Главбух Танненберг тем временем страдал вдвойне: с одной стороны, он чувствовал, что его накрывает шквал в общем, так сказать, плановом порядке; с другой — его очень тревожили личные связи с наркомом.
И вот однажды зазвонил телефон.
— Гражданин Танненберг? — поинтересовался приятный баритон. — Я говорю по поручению товарища Маркуса из НКВД.
Яков Яковлевич превратился в соляной столб.
— Товарищ Маркус хочет с вами поговорить, — доносилось по проводу. — Если не возражаете, я сейчас за вами заеду.
Яков Яковлевич не возражал, и через полчаса сидел в кабинете начальника отдела, товарища Маркуса. Через стол к главбуху доносился шум каких-то слов, но уловить смысл их ему долго не удавалось. Не ладилось у него и с глазами: один глаз вполне прилично настроился на фокус, другой же — совсем расстроился, подавал кабинетный ландшафт в глубоком тумане, иногда даже вверх ногами.
— Вы писали наркому товарищу Ежову? — спрашивал пожилой, лысый субъект. — Не отпирайтесь. Нарком прочел души доверчивой признанье. По его поручению мы произвели расследование, и оскорбивший вас милиционер снят с должности. Вы удовлетворены?
Яков Яковлевич, к которому частично вернулось сознание, закивал головой.
— Хорошо. Это еще не все, — Маркус углубился и чтение бумаги. — Товарищ Ежов, — сказал он, снова подымая голову, — вас сердечно поздравляет с праздниками и желает всего хорошего.
Польщенный главбух покраснел и от удовольствия пустил пузырь.
— Но и это еще не все. — Маркус вновь взялся за чтение. — Товарищ Ежов имеет к вам личную просьбу. Он спрашивает, не согласились бы вы произвести подпорку отчетности наших пожарных частей на периферии?
Вечером скорым поездом главбух Танненберг отбыл па юг. Ночью же были арестованы человек десять электросиловцев, в том числе управляющий трестом Юхов, главный инженер Барановский, парторг Сычев и другие. Савелий Игнатьевич, когда его уводили, вел себя неприлично, падал на пол, цеплялся за кровать, кричал, что его как орденоносца могут арестовать лишь по предписанию ВЦИКА…
Уполномоченный НКВД сильно поддал орденоносца коленком и наставительно сказал:
— Иди, дура, у нас все разберут.
Приходили на квартиру и за Яковом Яковлевичем, но прочитав копию свидетельства о том, что Танненберг командирован по особому заданию самого наркома, вежливо извинились и исчезли.
К осени, после ликвидации самого Ежова, помолодевший главбух Танненберг благополучно вернулся в родной город. О прочих же электросиловцах до сих пор ничего неизвестно.
Несознательная утопленница
Рассказ старого рыболова
Посмотрите на него, на рыжеватого! Разве это настоящий карась?! Наш карась глубинный, мутно-чернявый. Попадается, соображает, зря не трепыхается. У этого же американца одна карасиная видимость!
Эх, что говорить!… Существует такая речка на свете — Ворскла, протекает в Полтавщине. Чудесная речка, предивная! И не то чтобы особенно велика, не Мисиссипи какая-нибудь бестолковая, но все же… заметная речка. Впадает, как известно, в светлоокий Псел, а тот уже несет воды на юг, в Днепр.
Был я тогда молод и не то чтобы чрезмерно глуп, но, как бы сказать, — не на все сто подкован. Смотрел на будущее, березки, женщин, почему то с упованием. Казалось мне, что выскочит внезапно из омута русалка дивной красоты, заверещит для меня совсем по особенному. Рыбку же ловить я, между прочим, и тогда любил. Выдастся свободный денек, я сейчас хватъ за удочки, червячки и к реке, к Ворскле. Там то и случилось со мной происшествие.
Надо сказать в пояснение, что времена были еще доколхозные, разные «батьки» улеглись понемногу; мужички перетряхивали добытое, обшивались. Пройти шлихом, и даже лесочком, стало вполне возможным. Жил я со своей сохранившейся маменькой в деревне Гожулы, в 20-ти километрах от города. Работал на медпункте фельдшером, или по новому лекпомом, и был на селе, сами понимаете, не последняя персона.
По причине приветливой местности к нам наезжали летом городские. Не знатные курортники, конечно, а самый щуплый народ, уцелевшая интеллигенция. Селились с детишками по хатам, поедали «кавуны» и плескались в реке. Помню как-то в воскресенье сидел я на берегу и ловил бубырей, рыбешку, которая водится наверно только в нашей Ворскле. Вернее и не рыба вовсе, а переходная ступень от головастика к рыбе. В палец длиной и полупрозрачная.
