– А что она? – отвечаю. – Она свалила в институт. Я ненавижу ее.
– Да ладно, Ром…
– Что ладно?! – у меня по щеке предательски течет слеза. – Ей девятнадцать. Она могла бы остаться с нами. Да что там! Она могла хотя бы взять опекунство над Ксюшкой! Могла прийти куда надо и сказать, что готова заботиться о ней. И тогда мы бы вместе заботились. Вместе, понимаешь? Ей же, мать твою, девятнадцать лет! Она совершеннолетняя. Она все может! Она могла бы учиться здесь. Мы могли бы жить все вместе, и тогда все было бы не так паршиво. Но она свалила и бросила нас. Ненавижу ее! И ведь ее отец никогда не трогал! Она у него любимая дочь! Она могла с ним хотя бы просто поговорить. Может, тогда он отстал бы от нас. Но ей насрать. Ей наплевать. А сейчас она вдруг соскучилась и приехала нас навестить! Вот ведь сука! – я делаю паузу, но Юля не перебивает. – А потом еще плачет тут, слезы льет. «Я не знала, – говорит, – что с мамой все так плохо»… Бла-бла-бла. Да она, вообще, ни хрена не знала. Ей и не надо было! Не понимаю, чего она вдруг приперлась! – я делаю глубокий вдох. – Блин, еще и мама! Мне что, разорваться здесь? Я и так не сплю ни хрена!
– Ты же сказал, что ваша мама умерла… – осторожно вступает Юля.
– Да какая разница! – отвечаю.
– Ты молодец, Ромка. – говорит Юля и подходит ко мне. – Просто ты столько на себя взвалил… – она хочет поцеловать меня и уже касается моих губ, но я отстраняюсь.
Конечно, меня же прорвало, меня же теперь не остановить. И я теперь не успокоюсь, пока не выговорюсь. И Юля еще как будто провоцирует меня на дальнейшие откровения.
– Как же ты в школе учишься? – спрашивает она. – Как еще успеваешь что-то?
– Да никак не успеваю! – говорю. – Мне, вообще, наплевать на эту школу. Но они же никак не отстанут от меня! Все лезут и лезут со своим образованием! И ведь я же дотягиваю до троек – что им еще надо! Но нет, они же все твердят, какой я способный, что я могу больше. Да знаю я все о себе. Знаю я, что могу! Но если мне еще этим голову забивать, этой дурацкой школой, то я точно чокнусь!
– Значит, ты можешь учиться лучше?
– У меня офигенная память, Юль. – отвечаю с усмешкой. – Я что-нибудь услышу или прочитаю какую-нибудь книжку, и помню потом чуть ли ни наизусть всю жизнь. Да если б я хоть открывал их учебники… Только у меня и нет ни одного.
У меня, в самом деле, такая вот память, странная. Я на этом только и выплываю в школе. Если бы еще высыпаться и не прогуливать, но это уже выше моих сил. Помню, я прочел «Мертвые души» Гоголя, так до сих пор помню все почти наизусть, чуть ли ни до номеров страниц! И со всеми книгами так, и с тем, что я слушаю на уроках. Просто я невнимательный. Просто потом, когда мы пишем контрольные, я не могу сосредоточиться, потому что думаю не о том. Вернее, как раз о том, о чем надо. Я всегда думаю о сестренке, о том, как бы отец не приперся сегодня, как бы меня не загребли в милицию во время очередного угона или еще чего-нибудь. Какие уж тут учебники! Какие контрольные!
Но самое главное, что при этом я могу забыть что-то важное, что-то, что на самом деле имеет значение. Например, я совершенно не помню, что говорила мама, когда отец первый раз избил меня, что она говорила, когда он избил Ксюшку. А ведь она что-то говорила. Она же не могла просто молчать! Я совершенно не помню, куда они ходили с Катей в тот день, когда папаша запер меня на балконе. А ведь это важно. Это ведь важнее всех этих гребаных книг и учебников! Но я ни фига не помню. Я не помню, как мама впервые оказалась в больнице. Я не помню, как и почему она сбегала оттуда. Я не помню, чтобы видел, как она пила. Я только помню ее уже невменяемую. Но ведь я в то время был с ней, дома. Я не помню многих моментов. А ведь это важно. Я не помню большинство причин, по которым отец вдруг начинал бить меня или Ксюшку. Я только помню, как он что-то всегда орал перед этим, но что именно – это как будто стерто. А ведь это важно. Это, может быть, самое главное, вот такие моменты. Но я не помню. Поэтому я, вообще, стараюсь поменьше читать, чтобы не забивать себе голову, чтобы помнить что-то действительно стоящее, а не эту художественную литературу.
– Может, вам помощь какая-нибудь нужна, Ром? – спрашивает Юля.
– Не нужна нам помощь! – отвечаю. – Я, вообще, лучше пойду.
– Погоди! Ну куда ты пойдешь! Посиди еще! – уговаривает Юля.
– Нет! – обрываю. – Я пойду. И так уже загрузил тебя своим дерьмом.
– Ты не загрузил…
– Да ладно! Сколько я тебе должен?
– Должен? – сначала не понимает Юля. – Ты дурак что ли, Ром? Перестань!
– И все же? – я достаю деньги.
– Ты, и правда, дурак! – тянет она, потом замолкает на минуту, смотрит на меня в упор и продолжает. – Ты думаешь, деньгами от всех отгородишься? Думаешь, так проще держать дистанцию? Да ты как улитка в своем панцире! Закрылся и не высовываешь. И никто тебя не трогает, и никто не видит, да?
– И что? – спрашиваю я раздраженно.
– Ничего! – отвечает Юля. – Жалко просто…
– Вот только не надо жалеть меня! У меня все хорошо.
– Конечно, хорошо. Никто и не знает, что у вас там творится. Да и тебя никто не знает. Ты же один все время! Господи, Ромка, да у тебя и друзей-то совсем нет.
– Меня это устраивает.
– Это не может устраивать!
– Может! Тебе не понять.
– Куда уж мне!
Просто друзья требуют слишком много времени. Во-первых, их надо еще где-то найти, потом положить минимум полгода на то, чтобы завоевать доверие. Потом им же надо время от времени звонить, встречаться с ними, мчаться на помощь, когда они попросят, приглашать в гости. У меня просто нет на это, ни времени, ни желания. Это мне что же, бросить работу, или забить на Ксюшку, или, вообще, на все забить и кинуться заводить себе друзей! Весьма странная перспектива, весьма сомнительная. И потом что же, привести их домой и рассказать все про нашу с сестренкой жизнь? Нет уж, это слишком. В жопу этих друзей! У меня и так нет ни на что времени. Я и так не высыпаюсь и кручусь как белка в колесе. Друзья будут уже лишними.
А про улиток. Так я думаю, что мы все живем в панцирях, в своих раковинах. Просто у каждого они разные. И никто особенно не горит желанием выползать наружу. Некоторые только нос высовывают время от времени. Но разница не велика. Мы все улитки, и все живем в ракушках. Просто у всех они свои. У кого-то прочные, у кого-то совсем хрупкие. И вот хрупких-то как раз чаще всего переезжают каким-нибудь трактором или самосвалом. И потом бедная улитка просто корчится на асфальте, размазанная как масло по куску хлеба, и в последние минуты своей никчемной жизни пытается убедить себя, что без панциря все так мило и хорошо. На самом деле, когда ты остаешься без своего панциря – это верный признак того, что очень скоро ты сдохнешь.
Конец ознакомительного фрагмента.