ласки не видели! И делают засаду на квартире у какой-нибудь из них. А для приманки — четвёртую выбирают, из красивых. За деньги, а