Словом бубыри сущая дрянь, интерес мой был в другом. Поджидал я одну городскую дивчину, подавальщицу в нарпитовской столовке. Приходила она обыкновенно купаться в полдень. Черноглазая, Христиной звали. Познакомился я с ней в околотке, приводила мальченку вскрыть на пальце нарыв. После операции спрашиваю:
— Ну, Гриша, как себя чувствуешь?
Нахальный мальчишка усмехнулся и вдруг захрюкал. Очень натурально захрюкал паршивец.
— Ты чего?! — удивилась было мать. Потом на меня взглянула, вспыхнула, и как отвесит сыну оплеуху. Звонкую, не по заслугам тяжелую. Мензурки на столе и те задребезжали.
— Ой! — ахнул я. — Чего это вы, сударка, его так… сурово! Пошутил ведь только он!
— Я тоже, говорит, только пошутила. Отца у него нет, так пусть, мерзавец, ощущает материнскую руку.
— Гм… Куда же папаша девался? — полюбопытствовал я.
Гневно сверкнула глазами, ничего не ответила.
Когда они ушли, загрустил я очень по причине своей некрасивой наружности. В молодости на поросенка был. похож, мальченка это верно подметил. Лицо имел гладкое, круглое, розовое. Глазки маленькие, щелками; носик пуговкой. Маменька моя, большая насмешница, бывало шутила:
— Ты Васька, говорит, обладаешь счастливой внешностью: Хряка на сцене без грима изображать можешь!
Ей смешно, а мне, сами понимаете, в присутствии женского пола, куда как горько. Потом когда пожил и состарился, это сгладилось. Морщины, очки и сивая бородка кого не украсят. Можете сами теперь наблюдать.
Ну, я отвлекся. Сижу, значит, мухомором под ветлами, поджидаю Христеньку. Кругом же солнечная благодать, великолепие Господне раскинулось. Река тихо скользит, как патока — темна, как невеста — нежна, в прибрежную зелень одета. Посреди реки в знойном мареве утлый челн застыл, В челне этом, по пояс оголен, но в форменной фуражке, милицейский Семка, Делает вид, будь он неладен, что перемет проверяет. Это то в полдень!
Я уже было всякую надежду потерял, как издали, за кустами в воде возня началась. Эх, думаю, вышла осечка! Прокралась видно, моя плутовка, другой тропкой. Придется теперь снова обождать, может домой мимо меня пойдет. Только так рассудил, и вдруг слышу женский отчаянный крик:
— Тону! Помогите!!
Ворскла наша не чрезмерно глубока, но все же утонуть можно. В особенности если по незнанию фарватера заплыть в водоворотную яму. Кинулся я стремительно, словно окунь за красноперкой; на бегу башмаки с ног сшибаю. Наверно, думаю, Христя невзначай в большой омут угодила, что у нас «Бисов квок» прозывается. Гиблое место у самого берега; в прошлый сезон агронома затянуло. Там же, между прочим, на жерлицы крупные щуки хорошо брались!
Прибежал, действительно: по чернильным водам «квока» белая пенка весело играет, и мою дивчину кругами носит, и временами с головой под воду дергает. Прыгнул я как был, в одежке, в реку и в то мгновение еще заметил, что и другой предмет на поверхности показался. Наверно это Гришка, мелькнуло в голове и сразу забылось.
Впрочем раздумывать не приходилось. Богатырски вдохнул я воздух, нырнул с потягом и, изловчившись, схватил утоплую за волосы левой рукой, правой же, по всем правилам морской науки, кулаком крепенько стукнул по темени, чтобы ко мне не ластилась. Под водой и поволок. Плавал я изрядно, но откровенно скажу, мало надеялся. Извлечь человека, да еще пышную красотку, из омута, дело нешуточное. Господь видно помог! Поборол я успешно всех бесенят, что мне на ноги поцеплялись и на дно тянули. Из последней силы выбросился на берег и спасенную даму рядом положил. Поверьте, в первое время и взглянуть на милашку не было никакого любопытства, только одна забота — дышу! Минут через десять набрался, однако, духу и медициной занялся. Тут и местная власть, в виде стражника Семки к месту происшествия прибыла. В своем дурацком челноке! Вылез молодец и тряпье на бездыханное тело утопленницы накинул. Купалась она, сами пони- маете, по деревенски — в полном естестве.
Я на него сердито цыкнул:
— Со светскими манерами, говорю, ты, кавалер, погоди. Жива ли она или нет, еще неизвестно. Помоги мне лучше, к искусственному дыханию надо прибегнуть.
Мучились мы с ним долго, из Христины излишнюю воду вылили. И воскресла таки, кошка живучая! Первые слова ее были:
— Гришка? Где мой Гришка?!
Опешил я, признаться: о мальченке, за всеми хлопотами, совсем позабыл. Посмотрел я с глупым видом вдаль, на реку, и говорю:
