— Будем же, дорогая Мурочка, среди бурного моря держаться вместе, на зачарованном острове чувств, — эффектно закруглил Яков Яковлевич свое выступление.
Девушка не возражала против зачарованного острова, но решительно запротестовала против обращения:
— Меня зовут не Мурой, а Викой,. — отчужденно заявила она. — Мура сидит сейчас там на подоконнике.
— Ах, так… Тогда я, конечно, извиняюсь, — смутился главбух, только сейчас заметавший, что всецело занятый своим чувством, несколько промахнулся.
— Хотите я позову ее, вашу Мурку, — ехидно предложила Вика.
— Нет, нет, не зовите пожалуйста, — испугался Яков Яковлевич. На вторичное объяснение у него уже не хватало подъема.
На следующий день утром, несколько часов отдохнув, электросиловцы двинули в поредевшем составе в показательный колхоз имени Калинина. Колхоз размещался в уцелевшем имении. Здесь были в наличии обширный дом с колоннами, тенистый парк, пруд с лебедями, античная беседка, словом все атрибуты, необходимые для показательного свиноколхоза. Встречал гостей председатель колхоза товарищ Пальмирский. Это был любезный и изящный молодой человек с военной выпивкой. Пальмирский объяснил, что лишь вчера из колхоза отбыла делегация английских парламентариев и духовных, и потому не все еще в хозяйстве приведено w должный порядок. Действительно, при осмотре свинарника — нового здания, внутри облицованного белым кафелем, с электрическим освещением и теплыми душами, — оказалось, что из него еще не удалена свиноматка с поросятами, обычно обитающая в соседнем совхозе.
— Извините за запах, — извинился перед дамами Пальмирский, потряхивая надушенным платком и, искоса глянув на обслуживающего молодца, загадочно процедил сквозь зубы: «Потом доложите».
В двухсветной зале главного дома был сервирован завтрак из оставшихся от делегации продуктов и напитков. Пальмирский тут же предложил молодым дамам остаться работать в колхозе в качестве свинарок.
— Но мы же, товарищ начальник, в сельском хозяйстве, что называется, ни мур-мур, — наивно возразила Вика.
— О, мы вас научим, — тонко улыбнувшись, отвечал Пальмирский. — У нас на днях открываются курсы, где наряду с сельскими науками, будут преподаваться иностранные языки, балетное искусство, спорт, и конечно, политграмота.
Пока Пальмирский любезничал с дамами, мужчины пошли ознакомиться с одним из главных номеров колхоза — дедом пасечником Трофимом.
Дед Трофим жил уединенно, под горой, в гроте, обвитым плющем и диким виноградом. (Английские парламентарии здесь особенно много щелкали затворами!). Дед еще не успел разгримироваться, и был в полной боевой форме Пимена. — «Еще одно последнее сказание…» — в полголоса запел Барановский, входя в грот. — Чем, дедусь, можешь попотчивать дорогих гостей? Медком или только расплавленным воском?
Оказалось, что у деда Трофима есть более интересное угощение — горячий самогонный запекан. Отведав диковинного, пахнущего коньяком, напитка, электросиловцы вышли поскорей из душного грота снова на воздух. Яков Яковлевич ушибся о притолку и в сердцах помянул черта, дурака, скотину и барбариса прекислого. Барановский, после за пекан а ставший злым и требовательным, придрался к главбуху:
— И с таким запасом слов вы собираетесь прожить до почтенного возраста?! — сказал он презрительно. — Там, куда по всей вероятности, нас вскоре направят, какой-нибудь уважающий себя урка за «барбариса» вас пришьет на месте. И будет прав.
IV
В воскресенье, глубокой ночью, вышли на освещенную яркими прожекторами привокзальную площадь мачтообразный главбух и приземистый главинж треста Электросила. Яков Яковлевич очень изменился за последние бурные сутки. Он весь как бы взвихрился, еще подрос и похудел. В беспокойном взоре его чувствовалась устремленность куда-то ввысь, а может быть и куда-то вдаль. Барановский, напротив, не являл особых признаков отклонения от нормы, разве чуть-чуть распух.
— Через час побегут трамваи, — взглянув на часы, молвил он. — Пойдем, папа Яша, на вокзал, подождем и выпьем пивца.
В зале первого класса начиналась уборка, и злая буфетчица только после длительных пререканий согласилась отпустить друзьям пару кружек.
— Пейте скорей и убирайтесь, сейчас будут сдвигать столы, — нелюбезно предупредила она.
За пивцом Барановский помрачнел.
— Итак, папа Яша, наш праздник окончен, — невесело сказал он. — Завтра можно будет еще поспать, а гам та же пытка огнем и железом.
К их столу подошел рыжий, усатый милиционер.
