- Не густо у вас с посетителями, - вступил в разговор Михаил Анисимович с молодой кельнершей, которая принесла им в чашках горячий, источающий безумно вкусный аромат кофе.
- Так ведь время ещё детское. Обычно после семи вечера народ собирается. Там уж идёт кофе с коньяком, вернее, коньяк с кофе.
- А давно здесь кофейня? – спросил Глеб.
- В августе три года справили.
Он оглядел помещение. Вон то место, за стойкой, где висело страшное зеркало. А вот здесь стоял старинный рояль.
- В этом здании раньше детский дом был, - пояснила девушка.
- Я знаю, - улыбнулся Глеб. – Перед вами один из его воспитанников.
- Правда? – видимо девице было скучно, и она охотно вступила в беседу. - А я вот тоже с шестнадцати лет живу с бабушкой. Родители погибли.
- Сочувствуем вам, - сказал Глеб. А что он мог ещё сказать?
Он посмотрел на девушку. Стройная, светло-русые волосы до плеч, серые глаза смотрят внимательно и печально. Парень с удовлетворением отметил, что не было в ней присущей современным представительницам прекрасного пола вульгарности.
- А не страшно вам было в этом доме жить? – неожиданно спросила она.
- А почему вы спросили об этом? – насторожился Глеб.
- Я в кофейне уже год работаю. Неуютно здесь как-то. С каким бы настроением не пришла, едва зайду, оно портится. Причём, не у меня одной, многие жалуются. Да и посетители больше пятнадцати минут не сидят, хотя кофе наш всем нравится. А весной здесь ночной охранник умер.
- Как умер?
- Я утром пришла, а он не открывает. Дверь была на внутреннем замке, пришлось ломать. Слесаря вызывали. Вошли, а он спиной к стойке на табурете сидит, уже холодный. Мёртвыми глазами на стену смотрит.
Девушка указала рукой на то самое место, где когда-то висело зеркало. Глеб поёжился.
- И что показало вскрытие?
- Сердце остановилось. Ему под шестьдесят было. Но, с виду мужчина крепкий, не пил.
- М-даа. Вас как зовут?
- Елизавета.
И как она произнесла своё имя, Глебу понравилось. Хорошо произнесла, с уважением. Не бедная Лиза, а именно Елизавета.
- А что ж не уволитесь, если ужасы здесь такие творятся?
- А мне удобно. К дому близко, да и график скользящий. Я ведь ещё учусь, на юридическом.
Глеб поймал себя на мысли, что сейчас ему совсем не хочется уходить из этого страшного места, где прошло его детство.
- У вас здесь довольно уютно, - обвёл он взглядом стены кофейни. – Можно мне ещё чашку кофе?
- Сейчас пойду, приготовлю. Вам тоже? – спросила Елизавета дядю Мишу.
Тот с отеческой улыбкой наблюдавший за своим молодым напарником, встрепенулся.
- Мне? Конечно! Кто же от такого великолепного напитка откажется?
- У нас кофе-машина на кухне, а то за стойкой и так повернуться негде. Вы не скучайте, я быстро. Послушайте пока музыку.
Девушка одарила обоих солнечной улыбкой и скрылась в проходе за стойкой. Мелодия Мишеля Леграна заполнила бывшую музыкальную комнату.
- К делу, коллега, к делу! – скороговоркой заговорил Михаил Анисимович, едва девушка скрылась. – Не забывай, мы здесь на работе!
- Дядь Миш, а может это судьба?
- Может и судьба, - согласился тот. А раз встреча эта не случайна, то всё у вас получится. Но работе это мешать не должно.
Глеб тяжело вздохнул, косясь на проход за стойкой.
- Так вот, - Михаил Анисимович положил руки на столик. – Если профессор Мордвинов шёл по следу утерянной книги Авеля, «Тень» шла по его следу и выбила его, как звено из цепочки. Возникает вопрос, кто следующий?
- С изрядной долей вероятности, - ответил Глеб, - это может быть Ян Бенедиктович.
- Вы читаете мои мысли, коллега!
Дядя Миша достал простенькую «Моторолу», пощёлкал кнопками, ища номер старого библиофила. Набрал, приложил к уху.
- Не берёт трубку!
- Едем на Большую Пушкарскую! – вскочил Глеб из-за стола.
Он подошёл к стойке.
- Елизавета!
- Ещё пару минут, - донёсся её голос из кухни.
- Елизавета! К сожалению, нам надо идти. Сколько мы вам должны?
Девушка вышла к стойке. Вид у неё был растерянным.
- Как, уже уходите?
- Дела, - вздохнул Глеб, доставая бумажник. – Но я ещё вернусь, обещаю.
Их глаза встретились.
- Я буду ждать, - тихо сказала она.
Глеб почему-то в этом не сомневался.
- Кстати, меня Глебом зовут.
