Севрюгин ещё с полчаса выуживал из карманов офицеров деньги, а когда все десять командиров эскадронов вернули то, что им с таким трудом удалось зажилить из казны полка, Севрюгин с великим огорчением сказал:
- И все равно, как ни крути, а полторы тысчонки не достает. Придется, господа, за сентябрьскую треть жалованье рядовым уланам урезать вполовину.
- Не было бы недовольства... - осторожно заметил кто-то, что вызвало у Севрюгина вспышку искреннего гнева:
- Недовольства, говоришь?! А согласно артикулу устава за любое недовольство в случае задержки жалованья солдатам палки полагаются. Нет, никакого ропота не будет - ополовиним их оклады, по пятьдесят копеек за каждый месяц получат в руки! И того с них хватит! Вы на рожи их взгляните, господа - сытые, румяные да круглые, точно масленичные блины. Потерпят! Неведомо вам, что ли, что они в свободное от службы время на вольные работы ходят: кто плотничает, кто канавы роет, кто в поле возится за деньги. Зачем им жалованье? Иждивенцы! Я бы им и вовсе ни копейки бы не дал!
Александр, свято веривший в то, что в полках е г о армии царит порядок полный, нет казнокрадства, все сыты и довольны тем, что дается от казны, все сильнее и сильнее трепетал от негодования. Наконец терпению его пришел конец, и он, не замечая, что обряжен в одной белье, встал с постели и подошел к столу:
- Господа, - растерянно промолвил он, - я, пардон, все слышал, и уж обижайтесь вы на меня - не обижайтесь, но скажу вам откровенно: присваивать принадлежащие полку средства - есть казнокрадство и достойно по рассмотрении суда каторжных работ.
Вы права не имеете носить мундиры офицеров!
Все так и остолбенели. Иные смущенно отвернулись, другие нахально заулыбались, третьи разинули рты. Севрюгин же с улыбкой посмотрел на Александра:
- Вася, у тебя, видать, со вчерашнего бамферфлюхтера голова болит, коль ты такую дребедень изречь сумел. Поди-ка к Тришке, пуст ь он тебе ещё ромцу нальет - ямайский ром, хороший и очень, очень дорогой. Кстати, ты выпил его вчера рублей на пятьдесят. Чего же нас срамить?
- Ах я вам должен?! - так и обожгли Александра слова Севрюгина. - Ну так я же сейчас и верну вам деньги за ром, за осетра да и за поросенка!
Он кинулся к своему мундиру, брошенному у постели, стал рыться в карманах, но к великому огорчению и стыду Александра, карманы, в которых, по его подсчетам, должны были оставаться ещё рублей триста, оказались пустыми 3 лишь два серебряных рубля лежали на его ладони.
Офицеры же, заметив его обескураженный вид, дружно засмеялись, что заставило Алексндра испытать ещё более сильный стыд вперемешку с гневом. Он снова подбежал к столу, весь трясущийся, пылающий от негодования, сбивчиво заговорил:
- Вы воры, казнокрады, а не офицеры русской армии! И не стыдно вам солдатиков обирать? И так уж слышал, что в полках м о и х на тяжкий грех рядовые очень даже часто идут - руки на себя накладывают, а вы тому способствуете! Где же стыд у вас, господа?
Казалось, Севрюгина трудно было пронять укорами. Он сидел подбоченясь и с насмешкой смотрел на блеснувшегося перед ним "Ваську". Ответил он ему спокойно и даже важно:
- Слушай, егерь, ты свои волосы ерошь, да чужих не трожь. Или ты, командир роты, не тем же самым занимаешься? Или сам не знаешь, что господам офицерам, ежели подспорье денежное из имений не получают, на триста сорок рубликов годовых никак не протянуть. Вот и приходится вертеться, как грешникам на адских сковородках. Платили б нам хоть в два раза больше, так не мундиры б. Да и что за странное словечко ты вдруг тут молвил? насторженно спросил вдруг Севрюгин. - В каких-таких "моих" полках? Ты, собственно, тот ли, за кого выдаешь себя? Не шпионить ли в наш славный полк приехал? Уж больно ты на офицера, командира роты, не похож повадками кляузными своими...
Последние слова Севрюгина произнес, однако, с оттенком некоторой робости. Мысль о том, что он принял в своем доме ревизора от комиссариата да ещё так неосторожно открыл перед ним двери своей коммерческой кухни, заставила его струхнуть. Но испугался и Александр. Безусловно, он мог сейчас же открыться, вызвать в дом Севрюгина командира полка, заявить ему, что он - император Александр и требует немедленно арестовать уличенных в казнокрадстве офицеров, но тогда ему пришлось бы распрощаться с мыслью оставить мир, да к тому же история с переодеванием, преданная огласке, навек скомпрометировала бы его в глазах всего народа.
- Нет, нет, я не ревизор, заверяю вас, - сбивчиво и даже как бы прося прощения, заговорил Александр. - Если желаете взглянуть на мой отпускной билет, где прописаны мои звание и имя, то пожалуйста...