— Давайте, граждане, уходить отсюда, потому •его приборка, — произнес он строго.
Яков Яковлевич неожиданно возмутился:
— Вокзальный буфет должен быть открыт всю ночь, — с трудом сдерживаясь, прошипел он. — Оставьте нас в покое, товарищ!
Милиционер, сам давно жаждущий выпить, но в силу жестокости своего ремесла обязанный оставаться трезвым до смены, легко пришел в раздражение:
— Давайте лучше не хулиганить, — повысил он голос и протянул свою огромную лапищу к плечу главбуха. — Вставай-ка ты, живо…
Яков Яковлевич вне себя вскочил со стула.
— Не смейте ко мне прикасаться и меня тыкать, — взвизгнул он. — Это вы барбарис, хулиган!
Со страшной быстротой разгорался, на взрывчатом материале, скандал. Но в это время вблизи раздался отчаянный вопль и тревожный свисток. Рыжий милиционер выругался и кинулся на помощь, на ходу успев еще крикнуть Барановскому:
— Отведите его домой!
— Дешево отделались, папа Яша, — насмешливо проговорил главинж. — Давайте поскорей удирать!
— Ни в коем случае! Я так дела не оставлю, — возразил, еще весь кипевший, главбух. — Я найду на мерзавца управу!
И Яков Яковлевич тут же присел на деревянный диванчик и вытащил из кармана блокнот и карандаш.
— Москва, Кремль. Наркомвнутделу Ежову. Молния, — быстро строчил он. — Глубоко возмущен поведением милиции точка радостный праздник трудящихся запятая зайдя в вокзал вполне трезвым запятая выпить кружку пива запятая был изруган вытолкан из зала точка…
— Не забудьте подписаться и поздравить наркома с праздниками, — напомнил Барановский.
… — прошу личного вмешательства точка сердечно поздравляю с первым маем точка главбух треста Электросила Танненберг.
— Здорово! — одобрил Барановский, прочитав текст телеграммы. — Теперь, папа Яша, сложите бумажку и проглотите. Поедем домой отдыхать.
Яков Яковлевич вырвал листок из рук главинжа и устремился к двери напротив с надписью «Телеграф».
— Вы с ума сошли! — вопил ему вслед Барановский. — Подождите, обсудим!
Но Яков Яковлевич уже исчез за освещенной дверью.
— Хорохорится, старый баран, не пошлет, — решил Барановский и побрел к выходу.
V
Вернуться домой после всего пережитого было не так просто. Яков Яковлевич долго царапался в окно своей спальни, пока его услышал сын Вася, спавший в одной с ним комнате. Вася открыл окно и блудный отец проник в дом.
— У нас все благополучно? — приглушенным голосом спросил Яков Яковлевич.
Вася, очень серьезный юноша, первый шахматист города, внимательно осмотрел отца, прежде чем сделать свой ход.
— У нас все в порядке. Мама очень беспокоилась, — наконец пошел он с королевы.
— Я устал, — не смотря в глаза сыну, томно проговорил отец. — Ложись, голубчик, завтра поговорим.
Пробуждение нашего героя состоялось на следующий день в полдень. Яков Яковлевич открыл глаза и еще с минуту нежился в постели. Потом вдруг что-то вспомнил, вскочил и стал лихорадочно обыскивать свой пиджачок. Из кармана на пол вывалилась скомканная квитанция. С этого момента для Якова Яковлевича началось время горького похмелья.
После праздников в городе продолжалась акция по выкорчевыванию излишних граждан. В тресте Электросила циркулировали зловещие слухи. Как-то утром Савелий Игнатьевич, ходивший теперь с опухшей, светящейся в темноте, физиономией, вызвал к себе Барановского и, заперев покрепче дверь, зашептал:
— Як тебе, Миша, как к своему сыну, отношусь, доверяю…
— Мерси, — холодно сказал Барановский. — И вы для меня словно папаша.
— Так слушай, Миша. Меня знакомый чекист секретно предупредил, что берутся теперь за нас. У меня есть план, как нам спастись.
— Поздно, папаша!
— Ничуть. Ты меня слушай, — Юхов подсел поближе и зашептал еще потише: — Надо уголовный проступок совершить, поджог например. По гражданской дадут пустяки. Отсидим, а пока обстановка изменится.
— Поздно!
— Почему поздно?! Сегодня же что-либо подпалим! Давай твой домишко, а? Якобы, для получения страховой премии.
Барановский энергичным жестом скрутил дулю и сунул ее в нос начальнику.
— Выкуси-ка, папаша! — грубо отрезал он.
Главбух Танненберг тем временем страдал вдвойне: с одной стороны, он чувствовал, что его накрывает шквал в общем, так сказать, плановом порядке; с другой — его очень тревожили личные связи с наркомом.
