Забойщики и крепильщики одобрительно закивали. Ясное дело, драться они умели — стенка на стенку, по престольным праздникам. Или с парнями с соседней шахты. Раззудись плечо, размахнись рука!..
— Мы их и так на куски порвем, без всякого ножа. Вы не волнуйтесь, господин поручик, все сделаем. Форточника бы нам…
Кого?!
Поручик, вероятно, это уже слыхавший, повернулся ко мне, вздохнул устало:
— Господин капитан, надеюсь… Думаю, справимся. Поработаем еще, конечно… Но нужен кто-то маленький, ловкий, чтобы лазить умел.
Мне тут же вспомнилась Гамадрила. Мощный толчок, винтом на 180 градусов, руками — за горизонтальный сук. Можно и за вертикальный. Был бы поблизости зоопарк!..
— Они не идиоты, скорее всего, изнутри запрутся, но наверху есть лючок, маленький такой. Его закрывать не станут, внутри душно, особенно если печку распалят…
Вникать я не стал, нужно, значит нужно. Точнее, нужен — маленький и ловкий. Форточник.
— Я за братом схожу, младшим, — предложил было неумеха-здоровяк, но я покачал головой. Красногвардейцы воспринимали войну как-то слишком по-семейному. Он скажет брату, брат дяде, тот — соседу. Унтер Полупанов тоже не идиот, если он забыл о нас, то и напоминать незачем.
— А от, товарищ старший военинструктор, хлопчики у вас есть, — внезапно напомнил один из шахтеров. — Такие смешные, с погонами замалеванными.
Да, есть такие…
— …Кадет Новицкий! Кадет Гримм!.. Господин капитан, мы… Мы… Мы!..
…Они хорошо стреляют, хорошо бегают, они уже кидали ручную гранату, они могут подтянуться на турнике десять раз, даже двадцать, крутят «солнце», знают систему Баден-Пауэлла, они почти круглые отличники, они проползут, пролезут, все узнают, обо всем расскажут, всех победят…
Мальчики стояли по стойке «смирно» — маленькие, в неудобных, не по росту пальто, не иначе из родительского гардероба, в одинаковых ушастых шапках. На тщательно нарисованных химическим карандашом погонах гордо выделялись буквы «СмК» — «Сумской-Михайловский кадетский». Взгляд… Я не выдержал, отвернулся.
— Да вы не бойтесь, товарищ Кайгородов, — шепнули на ухо. — Подсадим хлопчика, прикроем, если что. Делов-то всего на минуту. А без этого…
Я и сам понимал насчет «без этого» — и многое другое тоже. Четыре десятка взрослых посылают под пули пацана в ушастой шапке. Нет, не четыре десятка — я посылаю. Мой друг Усама, конечно же, одобрит. Что делать, если мир переполнен неверными псами?
— Кадет Новицкий! Кадет Гримм! Никакого героизма от вас не требуется. Задание предстоит простое и скучное. Главное — точное выполнение приказа. Один из вас…
— Я-я-я-а-а-а!!!
* * *
— А усэ, як нэ круты, втыкаеться у вопрос про богатых та бидных. От так, господин штабс-капитан! Вийсько служит богатым против бидных, для того його и кормлять.
— Да что вы говорите, господин Шульга? Да неужели? Право слово, вы мне на жизнь глаза открыли, да-с! Сей же час запишусь в… Как бишь это у вас называется? Совдепия-с?
На месте костра — гаснущие угли. Холод достает даже не до костей — до клеточных мембран. Ледяное черное небо совсем близко, только протяни руку. Или встань — и ударься макушкой о стылую твердь.
Руки в карманах. Не то, чтобы теплее, но как-то уютнее. Даже нет охоты доставать пачку «Salve».
Ждем.
Приказы отданы, нужное сделано. Осталось лишь дотерпеть. Недолго, считай, самое чуть-чуть. Всего лишь час до самых главных дел…
Нет, не час, меньше.
— От вы, господин Згривец, богатый чи бидный?
— Издеваетесь? Да у меня поместье в Новороссии, три завода на Урале, банк «Лионский кредит», пол Беловежской пущи и еще этот… Гибралтарский пролив, да-с. Арендовал на предмет взимания пошлин-с.
— И я о том. Скилькы поручиком жалования получали? Сорок рубликов?
— Нет, чуть больше. В 1912-м как раз накинули. Повезло-с…
Жечь костры в темноте я запретил. Вдруг у Полупанова часовые глазастые? Разведка уже доложила: пьют-гуляют герои. На станции, прямо в билетном зале, огонь развели, песни горланят, «Интернационал» кокаином заполировывают. Только береженого и Карл Маркс бережет.
Разведчики вернулись, а кто-то ушел. Одна группа к террикону, подальше от чужих глаз, вторая — за полотно железки, в продутую ветром степь. Ушли Хивинский и командир Жук, ушли маленькие кадетики и дерущиеся по всем правилам крепыши.
