- Севрюгин, штабс-ротмистр Севрюгин, честь имею! - все не отпускал руку Александра обладатель бакенбардов.
- Капитан восемнадцатого егерского, Василий Норов, - улыбаясь через силу, почти шепотом ответил ему Александр.
- Ну, погуляем сегодня, Вася, - тоже шепоток, наклоняясь поближе и окутывая Александра кислым перегарцем, предупредил Севрюгин. - Такой бамферфлюхликхт устроим в честь праздника, что твоим егерям и во сне бы не приведелся.
Александр не знал, что означает слово "бамферфлюхлихт", да к тому же не понимал, почему штабс-ротмистр сходу стал именовать его Васей и обращаться к нему на "ты", но он объяснил это тем, что у уланов, видно, так заведено, а поэтому не стоит обижаться, к тому же никакого недоброжелательства в интонации Севрюгина Александр не заметил - напротив, одно лишь радушие и дружелюбие. А через несколько минут появился полковой батюшка в старом, истертом облачении и, поминутно кашляя, начал молебен. Александр же целиком ушел в таинство церемонии, умиляясь тому, как перекрасно, что "его" армия проникнута высоким религиозным духом, и уже не замечал ни ободренной рясы священника, ни его кашля, ни нестройного пения уланов, ни того, что Севрюгин, стоявший рядом с ним, поминутно зевал, прикрывая, впрочем, рот рукой в нечистой перчатке.
Закончился молебен. Уланы стали надевать шапки, а полковник, стараясь быть услышанным всеми уланами, приподнято заговорил:
- Господа офицеры и вы братцы-рядовые! Отпразднуем же пиром праздник полковой! Всех обер-офицеров прошу к столу, что накрыт близ канцелярии! Все же рядовые получат по чарке водки, дабы выпить всем за славное прошлое и настоящее третьего Украинского уланского полка да здоровье государя императора Александра Павловича Благословенного!
Громкое "ура!" стало ответом на слова полковника, и Александру тоже захотелось прокричать "ура!", но он вовремя догадался, что это станет здравицей в честь какого-то другого императора, не Александра Павловича - в честь человека, ещё ничем не зарекомендовавшего себя на поприще высшего правления. К тому же он заметил, как криво заулыбался Севрюгин, сказавший тихо, глядя в землю:
- Получим мы от тебя пир праздничный, кащей старый!
- Простите, штабс-ротмистр, - удивленно спросил Александр. - Кого же вы назвали... кащеем? Уж не господина ли полковника?
- Его, его, жилу да скупердяя, - откровенно признался Севрюгин. Посидишь на его пиру, сам поймешь. Он, вишь, постник да сыроядец, животом страдает, коликами да поносами, да и всех нас говеть заставляет! - А потом добавил с горячностью: - Да и не называй ты меня штабс-ротмистром, Вася! Я для милых друзей просто Федя, а ты у нас гостишь, стало быть и особливым другом стал. Я слыхал, ты у этого шпиона да ябеды Шервуда на квартире расположился?
- Да, у Шервуда.
- Ну, тогда ухо востро держи - доносчик из первейших будет. Лучше б ты у меня остановился. Переезжай, а?
- Ну да время покажет, Я, может статься, в вашем полку не надолго задержусь. Дела, знаете ли...
- Дела у него! - недовольно морщился Севрюгин, когда они уже шли к полковой канцелярии. - Попробуешь нашего уланского бамферфлюхтера, обо всех своих делах позабудешь, к нам в полку попросишься!
- Может и так случится, что попрошусь, - с доброй улыбкой ответил Александр. Ему сильно нравился Севрюгин, несмотря на грубость обращения. "Ну, видно, у господ уланов так заведено", - опять пришла на ум успокоительная мысль, и Александр уже с нетерпением ожидал и пира, устраиваемого для офицеров, и "бамфефлюхтера", обещанного Севрюгиным.
И вот они уже стояли рядом с огромным столом, заставленным блюдами с явствами. Расположенный под открытым шатром стол был украшен букетами цветов - все показалось Александру благопристойным и не лишенным изысканности. Как видно, в устройстве стола принимали участие жены офицеров. Они стояли здесь же отдельной группой и обмахивались веерами, хотя было совсем нежарко. Александр заметил мельком, что одеты они совсем безвкусно и немодно, зато жеманились вовсю, стараясь произвести должное впечатление на подходивших офицеров.
- Рассаживайтесь, господа! - широким жестом предложил полковниц, забыв, наверно, пригласить к столу и дам, но женщины, как видно, и не ждали особого приглашения - с кокетливым щебетом, уделив немало внимания подолам своих платьев, они первыми заняли места за столом. Господа офицеры, вновь сняв уланки и разместив их на коленях, садились, увидел Александр, с какими-то постными и чуть ли не злыми выражениями лиц, на самом деле не ожидая от предстоящего обеда ничего веселого. Но вот все сидели за столом, и второе действие полкового праздника началось...