Поминки по профессору справляли в небольшом кафе на набережной реки Екатерингофки. Ян Бенедиктович, вот уже несколько лет кроме чая и минеральной воды ничего не пил, но помянул старого приятеля рюмкой «Арарата». Коньяк приятно вскружил голову, старая кровь быстрее побежала по венам. Он произнёс прочувствованную речь о профессоре, о том, какой он был прекрасный филолог, и как беззаветно любил книги. Вдова покусывала нервные губы, словно стараясь сдержать, готовые вырваться рыдания. Но Ян Бенедиктович знал, что ей просто неприятны его речи, она предпочитала, чтобы сегодня все говорили о том, как покойный любил её.
В кармане велюрового пиджака зазвонил сотовый, но старик трубку не брал, не тот момент.
Через полчаса коньяк растворился в крови, после съеденных блинов с мёдом кровь прилила к желудку, и библиофила стало клонить в сон. Спать на поминках – дурной тон и Ян Бенедиктович засобирался домой.
Он вышел на улицу и принялся ловить машину. Буквально через полминуты перед ним остановился старый «Сааб».
- На Большую Пушкарскую!
- Садитесь, - индифферентно ответил водитель.
На улице начался очередной мелкий и противный дождь, и Ян Бенедиктович с удовольствием забрался в тёплый салон. Водитель тронул машину с места и через пару минут пассажир, откинувшись на сиденье, задремал.
Когда он открыл глаза, то увидел, что автомобиль стоит на пустынном берегу Залива. На переднем сиденье неподвижно сидел водитель, рассматривая его в зеркало заднего вида тёмно-карими глазами.
- Хорошо выспались? – спросил старика Иосиф.
- Я же просил на Большую Пушкарскую? – недоумённо произнёс тот.
- Здесь удобнее. Никто нам не помешает.
- Кто вы?
- Это не важно. И давайте условимся, что вопросы буду задавать я.
Ян Бенедиктович посмотрел в зеркало. Глаза сидящего за рулём из карих, сделались тёмно-серыми, как холодные воды Залива.
- Это вы убили Николая?
- Не будем терять время. Что вам известно о книге?
- А если я не буду отвечать?
- Я могу причинить вам боль. Страшную боль. Она будет длиться до тех пор, пока вы не выдержите, и не расскажите мне всё.
Старик вздохнул.
- Скорее не выдержит моё старое сердце. Что тогда будете делать?
Иосиф развернулся и посмотрел в выцветшие глаза библиофила, но не увидел в них даже и тени страха. Чёрт, а ведь старик прав, он своё уже отбоялся! Надо менять правила игры.
- Не понимаю вашего упрямства! Если книга попадёт не в те руки, может случиться непоправимое.
- А в чьи руки она должна попасть? Уж, не в ваши ли, обагрённые кровью?
- Не понимаю, о чём вы? – Иосиф выдавил улыбку. – Я – сотрудник международного следственного комитета.
Он достал из нагрудного кармана куртки удостоверение. Кусок ламинированного, цветного картона, вверху прямоугольника на синем фоне белели буквы UNO.
- Я так понимаю, что речь идёт о судьбе мира, раз саму ООН интересует книга, - усмехнулся Ян Бенедиктович.
- А вам, значит, безразлична судьба человечества?
- Я прожил достаточно долгую жизнь и, смею надеяться, научился разбираться, если не во всём человечестве, то уж в отдельных его представителях. И ещё, я научился читать по глазам.
- И что же вы прочитали … в моих глазах?
- Свою смерть.
- Возьми трубку, старче! – который раз умолял Михаил Анисимович свой сотовый.
Глеб стоял на лестничной клетке между третьим и четвёртым этажом, а его напарник нервно прогуливался во дворе, время, от времени бросая взгляд на окна третьего этажа, и терзая телефон.
Короткий октябрьский день подходил к концу, и на промокший город опускались сумерки. Но окна квартиры Яна Бенедиктовича оставались тёмными, даже когда зажглись уличные фонари.
В это время над телом хозяина квартиры сомкнулись холодные воды Залива. Туда же Иосиф бросил почти беспрестанно трезвонивший телефон, посмотрев сначала на определитель номера. Памятью он обладал феноменальной и одиннадцать цифр впечатались в мозг до той поры, пока они будут ему не нужны.
Старик ничего бы не сказал, он это понял, когда заглянул в его глаза. Редко, но такие индивидуумы ему встречались. Последний раз больше десяти лет назад, в далёкой Венесуэле он выследил католического монаха, сотрудника тайной организации «Umbro Domini». Тот владел информацией, которая была очень нужна Мессиру. Иосиф вывез его в джунгли и там, в заброшенной пещере жестоко истязал целых три дня. Измучился не меньше жертвы, но монах молчал. Так молча и умер, распятый на лианах.