Мы пока здесь. «Всего лишь час дают на артобстрел, всего лишь час пехоте передышка…»
— Чув я, песня есть — про бидного прапорщика.
— Точно-с, точно-с. «Нет ни сахару, ни чаю, нет ни пива, ни вина. Вот теперь я понимаю, что я прапора жена…»
— А я от пид землею вдвое зарабатывал. И дом був, и хозяйство, и у синема ходил по воскресеньям, на Веру Холодную смотрел, и у театр, что в Юзовке. И сыну лисапед купил. Не один я такый. Справни робитныкы нэ голодуют, хлеба нэ просять. Так хто богатый и хто бидный? Кому служиты трэба, господин штабс-капитан? Не адвокатам же усяким, не Керенскому!
— Э-э… Эка завернули, Петр Мосиевич! Стало быть, офицерство Суворова, Голенищева-Кутузова должно служить… Нет-нет, нонсенс, макарб, cauchmar! Этот ваш, пардон, коммунизм!.. Как же, читывал, читывал. Утопия-с господина Мора!..
Я все-таки встал, легко толкнул фуражкой тяжелое небо, достал негнущимися пальцами коробку папирос, долго искал зажигалку. Спрятался, австриец трофейный, саботирует!..
Щелк!
Я мог бы сказать… Я знал, что такое коммунизм. Настоящий, не от Томаса Мора…
* * *
Он помнил коммунизм. Коммунизм был в детстве, на игровой площадке бесплатного садика, коммунизм был в его школе, где желающие учиться — учились, коммунизм был в светлом небоскребе Университета, в археологических экспедициях, в каждом уголке огромной страны, куда можно ездить без всякой визы и без всякого страха, в новых кварталах блочных девятиэтажек и первых цветных телевизорах. Коммунизм был в сообщениях ТАСС о полетах кораблей «Союз», в тревожных сводках с острова Даманский, в коротком коммюнике «О событиях в Чехословакии» и первых афганских репортажах. В очередях за маслом, в номерках на ладонях (химическим карандашом, словно кадетские погоны), в траурном марше на похоронах Брежнева — там тоже был коммунизм, уже умирающий, не замеченный современниками.
Он жил, он видел, он мог рассказать, предостеречь. За четверть века пристойного существования было заплачено душами поколений, убитых и умученых даже не пытались сосчитать. Стоило ли оно того? Другие, не такие решительные и не такие романтичные, жили прилично уже многие годы без горькой памяти о Мальчишах Кибальчишах и корнетах Оболенских. Жили — а его страна весенним айсбергом ушла из-под ног. Один хороший приятель как-то невесело срифмовал: «Обложили меня идиоты всех страх, наверстали границ, налепили охран…»
И вот теперь в его маленьком совершенном Мире Река Времен, темная ледяная Лета, поворачивала в очень знакомое русло. Он с легкостью мог бы стать пророком — но кто слушает пророков? Добро должно быть с кулаками, Нострадамусу положен пулемет. Но и это не спасет, слишком много их, самозванных Мишелей де Нотр Дам с полным боекомплектом и собранием пророчеств. И каждому внимает верный ученик Усама. «Этот мир находится на последнем издыхании, этот мир нуждается в хорошем кровопускании…»
Говорят, что мир спасти очень легко. Говорят… Пулемет под рукой, принцесса, вырванная из пасти дракона, разворот в полете на 180 градусов…
Он не стал ни о чем пророчить. Он… Я… Мне захотелось спросить. Не потому, что я не знал ответ.
* * *
— Скажите, штабс-капитан, вы бы хотели, чтобы в России была восстановлена монархия с одним из Романовых на престоле…
— О-о-о-о!..
— Погодите! Романов на престоле, строгий устав в армии, погоны, городовые на улицах, твердый порядок в стране, защита государственных интересов от тайги до Британских морей — или куда дотянемся. Ну, и само собой, хруст французской булки, конфетки-бараночки, гимназистки румяные снег с каблучков стряхивают?
— Ах, господин Кайгородов! Как вы изволите излагать, как душевно-с!
— А вы, товарищ Шульга, согласились бы, чтобы страной правила партия большевиков — без всяких Учредительных собраний и прочих адвокатишек, землю передали крестьянам, заводы и шахты — в собственность рабочих коллективов, нерусским народностям дали самоуправление и всерьез занялись бы Мировой революцией?
— От! Я так и думав, що вы, товарищ Кайгородов, твердый партиец.
— А ведь это не слишком трудно совместить. Одно другому никак не мешает. Нет?
— О чем вы, капитан?! Чтобы Государь и эта, пардон, публика-с, вместе?!
— Добре выдумалы, товарищ, добре. Давно так не смеялся, цэ вы вид души! Веселый вы человек!
* * *
Да, я знал ответ — они не знали. Еще не знали. Война начиналась, ее уже не остановить — даже если выписать из Персии джинна в старом медном кувшине. Даже если дать каждому по потребностям. И вопрос уже не в Романовых, не в акционировании предприятий, не в ненавистных каждому солдату погонах…
