Занятия с отстающими, собрания, совещания. Вечером — проверка около сотни тетрадей. Выполнив к часу ночи ещё как бы одну смену, можно ложиться спать. Добавьте сюда домашние обязанности — стирки, готовку пищи, и картина будет почти полной. Если же семьи нет, то такому преподавателю-девушке — некогда уже и любить. То есть, намечается твёрдая перспектива остаться в пожизненных девах. Вот чем оборачивается для женщины любимое дело! Мужчины — на преподавательскую работу уже не идут. И невыгодно экономически, и работа для них непосильная. Из-за этого — нет дисциплины в школах. Женщины — с современными недорослями справляться не в силах.
— Откуда вы всё это знаете?
— Соседка просветила. Учительница. Не читает ни новых, ни старых книг — некогда. Работу свою считает тяжкой и унылой лямкой. В кино, театры — почти не ходит. В газете "пробегает" только четвёртую полосу. И это — один из самых нужных людей на земле: у-чи-тель! Вернее, отношение правительства к людям, которые призваны закладывать будущий фундамент общества. Немудрено, что большинство учителей мечтает найти себе другую работу или начинают халтурить в своей школе, а не учить. Из года в год по стране выпускаются сотни тысяч полуграмотных, невежественных митрофанушек. Разве это "фундамент"? Да мы просто рухнем когда-нибудь, развалимся, и всё.
— Господи, я не учитель, инженер, а и у меня не хватает времени, чтобы читать, следить за собой, — согласно кивала Людмила. — Иногда просто руки опускаются от всего, тут уж не до причёсок. — Заученным движением она коснулась опрятной причёски, которую создавала теперь себе каждое утро. Он, полюбовавшись на неё, продолжил:
— В чём же тогда смысл жизни? В самопожертвовании? Так, во имя чего? Правительство — собою не жертвует, всегда — только нашей судьбой.
— Потише, Андрей Александрович!..
— Да-да, вы правы, — согласился он. — Так стоило ли 15 лет учиться, чтобы потом быть лишённым самых элементарных радостей? В миллионах — убивается желание к делу. А там, — он показал пальцем на потолок, — это даже никого не волнует. Ну, уйдёт из школы хороший педагог, что им до этого? Придёт новый, похуже. Или без опыта. Их ведь у нас много! О чём тут тревожиться?..
Странно, он говорил горькие вещи, а ей было сладко и радостно на душе. И летело, летело счастливое время. Солнышко, вызолотив на западе холмы над горизонтом, давно перекочевало с моря на сушу и светило теперь в раскрытую дверь.
— У нас почти каждый, — говорил Андрей Александрович, — давно уже боится задать себе простой вопрос: счастлив ли он? Любит ли? А его? Представляете!.. Приучили себя к мысли — особенно женщины — что всё их счастье — только в детях. Своего — уже не нужно.
Людмила опустила голову.
Он заметил.
— Я вас обидел чем-нибудь?
— Нет-нет. Просто обидно, что у всех такая жизнь.
— Я принесу ещё бутылочку…
И принёс. Опять они пили хорошее вино, и было легко и светло на душе. И тогда, с надеждой посмотрев на Андрея Александровича, Людмила заметила:
— А может, жизнь всё-таки лучше, чем мы думаем, а? Так хорошо, красиво вокруг! Может, мы всё усложняем, и потому так страшно?
— Да, пожалуй, что и страшно, — задумчиво подтвердил он. — Посмотрите, как живут так называемые простые люди. Им и мудрствовать-то некогда. Работают. Часто в разные смены. Куча детишек. По-настоящему встречаются друг с другом только по субботам. Когда тут задумываться?
— Зато простые люди редко разводятся, — осторожно возразила она.
— Знаю. Детей жалко, ну и терпят. Работают — потому что надо жить и кормить семью. Живут вместе — потому, что общие дети и общая квартира. Негде будет даже ночевать, если уйти…
Она опять смотрела на него добрыми умными глазами, словно ждала утешения. Но он не мог утешить её:
— Порочна сама система, — договорил он с грустью. И допил из стакана вино. — Можно, я покурю?
— Да-да, пожалуйста. Ну, а если поменять систему? Что изменится?
— Люди станут обеспеченнее. Меньше будут торопиться жить и ошибаться. — Выпустив в сторонку дым, он добавил: — От хорошей жизни — люди ведь честнеют. Да и разборчивее становятся. Несчастливые браки, конечно, будут, но — реже.
— И тогда, по-вашему, эти несчастливые — смогут разводиться? Если с жильём будет без сложностей?
— Конечно, — согласился он.
— Мамочки! Да ведь дети же — любят своих родителей! Что мать, что отца. Не станете же вы этого отрицать?
— Не стану.
— А моральная сторона? Как же разводиться, если ребёнок начнёт тосковать по отцу? Я бы не смогла, например. Значит, для многих людей — всё равно ничего не изменится.
Андрей Александрович стал придумывать на ходу:
— Но при хорошей жизни люди уже не будут расходиться, как теперь — в ненависти друг к другу, по-скотски. Можно же остаться добрыми друзьями и приходить к своему ребёнку хоть каждый день! Или забирать ребёнка к себе по очереди.
Людмила насмешливо заулыбалась:
— А школа как? А начнут спрашивать дети: что это с нами, да как? Лопнет вся эта теория через месяц! У вас — есть дети?
— Девочка. 6-й годик.
— И у меня девочка. 3 годика. Вы — смогли бы свою оставить?
— Никогда! — вырвалось у Андрея Александровича. И на секунду не мог представить себе, что оставит не жену, а свою кроху Верочку, ласковую и бесценную.
— Вот за это вам — спасибо! — с облегчением в душе, почти восторженно, произнесла Людмила.
— Не понимаю…
— Мамочки мои, да чего тут понимать! Хороший человек не бросит своего ребёнка.
— А если разлюбит жену? — сбился Андрей Александрович и с менторского тона, и с куража, которым был охвачен.
— Не знаю… — Людмила успокоилась и, беззаботно пожав плечами, отпила глоток вина. Ей стало по-прежнему хорошо.
Он пробормотал:
— Французы — хитрее нас — умеют жить без разводов.
— Как это? — не поняла она.
— При утрате любви они не посвящают детей в свои распри. А просто заводят себе любовь на стороне. И живут так. Всё равно, мол, вечной любви не бывает.
— А как же ревность? Не бывает, что ли?
Он замолчал, думая о словах чеховского героя из "Дуэли": "Никто не знает правды…" В чём истина, не знал и он. Достал опять сигарету и, делая вид, что занят этим, долго её разминал, потом прикуривал. Людмила смотрела, щурилась, а потом тихо
