— Миссис Джордан, — говорила миссис Смит, одна из ведущих актрис труппы, поддерживаемая не только коллегами, но и мужем, признававшими только за ней право называться «миссис», — миссис, тогда должен быть и мистер Джордан, ибо я могу поклясться, что она беременна.
Миссис Смит сама ждала ребенка и, по собственному признанию, очень этим гордилась. Словом, им не давала покоя миссис Джордан неожиданно появившаяся в их среде, ее небольшой ирландский акцент, который многие находили очаровательным, и тот успех, которым она пользовалась у зрителей. Тот факт, что она была в положении, мог объяснить ее внезапное появление в труппе: она сбежала из театра, где раньше выступала, от позора и сочинила сказку про свое внезапное вдовство. И если она не снизошла до рассказа об этом, то в виду она имела именно ее.
Миссис Смит наблюдала за игрой Дороти, стоя в кулисе, и громко выражала свое мнение. Дороти смеялась: у нее всегда была возможность делать то же самое. Миссис Смит передразнивала Дороти, исполняя «Мелтонские устрицы» и песенку Фебы, но потерпела полное фиаско, ибо ее голос не имел ничего общего с голосом Дороти. Она говорила каждому встречному, что Дороти — беспомощная артистка.
Грейс была в ярости и вступила в борьбу на стороне дочери. Она приходила на спектакли и тяжело вздыхала при каждом появлении миссис Смит на сцене, спрашивая у соседей, что будет с театром, в котором выступают такие актрисы. Тэйт Уилкинсон не вмешивался в эти сражения, ибо считал их обычным делом в театре.
Между тем Дороти добилась своего самого большого успеха — в роли Присциллы Томбой из пьесы «Сорванец». Не было сомнения в том, что именно в этой роли она должна блистать: небольшого роста, подвижная и быстрая, умеющая подурачиться на сцене, она заставляла зрителей буквально визжать от хохота. За Присциллой последовала роль Арионелли в «Зяте», и то, что она смогла позволить себе надеть мужской костюм и выступить в мужской роли, сильно упрочило ее репутацию. Зрители хотели смеяться, и Дороти Джордан могла их рассмешить, они хотели полюбоваться парой стройных ножек — Дороти могла доставить им и это удовольствие. Никто из труппы Тэйта Уилкинсона не выглядел в мужском костюме так привлекательно, как Дороти Джордан.
— Через несколько месяцев она будет выглядеть иначе, — радостно заметила миссис Смит. Она была в восторге: хоть Дороти и может потеснить ее во время ее вынужденного отсутствия, зато она вернется, когда не будет Дороти, и наверстает упущенное.
Уилкинсон был отчасти доволен этой конкуренцией и признался Корнелиусу Свону, театральному критику, что, по его мнению, это поддерживает труппу в хорошей форме: миссис Смит так страстно хочет добиться большего успеха, чем миссис Джордан, что играет на пределе своих возможностей, то же самое происходит и с миссис Джордан.
— Миссис Джордан — великая актриса, — сказал Корнелиус Свон. — Однако ее игре можно придать еще больше блеска. Правда, я боюсь, что тогда она очень скоро завоюет и Лондон.
— Я предпочитаю удержать ее здесь.
— Да, но вы не можете стоять на ее пути, дружище. Представьте меня ей. Я хочу сказать ей, какое удовольствие доставляет мне ее игра.
— И предложить улучшить ее?
— Всегда есть возможность улучшить игру любого актера, даже игру миссис Джордан, и я думаю, что вы полагаетесь в этом на меня.
Уилкинсон представил Корнелиуса Свона Дороти, и он показался ей очень забавным. Он рассказал ей, что критиковал даже Гаррика и советовал ему, как улучшить исполнение. Прислушается ли она к его мнению? Дороти ответила, что сделает это с удовольствием, потому что ей многому надо учиться, и хотя она не обещает всегда следовать его советам, готова выслушать их с благодарностью. Этот ответ восхитил пожилого джентльмена, который постоянно бывал в театре и с большим интересом наблюдал, как прогрессирует Дороти, он писал хвалебные рецензии на ее выступления, но в них, тем не менее, присутствовала и доля критики, которая отвергала всякую мысль о покровительстве.
Дружественные связи очень много значили для Дороти в то время. Беременность начала тяготить ее, она ругала себя за то, что не открылась матери раньше и не убежала из Дублина до этого несчастья. Если бы после пережитого на чердаке Смок-Али она уехала из Дублина, она могла бы продолжать выступать без этих осложнений; оставшись и подчинившись его воле, она не только связала себя его ребенком, но и потеряла уважение к себе. Но ей не было свойственно оглядываться назад, и она не должна делать это и сейчас. Ее вина — молодость и неопытность, и она дорого заплатила за эту вину.
Труппа выступала в Йорке, и когда они туда приехали, Грейс ждало письмо от сестры Мэри. «Я надеюсь, дорогая сестра, — писала Мэри, — что вы приедете вовремя. Я мечтаю увидеть Дороти. Я слышала отзывы о ее игре, семья будет ею гордиться». Грейс вместе с Дороти и Эстер отправились к Мэри и в ужасе увидели, что она умирает. Грейс обняла сестру и зарыдала, думая о тех днях, когда они убежали из отцовского дома, об их надеждах и тщеславных мечтах, которые не осуществились... или осуществились лишь отчасти. Мэри поняла, о чем она думает. Она поморщилась.
— Да, Грейс, я умираю. Но у меня была хорошая жизнь, и я ни о чем не жалею.
Ее взгляд остановился на Дороти, она протянула ей дрожащую руку.
— Посмотри, — сказала она. — Это вино. Не позволяй ему разрушить лучшее, что есть в тебе. Я слышала о твоей игре. Могу тебе признаться, она расшевелила некоторых наших милых дам. Не обращай внимания, дорогая. Ты должна идти вперед и добиться самого большого успеха. Наступит время, и она победит, Грейс. И тогда вы порадуетесь, что уехали из Дублина, — ведь иначе не было бы Дороти Джордан.
— Не утомляй себя, — сказала Грейс.
— Какое это имеет значение? В любом случае мне осталось немного.
Мэри заговорила быстро и возбужденно о прошлых успехах и неудачах, о своей «любви» — так она называла тягу к спиртному, — которая ее погубила.
— У всех есть свои слабости. Не позволяй своим слабостям мешать твоей карьере, Дороти. Я должна была больше работать. Я должна была прославить семью. Но ты это сделаешь, Дороти, я знаю.
Лежа не подушках и уставившись горящим взглядом на сиделку, она была похожа на мрачную прорицательницу.
Она умерла через несколько дней. Говорили, что встреча с сестрой и племянницами успокоила ее. Все, что у нее было, она завещала Дороти Джордан, своей племяннице. В основном, это была одежда, большая часть которой находилась в закладе; у Дороти к тому времени уже было несколько своих нарядных туалетов.
Их дела постепенно поправлялись; Дороти имела постоянное жалование, которое Уилкинсон увеличил до двадцати трех шиллингов. Конечно, это было отнюдь не богатство, но Дороти была экономной и, добавив то немногое, что ей оставила тетушка Мэри, рассчитывала создать неплохие условия ребенку к моменту его появления на свет.