Да, стол оказался небогат - жареная рыба, выловленная, должно быть, в ближайшей к слободке реке, мясо, приготовленное на пару, кое-какая зелень. Вина совсем подали немного, и Александр, отведав из некрасивого стакана кислого, похожего на квас вина, подносил стакан к губам лишь из соображений приличия, когда кто-нибудь вставал и произносил речь, обычно длинную и скучную, должно быть, заученную к случаю, да и то по требованию полковника, сидевшего в конце стола с кислой миной на лице, точно и не праздник это был, а поминки.
Не прошло и часа, а командир полка вдруг поднялся, весь скрюченный, с позеленевшим лицом, и то и дело поднося руку к животу, проговорил:
- Покорнейше прошу меня простить - занемог, ей-Богу! Дам и господ прошу продолжить праздник без меня.
Ведомый под руку адъютантом, полковник заковылял к своему дому, и тут Александр услышал вздох облегчения, пронесшийся над столом, лица офицеров оживились, расцветились улыбками. Поднялись и откланялись подковник и майор, и Александр догадался: "Вот сейчас-то и начнется настоящий праздник!" Но за штабом стол стали покидать один за другим и остальные офицеры, а Севрюгин негромко бросал им вслед:
- Через полчаса в моих апартаментах!
А потом повернулся к сидевшему с ним рядом Александру:
- Ну я же говорил тебе, Вася, что от этого жилы-сухоядца праздника не увидишь! Ну да ничего! У меня продолжим, увидишь, как уланы гулять умеют, а это... - кивнул он в сторону полковничьего дома, - не улан, а требуха протухшая. Все, поднимайся, ко мне идем!
Александр, которого покоробили слова Севрюгина, сказанные в адрес полкового командира, между тем послушно встал и надел свой кивер с высоким султаном.
Идти пришлось недолго. Дом, в котором жил Севрюгин, оказался точ-в-точь таким, в каком поселился Александр, только чистоты, которая царила в квартире Шервуда, он не заметил. Едва вошли в сени, как Александр споткнулся о бочку - из неё рядовой улан, как видно, денщик штабс-ротмистра, прямо руками вылавливал соленые огурцы и накладывал их в глиняную миску.
- Побольше, побольше клади, рыбья твоя душа, с горкой, с горкой! строго приказал денщику Севрюгин. - Чуть не три десятка душ заявится, поручиков позвал, а они на огурцы соленые падки, да ещё под ромец! Сейчас в узлах подковничью еду притащат, ту, что на столе была - чего пропадать зазря? Поросят уже зажарил?
- В самом лучше виде вышло, с коркой, как вы любите, вашесыкородие! вытянулся перед Севрюгиным денщик, держа в руках полную миску огурцов.
- Молодчик ты у меня, Тришка! Гастроном! Тебе б в питерской кухмистерской служить - разбогател бы, толстым бы как боров стал!
Веснушчатое лицо рядового засветилось удовольствием:
- Токмо вам одному, отцу и благодетелю, служить желаю, вашесыкородь!
- Ну иди, иди, срам Божий, а ты Вася, - обратился Севрюгн к Александру, - в комнаты без церемоний проходи. Уланы финтифлюшки светские не признают.
Александр не без волнения прошел в покои Севрюгинской квартиры. Табачный сизый дым скрывал детали убранства жилища штаб-офицера, но гостей Александр увидел сразу - человек пятнадцать, все без мундиров, в одних сорочках, сидели на стульях, закинув ногу на ногу, полулежали на двух кроватях, кое-кто устроился и на полу, то ли на подушках, то ли на свернутых половиках.
- Василий Сергеевич Норов, капитан восемнадцатого егерского, представился Александр, сам не веря в то, что так быстро привык называть себя именем, отобранным у человека, которому отдал свою корону.
- Да ведаем мы, что ты Норов! - закричал бесцеремонно кто-то.
- Кивер, шпагу, мундир снимай да в угол куда-нибудь кинь! - крикнул другой. - Жарко будет в сукне-то!
Александр, сам принимавший участие в обдумывании новых форм воинской одежды, относившийся к мундиру трепетно, как невеста к подвенечному платью, решил, однако, подчиниться, и вот уже он стоял посреди комнаты в одной рубашке, прикрывая открывшуюся в вырезке сорочки грудь рукой. А его уже звали изо всех углов:
- К нам, Вася, к нам!
- Трубочку вот возьми! Табак отменный херсонский! - говорил ему кто-то, протягивая трубку с длинным чубуком, и Александр, никогда не куривший, не желая обидеть господ офицеров, взял в руки трубку, присел на освободившийся стул, постарался втянуть в себя дым, но тут же закашлялся, и дружный смех уланов стал подтверждением того, сколь он неловок. Раздались крики:
