"ВЫ ПОСТУПИЛИ МОНСТРЮОЗНО!"
... Его разбудило щекотание и противное гудение - мухи летали рядом с его лицом, садились на щеку и ползали по ней. Попытался приподнять голову, чтобы понять, где он находится, но не сумел - точно пудовая гиря была привязана к голове, и болела она так, будто он свалился с лошади и ударился о камень.
"Да где же я? - с трудом соображал Александр. - Неужели все там же, в корчме, у Ганны?" Но не разбитую, пухлую корчмаршу увиде Александр, а Севрюгина. Штабс-ротмистр сидел за столом, стоявшем у оконца, в накинутой на плечи шинели. Волосы его и бакенбарды хоть и были всклокочены, но офицер был чрезвычайно серьезн и совсем непьян. Листы бумаги лежали перед ним, стояла чернильница. Севрюгин, лицо которого украшали очки, щелка костяшками больших счетов, хмурился, кусал кончик разлохмаченного гусиного пера, что-то чиркал в толстой тетради. Услышав, что Александр зашевелился, повернулся в его сторону всем телом, мрачно сказал:
- Ага, изволили пробудиться. А ты, брат, того, проказник из забубенных оказался. Ишь, как куролесил-то вчера у Ганки. Скрипку еврейскую сломал, пытаясь на ней играть, Глашку в укромные апартаменты поволок, точно древний римлянин сабинянку, опосля коляску свою заблевал. Ну да ты не думай, я не в укор тебе сие говорю - уланы таких, как ты очень даже уважают. Напрасно вначале институтку из себя корчил...
Александру вдруг стало так стыдно, что захотелось поскорее укрыться с головой шинелью, которой он был накрыт.
"Это я, государь, помазанник, так безобразничал вчера - в ужасе подумал он. - Нет, нет, просто из меня вылезло все то, что я раньше так тщательно от всех скрывал. Так неужели же я по природе своей столь дурной человек?"
- Ах, как голова болит! - со стоном произнес Александр.
- Голова?! - отчего-то с немалой радостью воскликнул Севрюгин и закричал: - Трифон, ирод окаянный, ты в сенях?
- Здеся, вашесыкородь, - донесся голос денщика.
- Баранину холодную мелко нашинкуй да огурцы соленые таким же манером. Все залей рассолом крепким да господину капитану подай немедля с рюмкой рома!
- Сей минут исполню! - откликнулся денщик, и скоро расторопный Трифон уже нес к постели Александра все нужное для его срочного выздоровления.
Как ни противен Александру был запах рома и острого кушанья, он, чтобы не обидеть хозяина, выпив рюмку, принялся черпать из миски баранину и огурцы, и к удивлению заметил, что силы вновь вливаются в него, будто их источник на самом деле содержался в этом варварском блюде.
Между тем Севрюгин серьезным тоном, не отрываясь от занятий, произнес:
- Ты лежи, лежи, а у меня тут дело, знаешь, щекотливое такое запоздал я с третным отчетом по своему хозяйству. Это я вчера был капельмейстер, с позволения сказать, а сегодня - квартирмейстер. Сам ведаешь, должность хлопотная да и сопряженная... Командиры эскадронов сейчас придут, будем вместе с ними мараковать, как обтяпать дельце...
- Занимайтесь, занимайтесь, я мешать не буду, - заверил Александр Севрюгин, продолжая лежать в постели. Ему понравилась деловитость штабс-ротмистра, который вчера казался ему лишь веселым повесой, сильно глуповатым кстати.
Один за другим явились офицеры. Многие с помятыми, бледными лицами, но все сосредоточенные, будто и не присутствовали вчера на бамферфлюхтере. Кивали Александру, рассаживались вкруг стола Севрюгина, доставали из карманов курток исписанные листки бумаги. Штабс-ротмистр, оглядев присутствующих строгим взглядом, начал:
- Итак, господа, дела наши неважнецкие, а пособить делу нужно. За треть сентябрьскую недостача по полку составила суммишку в пять тысяч пятьсот тринадцать рубликов и пять алтын. Чем можем её покрыть? Живем мы дружной полковой семьей, гуляем вместе, так что заединщиками быть должны всегда: сегодня у одного эскадронного недостача, завтра - у другого...
- Да и так все ясно, Федя, - раздраженно сказал ротмистр первого эскадрона. - Долго больно ты толкуешь. Ну так я со своей стороны могу для рапорта твоего такие сведения подать: рейтузам нашим срок носки давно уж минул, но я своим уланам сказал - носите, братцы, ещё полгода, новых не будет. Ничего, подлатают, зато впиши от меня пятьдесят шесть рублей в прибыток.
- Ладно, господин ротмистр, впишу, но сего мало. Как там у тебя с куртками, с уланками, с подковами, торбами, саками, недоуздками, седлами, вальтрапами? Что можешь выжать из сих вещиц?
Офицер вздохнул, глянул на свою бумажку?
- Ну, будь что будет. Запиши на все, что перечислил, ещё рублей сорок. Перетерпим.