И тут Севрюгин, сам трусливый по натуре, но становящийся грозынм и даже величественным, когда видел робость других, сурово сдвинув брови, заговорил сквозь зубы:
- Ну, а коли так, господин капитан, то знайте, что словами своими вы оскорбили не только честь присутствующих здесь господ офицеров, но и достоинство славного третьего Украинского уланского полка. "Воры, казнокрады!" - сие никуда не годистя! Ежели вы не возьмете свои слвоа назад и во всеуслышание в самых вежливых тонах не выразите своего сожаления за сказанное и не попросите у нас прощения, то каждый... заметьте, каждый из присутствующих будет вправе бросить вам свой вызов. Итак, мы ждем!
Еще недавно сконфуженные, а теперь осмолевшие командиры эскадронов, наперебой принялись бросать фразы:
- Да, вы монстрюозно поступили, капитан! Сие смывается только кровью!
- Не позволим честь нашу марать! Мы вас радушно, как гостя, приняли, а вы нас оскорбили! Не позволим!
- Только извинения, иначе - сабли или пистолеты. Решайте!
Александр смотрел своими голубыми глазами то на одного, то на другого, а в голове, точно сноп искр, сверкали вспыхивающие одна за другой мысли: "Попросить прощенья? Драться? Но ведь я только по отпускному билету капитан, а на самом деле - помазанник! Как мне с ними драться? Но тогда придется извиняться, ведь я их и впрямь обидел!" Но в друг одна яркая, точно вспышка зажженного пороха, мысль скрыла своим сиянием все другие мысли: "Это - офицеры м о е й армии, они - защитники России, и не имеют права быть ворами, казнокрадами! Не имеют!"
- Господа, - со спокойной улыбкой принявшего решение человека сказал Александр, - я, безусловно, был резок в выражениях, но отказаться от них не имею права, ибо они отражают суть того, что вы чинили. Таково мое последнее слово.
Севрюгин хмыкнул. Ему сильно не хотелось драться с каким-то проезжим капитаном.
- Как мне мнится, ваш теперешний тон можно принять за тон вполне извинительный, не так ли?
- Нет, господин штабс-ротмистр, я перед вам не извиняюсь и слова свои назад не забираю! Вы не имели права грабить полковую казну. Ежели вам угодно драться, то я принимаю ваш вызов.
Севрюгин снова озадаченно хмыкнул:
- Полагаю, да и все полагают тоже, что вы сделали мне формальный вызов, а не я вам. Вдобавок ко всему, я являюсь оскорбленной стороной, а посему я вправе выбрать и оружие. Или я, господа, не прав
Вопрос, обращенный к офицерам, был встречен единодушным одобрением, и Севрюгин, потеребив свой бакенбард, раздумчиво сказал:
- Что ж, господин капитан, коль извиняться вы были не намерены, то мы будем драться, на саблях драться. Думаю, что вам придется пожалеть о сказанных скоропалительно, грубых и, даже я бы сказал, брутальных словах. Желаете ли выбрать секунданта?
- Нет, зачем же, - тихо проговорил Александр, - я обойдусь. Только я вас очень попрошу, господин штабс-ротмистр, откладывать поединок мы не станем. Сейчас же удалимся куда-нибудь в лесок, найдем полянку, а там... там, как Господь рассудит.
Севрюгин, надувая щеки, отчего его бакенбарды стали ещё пышнее, забормотал с напускной важностью:
- Да, дело чести решить наш спор немедленно. Мне ведь ещё и рапорт составить нужно. Дела, знаете ли, неотложные... М-да... и так вот он и скакал в седле без головы двести саженей, славный был бой тогда...
Одетый по полной форме, с шарфом, со шпагой, в кивере, с офицерским знаком на груди, Александр шел в толпе уланов. Он жалел только об одном не успел дать указаний Илье и Анисиму, как им распорядиться в случае его кончины деньгами, что хранились в его шкатулке. Учитывая стоимость драгоценностей, там было не меньше пятисот тысяч.
"Мне просто необходимо победить, зарубить или хотя бы тяжело ранить этого бурбона! - явилась вдруг простая, ясная мысль. - Он оскорбил честь мундира офицера м о е й армии, значит, оскорбил меня, государя, а за оскорбление чести и достоинства императора, помазанника Божия, по закону устава воинского полагается смертная казнь! И я, государь, его казню!"
Но тут вторая мысль столкнулась с первой и мигом прогнала ее: "А какая кара полагается мне, их государю, если я положил этим офицерам такое мизерное жалованье, на которое не то что попировать в честь праздничного дня нельзя, но и мундир справить, прокормить себя, семью нет никакой возможности? Выходит, я толкнул их на воровство? Значит, я, если и не соучастник, то невольный их руководитель, так ведь? И почему казнить я должен одного Севрюгина, а не всех командиров эскадронов? Ах, я совсем запутался, совсем!"