- Уже вписал, - чиркнул Севрюгин в своей книге, а потом, обтерев перо о кудри, обратился к другому офицеру:
- Второй эскадрон пошел. Карабины, штуцера, сабли, пистолеты имеются из тех, что срок своей миновали?
- Отыщутся, - кивнул второй ротмистр. - С год или даже с два года ещё послужат, зато в приход тебе даю двести шестьдесят рублей.
- Записано, - деловито буркнул Севрюгин. - О состоянии котлов, палаток, водоносных фляг пускай расскажет нам командир третьего эскадроан...
Таким манером все десять ротмистров отчитались перед ушлым квартирмейстером о хозяйстве вверенных им эскадронов, Александр же, вначале плохо понимавший, в чем суть дела, мало-помалу стал смекать: деньги, что получились от казны на приобретение экипировки, оружия, всех необходимых для полка вещей, частью оседали в карманах командиров. Догадался Александр, на что Севрюгин покупал и ром, и поросят, и осетра. Догадался, но пока лежал и слушал, а штабс-ротмистр говорил:
- Так, господа - копейка, да копейка, да копейка - уже алтын. Дали вы мне в показаниях своих прибытку в две тысячи четыреста рублей, а где, скажите, мне ещё три тысячи сто тринадцать рубликов сыскать? Где, ответьте? Ты, Мефодьев, по ремонтерской части ездил на ярмарку, так неужто не прикарманил тысчонки полторы? Разве по сто рублей ты тех жеребцов купил? Нет, брат - по восемьдесят от силы! Вот и положи на стол хотя б полтыщи!
- Да побойся Бога, Федя! - развел руками Мефодьев, полковой ремонтер. - По сто и покупал.
- Я тебе не Федя! - вскрикул вдруг Севрюгин. - Я Федей для тебя вчера на абмферфлюхтере был, а ныне я господин штабс-ротмистр Севрюгин! Три сотни рубликов клади на стол сейчас же!
И смущенный, красный, как вареный рак, Мефодьев полез в карман.
- Теперь ты, Задырин, говори: всех ли овец задрали волки, когда твой унтер Загорулько ездил к гуртовщикам, чтобы закупить мясца уланам на приварок?
Севрюгин смотрел на Задырина с ненавистью того самого волка, который и мог, как сообщил всем ротмистр, погубить приобретенных на казенные рубли овец. Взгляд штабс-ротмистра был так страшен, что Задырин тут же согласно закивал:
- Нет... не всех, пятьдесят овечек убежали, да Загорулько их словил...
- Ну так хорошо бы было, чтоб и я словил с тебя рублей эдак сто тридцать пять!
Задырин не возражал - трясущейся рукой полез в карман и выудил оттуда пачку смятых ассигнаций. Севрюгин деньги пересчитал:
- Голову мне не морочь, здесь только девяносто восемь!
- После занесу... - виновато промолвил ротмистр Задырин, а Севрюгин уж повернулся к другому командиру эскадрона:
- Ты, ротмистр Гартенблюхер, по моему приказу занимался выпечкой хлебов из муки казенной, полученной из казенного же магазина, а после хлеб на сухри пускал. Так отчего же, скажи мне, милый Гартенблюхер, ты из пятисот пудов муки изготовил только двести пятьдесят пудов сухариков? Дело предивное, однако!
- Да помилуйте, штабс-ротмистр, на усушку половина веса и ушло! развел руками Гартенблюхер.
- Нет, брат так со мной не шути! - грозно потряс пальцем Севрюгин. Квартирмейстер знает, сколько уходит веса на усушку - ровно треть от веса. А посему семь десятков рубликов с тебя. Доставай сейчас же из своего умного немецкого кошелька.
Севрюгин ещё с полчаса выуживал из карманов офицеров деньги, а когда все десять командиров эскадронов вернули то, что им с таким трудом удалось зажилить из казны полка, Севрюгин с великим огорчением сказал:
- И все равно, как ни крути, а полторы тысчонки не достает. Придется, господа, за сентябрьскую треть жалованье рядовым уланам урезать вполовину.
- Не было бы недовольства... - осторожно заметил кто-то, что вызвало у Севрюгина вспышку искреннего гнева:
- Недовольства, говоришь?! А согласно артикулу устава за любое недовольство в случае задержки жалованья солдатам палки полагаются. Нет, никакого ропота не будет - ополовиним их оклады, по пятьдесят копеек за каждый месяц получат в руки! И того с них хватит! Вы на рожи их взгляните, господа - сытые, румяные да круглые, точно масленичные блины. Потерпят! Неведомо вам, что ли, что они в свободное от службы время на вольные работы ходят: кто плотничает, кто канавы роет, кто в поле возится за деньги. Зачем им жалованье? Иждивенцы! Я бы им и вовсе ни копейки бы не дал!
Александр, свято веривший в то, что в полках е г о армии царит порядок полный, нет казнокрадства, все сыты и довольны тем, что дается от казны, все сильнее и сильнее трепетал от негодования. Наконец терпению его пришел конец, и он, не замечая, что обряжен в одной белье, встал с постели и подошел к столу:
